4. Из дневника княжны Ольги: Розы Петергофа (1/2)

?…Наверно, кому-то покажется, что эти записи не имеют никакой цены. Всего лишь мои мысли и чувства. Совсем молодой, неопытной девушки. Кому это может быть интересно, кроме меня самой? И кому-то, возможно, вся моя жизнь кажется пустой и бедной на события. Да, наверно. Они правы.

Историкам и тем, кто любит историю, нужно совсем другое… Им нужны описания великих битв и кровавых убийств… Но кому нужно тихое маленькое счастье, которым были наполнены наши дни? Кому нужны наши жизни, такие короткие? Мы ничего значимого пока не свершили в жизни, чтобы остаться в великой истории. Но для нас самих наши жизни очень значимы. И они – наша собственная история. И мне кажется, что моя история – полна и прекрасна. И читая истории других великих людей, я не чувствую зависти, я знаю, моя жизнь – пусть и неизвестная никому – все же жизнь.

А ведь если призадуматься, сколько тех людей, которые гонятся за громкими историческими событиями, ведут жизнь совсем скучную и пустую. Мне так жаль их. Не потому ли они так смакуют лишь темные и кровавые страницы истории, что ценность счастья и жизни им недоступна?.. Но понимают ли они, что истинные драмы, истинные взлеты и падения происходят не на подмостках истории и полях сражений, а в душах людских? И не может быть ничего прекраснее и страшнее тех таинств, которые свершаются там!

Кто знает, например, историю Наполеона Второго, меркнущую в свете звезды Наполеона Первого… Но мне почему-то кажется, если и сравнивать, то не в пользу первого окажется сравнение. Ведь был он все же тираном, завоевателем, утопившим в крови Европу, и трудно мне восхищаться им. А вот сын его - всеми преданный изгнанник - все так же мил моему сердцу. Рядом со мной, когда я пишу, лежит ?Орленок? Эдмона Ростана, посвященный его судьбе, моя настольная книга, любимая мною даже более пьес Шекспира! Пусть он не свершил великих подвигов,которыми может похвастать История... Но зато каким подвигом была прославлена его Душа! Найти в себе силы противостоять всему остальному миру, чтя память своего отца, и оставаться, невзирая на все гонения, его сыном… Поистине такой подвиг стоит всех побед на полях сражений. Легко быть императором, когда тебя превозносят и славят. Но когда все проклинают и предают запретам имя твоего отца, легко ли сохранять верность своему происхождению, сохранять величие и в горести, и в отчаянии?

Смерть забрала его таким юным – ему было всего лишь двадцать два года. Останусь ли я, переступив этот порог, такой же чистой и бесстрашной, каким оставался он?.. Кто знает. Мало кто оценит его подвиг и вспомнит о нем. Мало кто вспомнит и о главном подвиге моего отца, которого никто так и не понял. Он, совсем не созданный для правления, так любящий тихую жизнь и простые удовольствия, принял на себя невыносимую тяжесть короны, отрекся от себя, своих стремлений и желаний, связав свою судьбу с судьбой России. Но разве понять эту высокую жертву тем, кто ведет счет лишь победам и преступлениям?..Татьяна, я знаю, со мной не согласится. У нее некоторая слабость к героям и королям. Она всегда сумет оправдать величие и героизм, поставить их превыше всего. Но думается мне, истинное величие и героизм доступны только таким, как она, кристально чистым душам, окрыленным высокими помыслами… Тем, кто стремится стать героем не из тщеславия и суетности, а ради того, чтобы полнее пожертвовать собой. Чтобы гореть жаждой подвига и стремленьем к цели так сильно, чтобы без колебаний бросить в этот огонь все другие желания и чувства, все богатства и блага, привязанности, любовь, саму жизнь!?***?…Обо мне часто говорили, что я самая умная из нас. Что у меня философский склад ума. Что ж, моя мать все же имела степень по философии Оксфордского университета! Почему бы и мне не пойти по ее стопам?.. Почему бы и мне не оставить, как мама, после себя записки, в которых я могла бы порассуждать обо всем таком, о чем не всегда уместно рассуждать вслух? Вслух я иногда стесняюсь показаться высокомерной или слишком умной, боюсь, что люди неправильно поймут…

И на самом деле, не думаю, что я самая умная из нас... Просто... Наш учитель, господин Жильяр считал меня такой, потому что я хорошо училась. Он учитель, ему так и положено считать. Но ведь ум не только в этом. Истинный ум это не то, что можно всегда свободно показать на людях. Мне всегда казалось, что сестра Татьяна была умнее меня. Просто свои мысли она привыкла прятать глубоко и открывала их только мне. То, что она говорила мне, часто было так необычно, что вряд ли кто-нибудь кроме меня понял бы это.

Я, конечно, веду дневник, как и все мои сестры, этот обычай нами перенят у отца, он сам дарит нам книжечки для дневников. Но туда я, как и мои сестры, записываю лишь краткие фразы о текущих делах… Да и что писать о нашей повседневной жизни, ею гораздо интереснее жить, чем писать о ней! Но эти записки – другое. В них я попытаюсь рассказать обо всей моей – нет, нашей! - жизни подробно, начиная с самого нашего рождения. Я слишком привыкла к тому, что наша жизнь – наша общая. Мы даже в дневниках почти никогда не пишем о себе ?я?, только ?мы?. Если мы что-то делаем или куда-то идем, то непременно вместе. Всегда. То есть... Почти всегда. Было кое-что все же в моей жизни, что касается только меня. Об этом я тоже собираюсь рассказать. Было такое, я думаю, и у моих сестер. Но об этом я рассказать не смогу. Не стала бы, даже если бы и знала?.***?…Каково это чувствовать себя не тем, что все ожидали? Знать, что ты обманула чьи-то надежды? В детстве я вряд ли задумывалась над этим, но потом начала понимать.Иногда я задумываюсь, а не была ли и я до некоторой степени разочарованием для своих родителей? Может быть, в самые первые минуты? И размышляя над этим, полагаю, что нет. Они слишком любили друг друга, слишком стремились друг к другу, и их соединение было таким счастьем для них… Я была их первенцем, была их блаженством.

В царских и королевских семьях обычно рождалось помногу детей, и то, что первой родилась девочка, их тогда не расстроило. В отличие от многих других друзей и родственников, которые, поздравляя царскую чету с рождением дочери, затаенно выражали сочувствие и злорадствовали, как я узнала позже, в личных разговорах и письмах. Интересно, эти люди, обвиняя мою мать, думали ли они, что ропщут против самого Бога, против его святой воли? Это ли не грех?

Папа много раз говорил, что я была совсем не похожа на новорожденную, потому что моя голова была покрыта ореолом золотистых кудрей... Насчет золотистых, думаю, папа поэтически преувеличивал. Я смотрю на свои детские фотографии, и мне не кажется, что я была таким уж красивым ребенком. Миловидным, пожалуй, да – как все дети, но не более того. С бесцветными мягкими волосиками и водянисто-голубыми глазами.

Забавно – самый первый год моей жизни был один из самых насыщенных. Наша семья посещала Англию, Германию, Францию... В Англии мы с мама нанесли визит моей прабабке, королеве Виктории. Фотография, на которой она держит меня на коленях, обрела большую популярность. Во Франции, когда мы проезжали по улицам Парижа, я сидела с нянюшкой в отдельном экипаже, и парижане устроили мне еще более бурную овацию, чем моим родителям. И какая жалость, что я этого не помню. Президент Франции преподнес мне в подарок огромную куклу со всем приданым. Но, как я уже сказала, ничего этого я также не помню?.***?Самое первое мое воспоминание… Это было что-то блестящее. Что-то солнечное и яркое. Кажется, мне было лет около двух или двух с половиной. Я помню большой стол в огромной комнате. Впрочем, тогда мне все казалось огромным. Стены уходили ввысь и терялись из глаз. Скорее всего,это был самый обычный стол в самой обычной комнате. Но я тогда едва ли могла дотянуться подбородком до его края. И блестящая вещица, золотящаяся в лучах солнца, была прямо на уровне моих глаз. Была ли то чернильница, печать или, может быть, всего лишь связка ключей?.. Не знаю.

Помню лишь упорное желание дотянуться до нее, схватить... и, возможно, сунуть в рот. Я упрямо привставала на цыпочки, силясь коснуться предмета рукой... Но, видимо, стол был слишком высок, а пальчики мои слишком коротки, потому что, сколько бы я ни тянулась, заветный предмет оставался далеко вне пределов досягаемости. Даже подпрыгивание на месте ничего мне не дало. Но я отнюдь не собиралась сдаваться так просто. Ума и изобретательности мне было не занимать – заметив, что вещица находится на листе бумаги, я ухватила его за край и потянула к себе. Блестящая вещь значительно приблизилась к моей руке. Раздался смех, но меня это не смутило. Окрыленная успехом своего предприятия, я потянула сильнее, но коварная бумажка выскользнула из-под предмета моего вожделения и осталась у меня в руке. Смех вокруг меня усилился. Но я не намерена была отступать и потянула на себя скатерть. Наверно, слишком энергически, потому что скатерть поползла на меня и в следующее мгновенье, не успев сообразить, что происходит, я вместе с ней оказалась под столом…Чьи-то руки выудили меня оттуда и выпростали из скатерти. Лицо человека я помню смутно и расплывчато, как светлое пятно. Но, видимо, он улыбался мне вполне приветливо и весело, потому что я не почувствовала робости или беспокойства. Человек подкинул меня слегка на руках и спросил.- И кто же это тут у нас? Кого я поймал?О, на это-то я умела ответить!- Я великая княжна... Ольга Николаевна, - сказала я, переводя дыхание посреди такой мудреной фразы.Мой собеседник расхохотался.- Какая же ты ?великая?, если не дотянулась до стола! – воскликнул он.

Этот вопрос поверг меня в некоторое смущение. Однако я тут же нашлась с ответом.- А вы спросите у папа... Он, верно, знает!Да, вот ЭТО было всегда. Одним из первых моих осознаний была незыбленность того, что отец - самое высшее существо из всех живущих. Над ним – где-то там - есть Бог, но больше никого нет главнее и мудрее. И добрее. Таким было мое понимание устройства Вселенной в детстве, таким оно осталось и сейчас. Стало более детальным и сложным, но основа его осталась прежней?.

***?Мне было чуть больше полутора лет, когда родилась Татьяна. И конечно, этого рождения и первых месяцев ее жизни я не могла помнить. Мне казалось – Татьяна была всегда. И с самого момента рождения она была, в отличие от меня, удивительно красивой. С четко очерченным греческим профилем и огромными глубокими глазами. Ее взгляд был осмысленным, живым и умным еще в младенчестве. Как только она научилась сидеть – она сидела всегда прямо и гордо, поистине по-царски.

Думаю, к тому времени, когда пришла пора ей родиться, родители уже подумывали о наследнике и желали, чтобы родился мальчик. Это желание из подсознательного, отодвинутого на дальний план осознанием долгожданного брака и соединения, как это было к моменту моего рождения, к моменту рождения Татьяны оно стало вполне осознанным. Они ЖДАЛИ сына. Очень ждали. И все же рождение дочери не было ударом. Ни в коей мере, даже тогда. Повторяю, в царских и королевских семьях Европы было принято заводить по многу детей. У русского императора Павла родилось четыре дочери, прежде чем появились на свет сыновья. Поэтому, как бы сильна ни была надежда на рождение сына, все же и появление на свет новой девочки было встречено радостью.Отец любил рассказывать, что я была просто в восторге от сестренки с самого дня ее рождения. Так трогательно обнимала ее и прижималась к ней, еще не в силах выразить свое обожание словами. Наверно, я была очарована тем, что в моем мире появилось что-то живое... и меньше, чем я. То, что можно было заключить в объятья целиком. Мир, в котором я жила тогда, был огромен. И хотя он был светлым и полным ласки, хотя, казалось, обнимал меня тепло и нежно, он все же был слишком велик. Возможно, мне думалось, что когда я обнимаю сестренку, я заключаю мир в свои объятья, и мне сразу становилось уютнее...?

?…Первое четкое воспоминание, связанное с Татьяной – огромный сад, где мы гуляем все вместе... Один из садов в Петергофе. То есть огромным он казался мне тогда. Кусты поднимались к самому небу. Дорожки уходили к горизонту. Я играла в догонялки с папа, бегала по бесконечным дорожкам, пряталась в высоких кустах. Мама неторопливо прогуливалась с Татьяной на руках. Потом мы все вместе сидели на траве, мама перебирала розы, а мне никак не удавалась взять хотя бы одну из них так, чтобы не исколоть все пальцы о шипы.

Татьяна тоже тянула свои крохотные ручонки к цветам. Причем ей нравились исключительно алые и темно-пунцовые. Она хватала их за бутоны – очень ловко - и ухватив, начинала с воодушевлением размахивать цветком, иногда попадая колючим стеблем по кому-нибудь из нас. После нескольких взмахов стебель, конечно, отрывался и отлетал в сторону, а в руках у Татьяны оставались душистые лепестки.

Папа называл нас с Татьяной – ?розами Петергофа?. Еще в детстве. Говорил – вы две мои розочки, алая и белая. Это было после того, как нам рассказали сказку о Белоснежке и Алоцветке. Я после этого долго хотела, чтобы у меня все было связано с белыми розами – духи, мыло... Но на самом деле мне нравился жасмин. Такой же белый, как розы, но более свежий и нежный. Хотя Татьяне он всегда казался приторно-сладким. Она навсегда осталась верна алым розам?.***?Пусть я не помню рождения Татьяны, зато я помню, как появилась у нас Мария. Татьяне в то время было всего два года! Мне больше трех с половиной. Я помню, как нас ввели в комнату к мама... Мы несли в руках маленькие букетики – пучки белых гиацинтов, похожие на гроздья ажурных звездочек. Рядом с кушеткой, на которой полулежала мама, стояла огромная корзина белых тюльпанов – полупрозрачных, словно пронизанных светом. Все в этой комнате было белым и светлым.

Татьяна присела рядом с мама. Прижалась кудрявой головенкой к ее плечу. И ей, кажется, дела не было до свертка у нее на руках. Наверно, она еще не понимала толком, что происходит.

- А вот и ваша сестренка! – сказал папа.Это было странно. Папа говорил, что у нас непременно будет братик. Но сестренка, что ж! И это было неплохо. Я привстала на цыпочки и заглянула в кулек. Увидела кусочек белого лобика и хохолок светлых волос над ним.- Она спит, - сказала мама ласково. - Хочешь подержать?

Я присела с другой стороны от нее, и она дала мне в руки сверток.

Конечно, мама все равно его поддерживала, но и я обняла его. И тогда меня охватило странное чувство. Я не могла бы выразить его словами тогда и сейчас не смогу... Так необыкновенно было, что она такая крошечная, что легко помещается у меня на руках, но ведь совсем отдельный живой человек – моя сестренка! Мама с улыбкой наблюдала за мной.

- Мне кажется, я ее люблю, - сказала я с волнением. – Так бывает? Я же ее совсем не знаю!Отец рассмеялся и поцеловал меня в макушку.- Никто из нас ее не знает еще, но мы все ее любим. Мы все ее очень ждали.Татьяна так и не произнесла ни слова, продолжая жаться к мама?.***?…Я родилась в тот же год, что и Ирина, дочь моей тети Ксении. Папе нравилось нас сравнивать, причем сравнения всегда оказывались в мою пользу. Я и весила больше, и развивалась быстрее, и говорить начала раньше Ирочки. В тот год, когда появилась Татьяна, у тети Ксении родился мальчик. И тут-то, конечно, сравнение оказалось не в пользу Татьяны. И на следующий год у тети Ксении снова родился мальчик. Всего же у нее родилось шесть сыновей.

А папа и мама после рождения Татьяны страстно желали своего собственного сына. Как они надеялись, что третьим ребенком у них будет мальчик, как молились об этом. Но этого не произошло. У них родилась третья девочка – и это стало тяжелым ударом. Я все думаю, не из-за этого ли ощущения подспудного разочарования, которым сопровождалось ее рождение, Мари и по сей день иногда чувствует себя лишней и ненужной? Хотя мы всеми силами стараемся убедить ее в том, что это не так... Но, думаю, и нас есть в чем упрекнуть...?***?Мари была очаровательным дополнением к нашей жизни – первое время. Прелестным маленьким ангелом ?словно с картин Ботичелли?, как говорили наши знакомые. Мы целыми днями играли и гуляли с нею и мама.

Как-то мама, посадив Мари на диван, попросила меня посидеть с ней и последить, чтобы она не упала, пока ей нужно будет на минутку отлучиться. Помню, как я сидела, осторожно обняв ее, прижав к себе. Я боялась пошевелиться и даже вздохнуть, чтобы случайно не столкнуть Мари с дивана. Меня просто распирало от гордости и нежности.