6. "Я никогда тебя не оставлю..." (1/2)
Татьяна лежала на постели поверх одеяла, сложив руки на груди крестом, вглядываясь в темный потолок.
Сирень все так же благоухала вокруг дома, сирень всех оттенков аметиста - от нежно-розового до темно-пурпурного - со всплесками белого. В окно ее спальни заглядывали ветки, усыпанные цветами самого чистого, подлинного сиреневого цвета, цвета июньского неба на рассвете. Она успела полюбить этот цвет. Она даже одеваться стала в сиреневые тона, изменив для них привычным белому и бледно-голубому.
А по ночам в саду мерцали розы, отражая свет звезд, небо было прозрачно-черным, как отполированный морион, а воздух сладковато-прохладным.Можно застыть, заледенеть в своем горе и вынести его, самой став стойкой и твердой, как ледяная статуя среди вечных снегов и ветра, но как бороться со своей тоской и одиночеством сейчас, когда вокруг разливается весна, как будто природа застыла на границе между маем и июнем? Когда все напоминает о том, что любовь в сердце сияет по-прежнему и не собирается угасать?
Был ли снег, растаявший словно по мановению волшебного жезла, знаком для ее выстывшего сердца - что пора вновь оттаять и биться? Или оно не застывало никогда, ждало не знака, но повода, чтобы любую случайную мелочь принять как знак и растопить своим биением снега вокруг?Она не знала.
?Бог создал меня, чтобы я жила, - подумала она. - Этого он хочет от меня. Но я не могу жить без тебя, Генри. И любая борьба бесполезна, если это не борьба за тебя. Откуда это солнце, если это не ты зажег его для меня? Кто как не ты растопил снега, что меня сковывали? Хранили мою твердость и покой?.. Или я сама? Ты стал солнцем, чтобы освещать мой путь, но я не пожелала идти без тебя - я сама. Как я жила без тебя, Гарри? Почему я не могу вспомнить об этом? Ведь жила же я когда-то без тебя, пусть короткую, но целую жизнь на земле! Почему же мне кажется, что ты был всегда?..?Она пыталась вспомнить, когда впервые услышала о нем, когда узнала о том, что он существовал когда-то. В детстве она, в отличие от Ольги, редко принимала близко к сердцу события и людей вымышленных, существовавших только в воображении, но люди реально жившие, пусть и давно, волновали ее всегда. Она слишком непреложно верила в бессмертие души, а значит, и в то, что всем судьба встретиться когда-нибудь. После Страшного Суда, или после Чистилища – как верят католики.?Это был Дэвид, кто впервые рассказал мне о тебе. Мой троюродный брат, тогдашний принц Уэльский. Впрочем, нет, - поправила она себя, - тогда он был еще просто принцем, а принцем Уэльским был его отец. Когда мы познакомились, и он читал нам наизусть монологи Генриха из шекспировской пьесы, навсегда очаровав меня ими... Монологи великого короля читал мальчик, которому великим королем не суждено будет стать...?
Они дружили всего несколько дней - потом только переписывались, но эти несколько дней она запомнила надолго. Его отправляли в военно-морскую школу, а ему этого так не хотелось.
?Мы всю жизнь делаем то, чего нам больше всего не хочется, отказывая себе в том, что нам милее всего... – думала она. - Затем только, чтобы люди проклинали нас при жизни и попрекали после смерти. Дэвид, став взрослым, избрал другой путь. Послал к черту корону. Отрекся от престола, чтобы жениться на любимой. Впрочем, у него было несколько младших братьев. Впрочем, и у Гарри они тоже были. Но он так не поступил...?Сколько лет ей тогда было? Одиннадцать-двенадцать? Или больше? Она с трудом отделяла друг от друга годы довоенного прошлого. Все они слились в один широкий светлый поток, мелодию счастья, уносящую ее все выше и выше с каждым годом... Этот полет завершился на высокой сияющей ноте – ее семнадцатом дне рожденья. В тот день она окончательно для себя решила попрощаться с детством, но прощалась без грусти и слез – то, что ждало ее впереди, ее юность, виделось ей тогда еще более светлым и прекрасным. Ее сердце еще не было разбито – как у Ольги – и годы детской безмятежности должны были смениться годами ожидания и предвкушения настоящего большого счастья.
Этого не произошло. Начавшаяся через месяц война, словно сошедший с гор селевой поток, унесла с собой весь прежний мир, всю безмятежность и все ожидания.
***Самыми прекрасными в ее жизни, как она припоминала теперь, были дни, проведенные на ?Штандарте?, самой роскошной и быстроходной в Европе яхте, предмете черной зависти их дяди, императора Вильгельма... Даже в непрерывной цепи счастливых воспоминаний эти – были особенно лучезарными и яркими. Там ей было даже лучше, чем дома, в Царском. Лучше, чем в Петергофе. Лучше, чем в солнечной Ливадии.
На яхте было по-домашнему уютно и в то же время - они постоянно находились в движении. Весь мир раскрывался для них, а их собственный мир был необыкновенно замкнутым и интимным именно на яхте, где не было место дворцовому церемониалу, ощутимому даже в Царском Селе, не говоря уже о Петербурге. Не было лишних, посторонних глаз, следящих за каждым движением, чужих ушей, ловящих каждое неосторожное слово. Там были все свои, можно было резвиться и шалить, можно было забыть, что они рождены царскими детьми, и чувствовать себя свободными. Почти.
Летом они неделями, а то и месяцами находились на яхте. Путешествуя вдоль берегов Финляндии и Польши, делая остановки и сходя на берег там, где вздумается, или отправляясь дальше, к берегам Скандинавии и Германии. Или к Британским островам.Она помнила, как после того, как они нанесли визит своим королевским родственникам в Лондоне, куда прибыли на поезде, дальше они отправились на ?Штандарте? продолжать свое путешествие вдоль берегов Британии.
Помнила она один из вечеров, в которые мама и брату опять нездоровилось, и они с сестрами сходили на берег одни. То есть с фрейлинами. В тот вечер с нимибыла, кажется, Лили Ден. Они гуляли по берегу у самой воды, собирали камни и раковины. Мама однажды рассказывала им об одном поместье, здесь, в Британии, в котором она побывала в юности. Там в саду был целый грот, выложенный изнутри тысячами раковин, все их собрала графиня, хозяйка замка. В центре грота была помещена статуя, изображающая ее с раковиной в руках. Татьяна надеялась, что они посетят это поместье и увидят все своими глазами.Задумавшись, она отошла по берегу довольно далеко от Лили и сестер. Ей иногда нравилось бродить так, в одиночестве, воображая, что она не царевна, а самая обыкновенная девочка. Собирает ракушки, чтобы сварить на ужин. Или ищет, не вынесло ли волнами на берег что-нибудь стоящее.День был жарковатым для Англии, и море казалось теплым. Татьяна с грустью подумала о том, что ей нельзя купаться, где вздумается, как, например, отцу или Алексею. Все, что она могла себе позволить, это снять чулки и туфли и бродить по воде, немного приподняв юбку, из-под полей соломенной шляпы поглядывая на море. Солнце уже клонилось к закату, и блеск воды слепил глаза. Ветер, налетавший со стороны моря, развевал ее волосы, мешая смотреть, трепал воротник матроски.
Татьяна остановилась и задумчиво посмотрела на отпечаток своей ступни на песке, быстро таявший под набегающими волнами. Сердце кольнуло неясной тревогой. Даже если очень глубоко вдавить ногу в песок, меньше чем через минуту след слизнет волнами. И не останется никакого знака о том, что она была здесь, на этом берегу... как и обо всех тех, кто стоял здесь вот так же до нее... сколько их было? И сколько из них исчезли уже из этого мира, не оставив никакого следа? Они как будто и не жили... И о ней вот так же забудут через несколько десятилетий после ее смерти... От этих мыслей становилось все тягостнее. Неужели и в самом деле? Люди живут и тают, и существуют лишь на краткое время для тех, кто был рядом с ними?
Она, прищурившись, посмотрела на море, которое казалось таким огромным, как будто у него и вовсе не было другого берега. Как и у времени. Время - это такое море, без других берегов, думала Татьяна. Или эти берега все же есть, просто я их не вижу. Ведь я и другогоберега моря не вижу сейчас, но ведь знаю, что он есть?
Она мысленно развернула перед собой географическую карту, нашла приблизительно то место, где стояла. Там, за морем была Ирландия, совсем недалеко, на расстоянии примерно, как от Петербурга до Финляндии. Совсем рядом. Так рядом, что даже смешно, хоть она ее и не видит. Татьяна улыбнулась, несмотря на подкатывающие к горлу слезы. Об Ирландии она знала совсем немного, все больше смутные сказки, слышанные в детстве, но от того, что там за горизонтом, совсем недалеко, есть земля, ей стало уютнее. Земля густых лесов и непроходимых болот, и старых замков, хранящих свои тайны. Страна, где ей, скорее всего, не суждено будет побывать.
Интересно, там, на другом берегу стоит сейчас кто-нибудь, и смотрит в ее сторону? Очень может быть. Она этого не увидит и никогда не узнает. Но это ведь не значит, что там никто не может стоять и смотреть?.. Она снова подумала о времени. Если оно, как море, то века разделяют людей, словно воды два берега. И может быть там, по ту сторону этого пролива из веков и лет тоже кто-то стоит сейчас и смотрит в ее сторону, думает о ней, но она этого никогда не узнает. Но ведь это не означает, что этого нет и быть не может. А вдруг ПРЯМО СЕЙЧАС, только много лет назад кто-то подумал - а вспомнит ли обо мне кто-нибудь через много-много лет? Быть может, стоя вот на этом самом месте?
- Я думаю, - сказала она вслух. – Думаю о тебе. Кто бы ты ни был.
И она послала воздушный поцелуй через море - и через века.***Утром следующего дня они сошли на берег, чтобы осмотреть одно из роскошных поместий-замков, расположенное поблизости. Они выехали совсем рано, и когда въезжали в парк, в лучах восходящего солнца стены замка казались розовыми. Замок был красив, но ничем не отличался от большинства замков, которые они уже видели здесь, был таким же ухоженным и аккуратным. Вряд ли внутри могло быть что-то интересное. Вроде того самого ракушечного грота. И в самом деле – залы и галереи, по которым проводил их хозяин, были красивы и роскошны, но в них не было ничего необычного. Татьяне гораздо больше хотелось бы увидеть по-настоящему древний замок – полуразрушенный и мрачноватый. По-настоящему ее заинтересовала только замковая часовня – она, как ни странно, оказалась католической...Татьяна довольно много знала о протестантской религии – большинство их иностранных родственников исповедовало ее, да и мама в прошлом была лютеранкой. И все же католическая вера, о которой она знала гораздо меньше, была ей более симпатична, наверное, тем, что как и православие, была полна некоего мистицизма и не чуралась роскоши и величия. К тому же без почитания Богоматери любая религия казалась ей неполной.
Правда, Татьяна, привыкшая к строгим ликам православных икон, смущалась глядеть на очаровательные лица католических статуй, в их ласковые печальные глаза. Но от красоты Мадонны, стоящей в этой часовне, трудно было оторвать взгляд. Вот только краски ее лица были слишком блестящими. Хотя под ним угадывался другой, скрытый образ.
Хозяин поместья объяснил, что это настоящая средневековая статуя, и это большая редкость.- Большинство из них были уничтожены во времена реформации, - сказал он.- Как же эта уцелела? - спросила Ольга.- О, эту я купил в Ирландии и привез сюда. Когда-то она стояла в одном древнем замке. Ей уже, по меньшей мере, лет шестьсот...- Шестьсот!- Или больше. Конечно, пришлось немного подреставрировать ее. Лицо от времени совсем облупилось.
Татьяна снова подняла глаза на статую. Необыкновенной белизны личико Марии, обрамленное темными волнами волос, прикрытых белым покрывалом, казалось совсем юным. Это было, скорее, лицо подростка, нежели женщины. Нежно-розовые и темно-синие складки ее одеяния мягко струились, и казалось, что Мадонна неторопливо шествует, овеваемая ветром. На губах играла задумчивая улыбка. Задумчивым был и взгляд, однако, совсем не грустным. Так Сикстинская Мадонна смотрит, светло и понимающе, но без скорби.
- ?Чистейшей прелести чистейший образец?, - задумчиво произнесла Татьяна по-русски.- Таких Мадонн, стоящих в храмах, принято было украшать... – добавил хозяин. – Драгоценностями, цветами, золотом... Возможно, в этом есть что-то от язычества...- Мы в России тоже надеваем на иконы оклады из золота и драгоценных камней, - возразила Татьяна строго. - В этом нет ничего языческого!Хозяин поместья почтительно промолчал.Ольга толкнула Татьяну локтем в бок.- А она на тебя похожа, - сказала она.- Еще что выдумаешь!- Правда. Похожа. Если бы ты видела себя со стороны все время, как я тебя, ты бы тоже заметила. Ну или... - Ольга поколебалась. – Ты такой станешь через несколько лет, когда вырастешь.Татьяна недоверчиво взглянула на статую еще раз.***Ольга задержалась в музыкальном зале, разглядывая старинный клавесин с расписной крышкой, и Татьяна, соскучившись, пошла дальше по залам в одиночестве. Она поднималась по освещенной солнцем винтовой лестнице, напевая про себя любимый мотив из ?Иоланты?. Остановилась, чтобы выглянуть в стрельчатое окно... и вдруг вздрогнула всем телом от внезапного страха, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд...
Татьяна обернулась, но никого не увидела. Она почти была готова поверить в призраков, даже в этот ослепительно солнечный летний день, но тут же поняла, что причиной ее испуга был всего лишь портрет, висевший немного ниже, у подножья лестницы. Слишком высоко, чтобы она, проходя мимо, могла обратить на него внимание, но сейчас, поднявшись по ступеням, она оказалась вровень с ним. Портрет висел в тени, и лишь одинокий луч солнца, пробивающийся между портьер, падал на него, освещая нарисованные на холсте глаза, которые из-за этого казались совсем живыми. Поэтому и испугали ее.
Татьяна спустилась ниже по лестнице и, охваченная смутным трепетом, забралась на высокое кресло, чтобы разглядеть портрет как следует. Но прочитав надпись на вделанной в раму табличке, внезапно смутилась и едва сумела себя заставить взглянуть на него еще раз...
Рыцарь в сияющих доспехах. Гордая осанка, властный поворот головы, изящные, но сильные кисти рук. Золотисто-каштановые кудри, перехваченные тонким венцом. Жемчужно-серые глаза, которые ей в первый момент показались карими, блестящими и живыми. Идеальный овал лица, тонкий нос, высокий чистый лоб. И по-детски нежные губы, мягкий изгиб рта, предающий всю эту силу и стать, открывающий что-то глубокое, трогательное и беззащитное, тщательно скрываемое под всеми этими доспехами и блеском. Он был тонким и стройным, лишенным, казалось бы, всякой телесной мощи, но мощь духа тем сильнее ощущалась в нем, исходила от него подобно волне света. Величие, сила, гордость, все то, что придает большинству портретов тяжеловесность и преждевременную зрелость, в нем все это искупалось юностью. Он весь был порыв, весь стремление к чему-то далекому и великому. Он, казалось, двигался, резко обернувшись, и тяжелые доспехи не сковывали его движений. Мужество и достоинство сочетались в нем с изяществом и подлинной красотой. Его лицо в сиянии юности было прекрасным, как цветок, к которому, несмотря на шипы, сами собой тянутся руки.