Good Omens (1/2)
1. Тысяча Стеллажей очень много, кажется, больше, чем прохожих на улицах Лондона, но каждая полка заставлена книгами, а то, что не поместилось, лежит стопками на столиках, конторке, подоконниках или попросту на полу. Сколько здесь книг, Кроули не берется даже представить – да и не хочет, – но все же пробует посчитать. Он сбивается на третьей сотне.
– Дьявол, – ругается он тихо и сквозь зубы, а потом кричит куда-то вглубь магазина: – сколько их тут? Из-за шкафов доносятся звуки подобранных, чуть суетливых шагов. Азирафэль выныривает с томиком Библии ужасного, омерзительного четырнадцатого века в руках и вопросительно приподнимает брови и уголки губ. Кроули смотрит на темный обветшалый переплет и кривится, закатывая глаза. – Я про книги, – поясняет он и ладонью рисует в воздухе небрежные круги. – Их тут… куча?
Азирафэль снисходительно выдыхает и чуть прищелкивает каблуками, глаза его блестят от затаенной гордости.
– Их девятьсот девяносто девять, мой дорогой. – А что ж не тысяча? – шутит Кроули. Азирафэль неловко округляет рот и поводит плечом. – Пока не нашел больше ничего действительно впечатляющего, – со вздохом признается он и тут же, осекаясь, на краткий миг впечатавшись в лицо взглядом, убегает им к витрине и корешкам изданий на полу. – Среди книг, разумеется. Вечером Кроули, весь в копоти и грязи, приносит обгорелый, подпаленный, но все еще читаемый второй том ?Мертвых душ?. Для ровного счета.2. Роза Эта роза в его квартире стояла отдельно, в спальне. Он не хотел, чтобы другие ее видели, в том числе другие растения: мало ли что те могли сотворить из зависти. Кроули и разговаривал с ней иначе – без суетливости, без умиления и сюсюканья, но и без крика, сдержанно и непринужденно, как со старой, можно даже сказать старинной – где-то шести тысяч лет – приятельницей, с которой, хоть и дружен очень долго, все еще не знаешь, можно ли переходить негласные границы и насколько далеко. И где они вообще.
Эта роза была из Эдема. Она не была самой красивой в саду, она не то, чтобы увлекала взор, она даже вырасти умудрилась в отдалении – единственный бутон на всем крохотном кусте. Она была любима им – ангелом, стоящим на самой вершине стены, над Восточными вратами: он не приближался и не трогал, но, когда отвлекался, смотрел неизменно на нее, ласково, по-отечески, и неизвестно, о чем думал, но взгляд его, потерянный где-то далеко за пределами сотворенного сада, сиял тепло и светло. Кроули это заинтриговало, и однажды, дав волю своим желаниям, он попросту выкопал весть несчастный куст. Он бережно переносил его вслед за собой из эпохи в эпоху, опрыскивал от паразитов, тщательно прикармливал, поливал строго по расписанию и никогда не оставлял надолго.
Эта роза принадлежала не ему. Кроули понимал, что она фактически была пленницей, простодушно красивой и безмолвной, недвижимой. Он, едва касаясь, провел пальцем по бархатистому лепестку и скривил губы в сомнении, обращенном больше к себе. Так посмотреть, ничего выдающегося в розе не было, за исключением, разумеется, долголетия: мелкая, с запахом горьким и душным, кремовым, с пигментацией самой обычной для садовой и стеблем тонким настолько, что его приходилось подвязывать, чтобы не переломился, а шипы были, скорее, едва вспученными колючками, чаще цепляющимися, чем хотя бы царапающими всерьез. В ней не было ничего, но кто бы ему сказал, отчего его так влекло смотреть именно на нее. Кто бы ему сказал.
3. Карамель Блинчики Азирафэль любил и обожал – тонкие и ажурные, толстые и прожаренные, с начинкой, с сиропами, с джемом. Для него они одни уже были целой культурой страниц на двести с сотней рецептов на каждой. Загвоздка была в том, что он всегда придерживался мнения, будто приличных блинчиков нет абсолютно нигде, кроме Франции, да и то местами. Накормить его завтраком – а именно блюдами, подходившими под эту категорию по его скромному мнению – было настоящей проблемой.
Кроули обычно было вовсе наплевать, что есть – чаще всего он пил, а если ел, то что-то, предложенное ему Азирафэлем: в Риме были устрицы, в Париже – те самые блинчики, действительно неплохие, надо сказать, а в ?Глобусе? ангел безмолвно позволил отщипнуть от своей грозди самую крупную виноградину. Азирафэль всегда любил, если вкусно и утонченно, поэтому, когда он просит остановить у придорожной забегаловки, Кроули грешным делом – потому что иначе получалось редко – думает, что вот-вот снова начнется апокалипсис, а ему, что понятно, за его неблагонадежностью – и, ах да, отстранением – не сказали.
Вокруг, вопреки его подозрениям, тихо, внутри тоже. Пироги здесь бледные, а блинчики Кроули даже не рискует предлагать. Крохотное меню – узкую бумаженцию, запрятанную в пластик и исписанную с обеих сторон – Азирафэль изучает долго и тщательно, с видом опытного сомелье, и наконец выбирает фирменный десерт. Кроули буркает: ?Содовая?, – но, когда ее приносят, даже не прикасается к стакану. Фирменным десертом оказывается круглая, приплющенная булочка – мягкая и вся глянцевая, с навершием розовых взбитых сливок, а когда Азирафэль втыкает в нее ложечку, из разлома течет капля густой охристой карамели.
– Это просто преступление, как вкусно, – восторженно произносит ангел, отправив в рот первый кусочек, и на миг блаженно прикрывает глаза. – Попробуешь? Кроули оглядывает направленную на него ложечку, выпачканную в карамели до черенка. – Я не люблю сладкое, – скрипуче отзывается он и опирается на стол локтями.
– О, – ангел озорно улыбается, поерзав, – я помню. Он наверняка сейчас припоминает нежнейшие Киевские медовики, чизкейки из Чикаго или ягодные желе, съеденные ими в кафе на оживленной улице Монреаля. Кроули действительно равнодушен к сладкому, но он вздыхает, через плечо оборачивается в поисках официантки – которая, вполне возможно, провалилась в ад за свою нерасторопность, – раздраженно отбирает ложечку и вонзает ее в сливки. Азирафэль улыбается еще шире.