Назад в будущее (1/2)
1. Дом Раньше домом Эммета Брауна был его фамильный особняк. В просторной гостиной был камин и абажуры на настольных светильниках, дубовые панели и обои теплых тонов, несколько диванов, на одном из которых спал старина Коперник. Браун часами просиживал в лаборатории, совершенно потеряв счет часам и минутам, а, когда чувствовал, что зашел в тупик, – именно так, усталость почти никогда не была причиной перерыву, – плюхался на мягкое сидение, с напряженной задумчивостью смотрел в пламя и рассеянно трепал пса по загривку. Коперник складывал передние лапы на его коленях и вяло, благодушно вилял хвостом. У них была идиллия. Сарай, который им пришлось считать домом после, на звание такового мало тянул. Он был захламлен, что Эммета никогда, впрочем, не волновало, продуваем всеми ветрами, частыми в Хилл-Вэлли гостями, крыша постоянно текла, и часть бесценного времени уходила на новые в ней заплаты. Эммета это забавляло отчасти – какой вздор, это время, эти стремительные часы, минуты и секунды, когда он работает над тем, что будет выше них. ?Лишь знание имеет подлинную ценность?, – думал он, ногой подталкивая ведро к новой струе воды с потолка, и возвращался к работе. Коперник тоскливо скулил, поджимал хвост и садился у его ног, обходя лужи, или сворачивался в клубок на своей подстилке. Уже старый, сгорбленный, привыкший к теплу и сухости – он не выдержал долго. Эммет, разбитый смертью друга, не подходил к станкам несколько дней подряд, не зная, что делать и где брать силы. Когда он вышел на прогулку, казалось, вечность спустя, грело солнце, а невесомый плащ на плечах стал тяжелым, нелепым и ненужным. Через полчаса, облившись потом, он вернулся в родной сарай и поставил на пустую полку новенький будильник. Постепенно к нему добавилось много ?соседей? всех мастей. Работа пошла дальше.
Делореан появился внезапно и как-то вдруг – разваленный и старый, он требовал ремонта куда более тщательного, чем можно было вообразить. Эйни появился еще внезапнее – просто сел у дверей и протяжно завыл. Эммет не собирался его впускать, но после, выходя по делам, уговаривал уйти, потом начал здороваться, иногда угощая чем-нибудь, и забирал в дом на время дождя. В доме было немногим суше и теплее, но пса, похоже, все устраивало. По крайне мере на старой, неровной подстилке он спал крепко, с удовольствием и даже умудрялся, развалившись, храпеть. Сарай начал понемногу обживаться и приводиться в порядок – уже не было щелей толщиной в палец, не было ощущения разрухи и запустения. Каждое второе воскресенье Эммет пытался купать пса, неизменно ловя его по всем углам, обливаясь водой ненароком и раскидывая в стороны клочья пены. В один из таких выходных его прервал громкий стук.
– Здравствуйте, эм… Простите, я у забора врезался в эту вашу ржавую бочку с водой, и… В общем, воды там больше нет. И бочки тоже.
Мальчишка на пороге вряд ли был старше шестнадцати, сжимал грязными руками знакомый, видавший виды скейт и делал смешные паузы. Эммет поморгал, не находя слов, и оглядел его с ног до головы: джинсы до колена были в воде и налипшей земле. Браун, должно быть, и сам выглядел немногим лучше.
– Я Марти. Марти МакФлай, я живу тут недалеко… Ну, не очень, на самом деле… Я дам вам телефон моих родителей, они… – Доктор Эммет Браун, – церемонно представился Эммет, энергично пожал чужую ладонь и чуть отошел вбок. – Не беспокойся о бочке. Тебе бы привести себя в порядок, проходи.
Марти помялся пару секунд, но все же зашел внутрь, тут же заохав и позабыв, кажется, обо всем. Эммет глубоко вздохнул, улыбнулся и закрыл дверь. Спустя столько лет, он наконец-то снова был дома.
2. Пять – То есть? Погоди… Она? Марти ошарашенно переводит взгляд с Дока на пса и обратно.
– Эйни – девочка? Но я.. Я думал… Эйнштейн ведь был мужчиной! – Марти, ну что за глупости! – доктор Браун насмешливо растягивает губы и возводит глаза к потолку. – Эйнштейн – это фамилия. Почему бы ее не носить моей собаке? Правда, милая? Док порывисто наклоняется и чешет Эйни за ухом, потом выпрямляется и хмурится, оглядываясь, будто не может вспомнить, что хотел сделать. Наверное, так и есть – он подрывается вдруг, хлопнув себя по лбу, в дальний угол своего дома. Марти следит за ним взглядом и снова поворачивается к Эйни. Та лениво зевает и волочится на свою подстилку.
– Но… Но…
Марти не знает, что ?но? – просто по-детски чувствует себя задетым. Они знакомы уже пять лет, и он-то думал, что знает о Доке абсолютно все, от причины появления шрама на лбу до привычки пить чай со льдом в любую погоду. А вот тебе и нет. Старый Эйни на самом деле старая. Док конечно не виноват. Марти подходит к нему, временами все так же оглядываясь на собаку. Док настраивает какой-то механизм – прислушивается к щелчкам, поправляет усики, осторожно и быстро подтягивая бегунки. Он прерывается всего на мгновение – чтобы улыбнуться подошедшему Марти. Тот оттаивает.
Есть, наверное, то, что никогда не узнать – ни за пять лет, ни за десять, ни за сто. Но Марти смотрит на Дока и думает, что будет стараться.
3. Обрыв Обрыв Сары Клейтон уже никогда не назовут так. Он навсегда останется с тем индейским именем – как его там, Марти запомнить его не может, не то что выговорить. Или не с индейским – может, в будущем туда рухнет какой-то другой бедолага, лошади которого испугаются змеи или просто свихнутся на жаре. Может, и мост через него тоже никогда не построят, и Марти рухнет на дно вместе с машиной времени, как рухнет сотней лет ранее украденный паровоз, ровно в это же время. Марти усмехается – однажды он ненароком уже изменил свое настоящее, сделав из отца успешного писателя, из мамы – уверенную в себе леди, так же как из брата с сестрой – тех, кто умеет задирать подбородок и не занижать свою цену. Удачно вышло, конечно – но везти вечно не может, иначе был бы он сейчас на озере и обнимал Дженнифер, не зная ни о каких перемещениях во времени. А вот поди ж ты – знает, думает, осторожничает не к месту. Оглядывает макет, сделанный Доком, по триста раз на дню и судорожно думает, что, может, стоит еще раз все просчитать.
Кто знает, как изменится будущее из-за придавленной сапогом жабы или подпиленного дерева. Может, знак ?мир? вовсе не мир будет означать, а что-то сродни фашистской символике, при взгляде на которую будут шарахаться или смотреть осуждающе. Может, не родятся его мать и отец, или он сам будет девчонкой. Может, не станет Хилл-Вэлли. Может, и будущего никакого не получится, по крайней мере, оно будет не тем, которое он помнит. Марти тыкает пальцем в макет паровоза и, щурясь, поджимает губы. Он боится возвращаться домой.
4. Неделя Они не видятся неделю, и это самая длинная неделя в жизни Марти за последние несколько лет.
Он судорожно пытается вспомнить, что делал раньше, до знакомства с Доком, но ничего не приходит в голову. Получается, что валялся в кровати, препирался с матерью, пытающейся его разбудить, завтракал, уныло пикируясь с сестрой, и испепелял взглядом брата, перед уходом треплющего его по голове – знает ведь, что Марти терпеть не может подобное, но все равно ?веселится?. В общем, ничем Марти не занимался. Только раньше это ?ничем? занимало все утро, а теперь каким-то образом занимает лишь его часть, и в остальное время до школы делать совершенно нечего. Ладно, с матерью он больше не препирается – встает по будильнику сам, но это не могло сэкономить час с лишним: не настолько же он любит дрыхнуть.
Марти лениво топит хлопья в молоке. Ему на днях ехать на озеро с очаровательной, манящей, влюбленной Дженнифер, а у него мысли не о том. Док не берет трубку, и дом его заперт – Марти проверял: катается туда перед школой каждый день и дергает шаткую дверь на себя. Та дергается туда-сюда, скрипит на проржавевших петлях, но не распахивается. Под ковриком раньше был ключ, только Марти о нем знал, но он уже проверил – ключа там нет. Это значит, что в доме нет и Эйни. Это значит, что Док, наверное, уехал далеко и надолго. И не предупредил. Марти набирает полный рот склизко-размякших хлопьев и думает, лишь бы не навсегда.
Сегодня он тоже выходит из дома заранее и едет к Доку – уже без особой надежды. Задерживается по пути, глазеет на все подряд, замирает у витрины с новой акустикой и заглядывает под коврик уже для порядка. И обмирает – ключ на месте, даже земля под ним продавлена, будто все время лежал здесь и никуда не девался. Марти царапает замок, не попадая в скважину сразу, и отпирает дверь. Пройти мимо усилителя он, конечно, не в состоянии, его и так не отпускал бы вид этого монстра, а сейчас-то, когда все нервы щекочет… К трезвонящему телефону он бросается тут же. Он так многое хотел бы спросить у Дока, но только спрашивает, где тот пропадал, и соглашается встретить ночью.
Марти выбегает, забыв закрыть дверь, разгоняется и цепляется за чужую машину. В ушах все еще звенит оглушающий хор будильников, в животе печет от обещанного ?в час пятнадцать у ?Двух сосен??. В школу он летит на всех парах, раздраженный неизбежным опозданием – и счастливый.
5. Красота Его Дженнифер умеет красиво выглядеть – подобрать одежду, накрутить волосы, улыбнуться сладко и заманчиво. Она воздушная, легкая на подъем, совсем несерьезная девчонка и амбициозная молодая женщина одновременно. У Марти в глазах темнеет от этого контраста и ее ошеломительного очарования. Он побоялся бы пойти за ней на край света, наверное, и ограничивается озером, и то тайком от матери, потому что та присядет на уши и будет два часа полоскать мозг. Дженнифер не рада такому проявлению любви, но поджимает губы и понимающе кивает – Марти стыдно, но он молчит и удивляется, как она его терпит. Его отец умеет красиво говорить. Заводит витиеватые пространные речи, активно философствует и даже в самой унылой передаче с претензией на юмор найдет кучу аллегорий, скрытых смыслов и пропаганду. А какие истории может сочинить – заслушаешься. Его отец умеет многое – только не верить в себя. Он неудачник и трус, был со школы и таковым остается, вечный подкаблучник, уверенный, что живет славную и вполне счастливую жизнь. Марти слушает очередную философскую тираду, красивую, ладно выстроенную, и ему становится горько. Отца он стыдится чуть больше, чем себя.
Док Браун не красив. Он разговаривает громко и сумбурно, оперирует терминами, которые Марти не понимает и даже не просит объяснить, бывает, даже обрывает себя на середине слова, так и не договорив, и бросается к какому-нибудь из станков. Марти не успевает – ни за ним, ни за его путаной речью, ни за мелькающими следом ярким пятнам на неряшливой одежде. Он рассеянно гладит дорвавшегося до внимания Эйни и слушает-смотрит-дышит, открыв рот. И думает, что красота – она не в словах и не в чертах лица, не в умении одеваться или интонациях. В чем она, Марти не знает, но за Доком пошел бы куда угодно, наплевав на все запреты.