Боги Египта (2/2)
– К чему мне мужчины, если они меня не интересуют? – рассеянно пробормотал Гор, подперев голову кулаком, и залюбовался открывшимися изгибами, но, натолкнувшись на недоуменно-смешливый взгляд обернувшегося и все еще склоненного советника, поспешил исправиться. – Разумеется, за исключением тебя. Он еще немного полюбовался на фигуру, позволяющую тоге, когда она ниспадала прямо, смотреться довольно волнующе, – хоть интриги в том, что под ней, давно уже не было – и снова со стоном вытянулся в воде.
– Если ты желаешь помочь мне с похмельем, – проскрипел Гор и медленно, на пробу покачал из стороны в сторону тяжелой головой, – то просто подай мне тот кувшин. – Хватит с тебя выпивки, – насмешливо отозвался Бек и, коротко прогремев чем-то, подошел ближе.
Он деловито впихнул в руки чашу, уселся рядом и опустил ноги в воду, глядя с озорством и вызовом. Гор под его взглядом внутренне разнежился, заглянул в чашу, морщась, и засмеялся: в ней до половины стенок плескалось подогретое молоко.
7. Гранат Гор глубже впивается пальцами в тускло-бордовую кожуру и разводит руки в стороны – гранат лопается неровно, обнажая светлую, серовато-оранжевую кромку на разломах, брызжет соком и глянцевыми зернами в разные стороны. По пальцам, груди и животу растекаются красно-розовые капли. Гор снимает тонкую перепонку, вбирает открывшиеся зернышки губами – рот наполняется резковатой, терпкой сладостью – и смотрит вниз. Здесь, на самой вершине холма, вид на долину открывается поистине великолепный. Достойный царей. Достойный богов. Гор рад и не рад, что его уединение здесь каждый вечер настойчиво нарушают. Когда за спиной раздаются осторожные шаги, бог едва поворачивает голову.
У Гора взгляд острый, настороженный, птичий. Он знает, для чего Бек пришел – для того он приходит постоянно, неизменно получая отказ, который дается Гору все труднее. На прошлой неделе Бек выбил из него поцелуй – жадный, торопливый, с огромной ладонью, стиснувшей тонкое горло и перекрывшей вдох. Позавчера – ласки: Гор заломил ему руки за спину и своей полез под тогу, а после велел убираться. Гор не знает, что сегодня – что у него украдут, что вырвут. Покоя уже лишили.
Гор просит уйти и не блажить больше – Бек, кажется, злится: хмурит брови, упрямо мотает головой, надрывно плюется угрозами – мол, ты не прихоть, для прихоти по пристани ночью шарятся, приключений ищут, и я туда наведаюсь, если прогонишь. Отец учил Гора, что бить людей грешно – грешно считать низшими, жалкими, грешно делать больно. Но ладонь опять на горле, а лопатки впечатаны в стену, и Гор снова болезненно целует вместо того, чтобы вышвырнуть за шкирку с холма.
Святилище открыто ветрам, пол его прохладный и гладкий, затертый миллионами поступей. Бек раздевается порывисто, нервно и мелко дрожит – должно быть, холодно лежать на ровных камнях, или ему страшно гораздо больше, чем кажется. Он протягивает руку, несмело, безмолвно спрашивая позволения, и сглатывает часто-часто, лихорадочно ширя глаза. Гор придвигается ближе и подставляется под ладонь. Смуглые пальцы чертят прямые по груди и животу.
Гор цепляется уже за бедро, чуть отведя его в сторону. Его ладони хватает на то, чтобы обхватить их обоих, но Бек останавливает чужую руку своей и просит: ?Пожалуйста?. ?Пожалуйста… По-настоящему…? Гор мотает головой, прикрыв глаза, – ох, великий Ра, дай сил не навредить. И отвернись. Ладонь останавливается, соскальзывает с паха и ведет ниже. Когда пальцы проникают внутрь, Бек задушенно вскрикивает и скребет ногтями по чужим плечам, пытаясь снова дотянуться до губ – Гор не каждый раз находит в себе силы заметить это и тянуться в ответ.
Ночь накрывает душным пологом – черным, непроглядным, но все же чистейше проницаемым. Гору чудится, что все звезды склонились над ними обоими, и смотрят, перекликаясь – гляди, ну разве не чудно’? Он жмурится, прогоняя навязчивый образ, и двигается рвано, сжимая в объятиях крепче, едва сдерживаясь, чтобы не обрушиться всем весом. Бек грызет запястье, иногда приникает ближе, кусая чужую грудь, слизывая липкие розовые потеки, и не издает больше ни звука – лишь кривится да временами улыбается болезненно, упрямо. Рассвет ревниво обсыпает золотом оливковую кожу. У Гора затекло плечо, придавленное чужой головой, ни одной минуты сна и щемит в груди. У Бека спутавшиеся кудри, синяки на шее и беспокойная улыбка во сне. Восходящее солнце оранжево-красное по краю, как разбросанная на полу примятая кожура.8. Спор Все начинается еще в пустыне, когда они идут к пирамиде Сета, ловя песчаные ветра лицами. Бек ерничает, пытается поддеть, спрашивая, как мог Тот, еще не существующий и даже не придуманный к моменту сотворения мира, видеть оное. Тот на подначки, разумеется, отвечать не собирается – слишком умен. Он холодно осаждает молодого вора пустой, небрежной попыткой напугать и, видно, считает, что разговор окончен. Но у Бека горят глаза и нутро: он хочет услышать. Возможно, ценой жизни – он не знает, но готов рискнуть. Готов испытывать терпение и докучать, пока страсть его к великим знаниям не будет утолена.
Тот всегда принимает его со снисходительным радушием, но вряд ли видит в нем собеседника действительно стоящего – лишь того, кто будет внимать, открыв рот, возмущенно-неверяще восклицать или ошеломленно охать и спрашивать еще, пытаясь понять. Попыток ему, богу, окружившему свое пристанище толпами себя самого, явно достаточно, Беку – нет. Он дерзко подвергает сомнению, выходит из словесных тупиков и жарко спорит, вовлекая в спор и бога, заставляя ненароком повышать голос и в конце концов выпроваживать до следующего дня, что будет не слишком обременен делами. Иногда Бек упирается, не желая уходить, – это если Гор не в духе, и простое сонное раздражение с утра закончилось мелкой ссорой. Тот в таких случаях понимающе склоняет голову, становится чуть более мягким, молчаливо-участливым и позволяет копаться в свитках самостоятельно, порою, впрочем, костенея на миг и прокашливаясь, если Бек ненароком устраивает беспорядок, или неуклюже-колко шутя, когда собеседник, упрямо всматриваясь в текст, признается неохотно, что не может его прочесть. Иногда, как сегодня, к примеру, Бек уходит сам – когда видит, что Тот устал, когда сам устал настолько, что готов согласиться, если бог вдруг ляпает, что финик – это овощ. Да, конечно, раз угодно, пусть это будет овощ. И сорняк. Как салат.
– Где пропадал? – раскатисто разносится по покоям. Бек, еле переставляющий ноющие ноги, потирающий затекшую шею, вздрагивает и задирает голову вверх. Гор, едва дождавшись взгляда, тянется к заставленному столу, поднимает кувшин и наполняет кубок тягучим вином. Он выгибает спину, топорща лопатки, фыркает устало-глухо – наверное, снова полдня провел в полетах. Бек остекленело смотрит на расправленные плечи, очерченную мышцами спину, кадык, дернувшийся от одного медленного глотка, и забывает, где он был и для чего вообще уходил. Ах, да… – Был с Тотом, – заторможенно отвечает он, едва размыкая губы, и не отрывает взгляда.
– Снова? – гордо бросает бог, допив вино, и чуть наклоняется, подавшись ближе. – Почему не со мной? – О, пожалуйста… Бек устало усмехается и повисает на плечах. Он целует торопливо, прижимается сильно и улыбается в губы, когда чувствует руки, внезапно подхватившие под бедра. Сегодня он устал спорить, да и охоч он не столько до знаний. В конце концов, одна истина в виде бога с зоркими глазами и золотыми крыльями у него уже есть.
9. Собственность Нефтида сразу принадлежала ему – не всегда как жена, разумеется: когда-то она была его сестрой, самой младшей, самой солнечной, бесконечно любящей всех. Когда-то – он тогда вернулся из пустыни в первый раз, чтобы повидаться с братом и новорожденным племянником. Окрепший, смуглый, с жгучим взглядом – ему сразу приглянулась светлоокая, златокудрая Нефтида, ее плавные речи, кошачья стать и сильные крылья. Она сразу была его – Сет забрал ее себе и, когда пришел час, переступил через нее, не оглянувшись на свою любовь. Хатхор не принадлежала никому и никогда. Гордая и непокорная, хищная и темноглазая, черная нутром, там, где лишь демоны, такие же падшие, смогли разглядеть, она вроде бы была возлюбленной Гора – по крайней мере, сама себя отдавала только ему и любила только его, а предложение Сету делить с ним ложе – так то всего лишь плата. Сет не любил, но забрал и ее – забавляться ее телом и ложью. Он держал ее подле себя, как царицу, но в любой момент переступил бы и через нее. Бек, молодой вор, отчаянный достаточно, чтобы дерзить богам, спорить с ними и принимать их условия только в обмен на нужные ему блага, принадлежит лишь себе и своему умению. Он похвально смел, как раз настолько, чтобы полагаться на удачу и выжимать из нее все, чересчур упрямый, впрочем, чтобы менять сторону и покупаться на обещания, если единожды уже был обманут. Он есть сам у себя, занят со всех сторон – ошейник надеть некуда. Сет впервые чувствует такую жадность, горячую, опасно-расточительную – такую, что все к ногам, лишь бы был подле.
У него в собственности вся долина иссиня-зеленого Нила и пустыня по обе стороны от нее. Он смотрит на смертного, которого, как и прочих, может растоптать, испепелить, перетереть в порошок, но понимает, что принадлежать ему тот никогда не будет.
10. Торжество Торжество в самом разгаре – море света, толпа лучших музыкантов, столы ломятся от угощений, невеста прекрасна. Беку вряд ли радостно. Бек сжимает пальцы, тревожно трет запястья и едва успевает неловко отходить в сторону от снующих с подносами прислужников. Гор, раскинувшись расслабленно, делает глоток вина и внутренне смеется – надо же, как взволнован и напуган его смелый советник. Гор смотрит неотрывно, видит, как Бек шарит взглядом по толпе, сначала смятенно, после все с большей надеждой и ожиданием, и наконец светлеет лицом, когда находит его. Смуглые руки снова прячутся в рукава и жмут запястья, Бек переступает по полу, раз вдыхает ртом, будто сказать что-то хочет, но снова смыкает губы и даже поджимает их. Гор хмыкает, отставляет кубок и подходит сам.
– Что, советник, неужели собственная свадьба не радует? – улыбается бог и, чуть склонившись, кладет руку на плечо. – Ты ведь так об этом мечтал.
– Я мечтал о доме, достатке и семье, – выдыхает Бек, мельком глянув в сторону. – А не об… этом всем.
– Ты неблагодарный, – шутливо щурится Гор. – Я ведь так старался устроить тебе достойный праздник.
– Я здесь никого не знаю, кроме тебя. Бек кривит душой, конечно: вон Тот в дальнем углу, Хатхор снова сверкает браслетом на руке, сидя рядом с Заной, ну и сама Зана, разумеется – но Гор понимает: это все не то, что нужно для успокоения разметавшегося разума. Они почти одновременно делают шаг в сторону и по широкой дуге неспешно огибают залу. Молча. Бек все так же дерет губы зубами, а кожу на руках – ногтями, Гор все так же веселится внутренне.
– Бек, я понимаю, что ты чувствуешь… – Разве? – вскидывается Бек и нервно усмехается. – Тебе знакомо толкаться в толпе, которая не подозревает о твоем существовании? Ты когда-нибудь не знал, куда тебе приткнуться на твоем же празднике? – Пожалуй, такого со мной не случалось, тут ты прав, – Гор поджимает губы. – Но я знаю, что это такое – страх.
Бек вскидывает голову, глядит уязвленно и ошарашенно, но быстро опускает взгляд к тени колонны. Гор обходит ее кругом, прячась, за плечи утягивая Бека за собой.
– Ты боишься не того, что все будет по-другому, иначе, – вкрадчивым полушепотом произносит бог, склонившись к самому лицу. – Ты боишься, что это ?иначе? будет не таким, как ты представлял. Будет блеклым, разбитым… Пресным…
Они прячутся у всех на виду. Гор с каждым словом придвигается все ближе, говорит все тише, и взгляд Бека сползает с глаз на губы, становится стеклянным и мутным. Поцелуй выходит жестким, болезненным и отчего-то неумелым, но до сладкого долгим: Бек кидается к богу сам – ему не надо, ему не хочется, его просто швыряет к тому, кто способен спасти его от этой бури внутри себя. Ненадолго дать покой. Гор обхватывает его за пояс, поднимая над полом, и полирует гладкий камень колонны его тогой. Гор путает его кудри пальцами. Гор торжествует.