На несколько долларов больше (2/2)
Мэнко фыркает, едва обернувшись, и натягивает на испещренную шрамами спину майку. Майка нарочито выглаженная, какая-то чересчур чистая и яркая своей белизной, слишком контрастирует с неряшливыми джинсами и видавшей виды кожаной жилеткой.
– При чем тут легкомыслие? – раздраженно-холодно бросает Мэнко и закуривает, сидя на краю кровати, старик деловито разгоняет дым ладонью. – Мне нужны деньги, а ты не даешь мне толковых дел.
– Я всегда даю выбор. Не моя вина, что ты не успел подписаться на Индейца. Мэнко разворачивается и лезет на кровать с сигаретой в пальцах и ботинках, придвигается ближе и дымит в лицо: – Я надеялся, что наши отношения дают мне какие-то... привилегии. Мортимер сжимает в кулак волосы у него на затылке и с лисьей ухмылкой произносит: – Не мешай работу с личной жизнью. Поцелуй выходит жестким и горьким, касания – напротив, выверенными и ровными, будто осторожности ради. Мэнко может беситься и фыркать сколько угодно, но он конечно понимает, что стареющий любовник его попросту бережет.
Когда в обед, уже в офисе, отставной полковник Мортимер оглашает всем дело за жалкую тройку ?бенджаминов?* и бросает на него красноречивые взгляды, Мэнко стискивает зубы и послушно цедит: ?Я возьму?._______*?бенджамин? – купюра в сотню долларов; называется так из-за портрета Бенджамина Франклина на лицевой стороне.7. Притворство Мэнко умеет притворяться. Делать вид, что ему не страшно, когда от напряжения потеют ладони и виски, медленно идти мимо, когда тянет бежать, говорить только ?браво?, когда от восторга чуть не проглатываешь сигарету, жать руку, когда в объятиях хочется сдавить. Мортимер щурится, пожимая руку в ответ, уголки губ, зажавших трубку, трогает напряженная, чуть ехидная улыбка, и Мэнко вдруг думает, что тот все знает – разглядел, понял сразу и насмехается теперь или жалеет, скорее. Но – нет, показалось, всего лишь, не может такого быть.
Потому что Мэнко очень хорошо умеет притворяться.8. Мечтатель Мэнко подумывает о ранчо. Несколько дней назад, когда они пили в отеле после стрельбы, он уже расписал, куда потратит деньги, когда их получит, где будет кусок земли, каким будет дом и купленные лошади. Мортимер подумал, надо же, у этого мальчика есть план, как не загнуться в этой жизни. Но Мэнко говорил небрежно, путанно, не слишком заученно будто, и до стареющего полковника дошло: не план – мечта. Мечта о получении чего-то действительно своего. Мортимер мельком позавидовал. У него самого мечты давно не было. Была злоба, были ослепляющая ярость и боль, со временем стертые или сгладившиеся под пришедшей рассудительностью и осторожностью. Но, свершив месть, скача прочь на прыткой кобыле, он впервые думает вернуться и пригреться под чужой мечтой.
9. Границы Город не так велик, как думалось, – пыльная, шумная, нагретая солнцем клетушка, не успевающая остыть за полночи. И в этой клетушке для них двоих слишком мало места. Выстрелы рассекают тишину визгливо и дергано, люди прячутся по домам в страхе, малодушии или нежелании влезать. Холуйская шляпа подлетает раз за разом, подметает дорожную пыль полями, и ее владелец неустанно пытается ее поднять – неспешно, терпеливо, чуть напряженно. Мэнко борется с желанием отстрелить ему пальцы. Когда патроны заканчиваются, чужие ноги не делают ни шага в сторону, а его собственная шляпа высоко взлетает в темное небо от каждого выстрела, так и не ложась на землю, он даже не знает, что сказать или сделать, размышляя, как бы удержать лицо и не перестараться с этим – потому и молчит. – Выпьем? – вдруг спрашивает полковник и прижимает револьвер к животу. Мэнко надевает свою шляпу, передергивает плечами и поворачивается спиной, деланно небрежно бросив на ходу:
– Идем, старик.
– Куда теперь? Мэнко останавливается и оборачивается через плечо, заломив бровь. – Ты же сам предложил...
Лицо полковника сквозит насмешкой и иронией так же явно, как обе их шляпы – дырами.10. Расколотый – Как ты, старик? В ответ только сыпь песка и ветер по кургану. Дерево на старой табличке рассохлось и, расколовшись, дало трещину – давно уже, Мэнко поправляет шляпу, в который раз думает, что надо бы раскошелиться да заменить, и оставляет на потом.
– Ручей на участке почти пересох. Июль в этом году сухой.
Это стало привычным – приходить и рассказывать обо всем, что случается. Будто пожалуешься вот так – и легче становится. Не на душе, нет – старик будто продолжал присматривать: когда на нехитрый огород слетелось воронье, в городе за ним увязался старый пес, приструнивший птиц и получивший кличку Морти, а взбеленившаяся от жары лошадь галопом унесла от засады. Мэнко вроде как выпрашивать приходит, чтобы и дальше верить в иллюзию того, что он не один. Надолго он не задерживается. Вечером идет дождь. Мэнко сидит в кресле на небольшой веранде и смотрит на лупящие по земле струи, покуривая старую трубку. Табак, на его взгляд, крепковат даже для него, но славный полковник Мортимер другого не курил. В тот день тоже шел дождь с ветром, заливался за шиворот и в глаза. Может, он и помешал – увидеть помешал, ослепил и закрыл обзор. Мелкий Билл выхватил револьвер быстрее и пальнул в нужную сторону, а Мэнко пальнул в него, кинувшись после к старику. На лице было мокро, на руках было красно, в седой голове – лишняя дыра. И ему было незачем, как Мортимеру, держаться несколько лет, да и не за что.
Мэнко задумчиво треплет пса за ухом, сжав трубку в пальцах. В тот день он рассыпался по частям, так и не собравшись заново.