Жизнь шестая. Старость (1/1)

I see trees of green, red roses tooI see them bloom for me and youAnd I think to myself what a wonderful world.I see skies of blue and clouds of whiteThe bright blessed day, the dark sacred nightAnd I think to myself what a wonderful world.What a Wonderful World by Louis Armstrong

Если верить родителям, Сефирот появился на свет прекрасным солнечным днем. Как только мальчика шлепнули по попе, он издал сдавленный писк и втянул в себя воздух, чтобы тут же разразиться гневным воплем. Маленький мужчина, как называла его мама, тут же высказал миру свои претензии. По сморщенным щекам текли слезы, хотя папа всегда уверял, что это были родовые воды.В дни рождения Женева и Август вспоминали, как появился на свет каждый из их отпрысков, что они творили, пока были совсем маленькими, а детвора увлеченно слушала. Даже когда было неловко и стыдно. Папа и мама непременно рассказывали с такими теплом и любовью, что даже подростки оттаивали, расслаблялись и смеялись вместе с остальными.Сефирот всегда жалел, что родители не рассказывали о себе, хотя и не мог представить их маленькими.Неужели большой, крепко пахнущий морем мужчина когда-то был ребенком? Или мама – крупная, сильная женщина, рядом с которой было так спокойно, — годы назад была похожа на тощую и костлявую Ленору? Сефирот напрягал воображение, но у него не получалось представить родителей детьми.Наверное, так же на него смотрели собственные сыновья и дочери. Но они молчали, как и сам Сефирот в их возрасте, словно боялись разрушить легенду. Папы должны быть большими и сильными, а мамы – уютными и приносящими спокойствие.Мужчина вдохнул полной грудью и поднялся с кровати.Просторная комната была заставлена вещами, которые смастерили поколения его семьи.Резное зеркало сделал его отец. Сефирот помнил, как сидел рядом и внимательно слушал объяснения папы. Сам он был слишком мал, чтобы работать со стамесками и штихелями, но ему разрешили покрыть древесину воском и лаком. Сейчас было почти невозможно разглядеть отпечатков больших пальцев в левом верхнем углу. Когда работа была почти закончена, отец подмигнул и сказал, что раму надо подписать. Детские ладошки почти утонули в мозолистых руках. У Сефирота до сих пор замирало сердце, когда он чувствовал их тепло на своей коже. Август приложил пальцы сына к покрытой лаком, сырой раме и надавил.— Вот, теперь ты – мастер, — широко улыбнулся папа.Младший схватил его руки и поставил ими на раме еще одну метку – больше и чуть слабее.— Мы мастера, — сказал он, и папа рассмеялся.Кровать Сефирот сделал сам. Комод – со старшим сыном. А новый шкаф смастерили его дети в подарок на прошлый день рождения жены.

Куда ни посмотри, комната была полна воспоминаний. Занавески, сделанные Ризой. Гобелен, сотканный мамой. Вышивка, которую сестра с нескрываемой гордостью вручила на его восемнадцатый день рождения. Пейзаж, нарисованный Ксаной, когде ей было пять лет. Краски со временем потускнели, выцвели, дочь успела подарить им кучу других картин, совершеннее и качественнее, но эта была самой дорогой и важной.Сефирот взял резной гребень, который Джад привез ему из Мидгара, и принялся расчесывать волосы. Серебро было столь же густым, как шестьдесят лет назад, но менее ярким.«Зато седины не видно», — всегда смеялся Сефирот, поддразнивая Ризу, старательно выдергивающую выдающих ее возраст предателей. Сейчас она была такой же серебряноволосой, как и муж.Положив гребень на трюмо, Сефирот заплел косу и оделся. Пора было выйти из спальни и помочь в приготовлениях к торжеству. На его восьмидесятый день рождения съедется вся семья, и руки лишними не будут.Внизу творилось Бахамут знает что. По двору и дому носились дети, в саду мужчины натягивали тент и расставляли мебель, на кухне царствовал целый женский гарем. Сефирот вдохнул поглубже и бросился в омут.Родственницы – блондинки, брюнетки, шатенки, сильверы – тут же набросились на него.— Папа!— Дедушка!— Пра!— Брат!— Дядя!И каждая обнимала, целовала, поздравляла, пыталась дать на пробу салатик-компот-котлеты-десерт-жаркое-фрукты. Сефирот, как и полагается главе семейства, стойко переносил атаку женщин, благодаря, пробуя и хваля, а Риза и пальцем не пошевелила, чтобы его спасти. Стояла в стороне, влюбленно смотрела на мужа и счастливо улыбалась.Сердце забилось быстрее. Как будто они не были уже без малого пятьдесят лет женаты. Как будто он не знал каждую морщинку на ее лице, каждый изгиб тела, каждый жест. Как будто не эта женщина родила ему пятерых сыновей и троих дочерей.Видя Ризу, Сефирот каждый раз снова влюблялся, снова чувствовал себя молодым и полным сил. Мужчиной, которому во что бы то ни стало надо оправдать любовь чаровницы, сделать их жизнь счастливой, защитить семью.Пробравшись сквозь родственниц, он остановился перед женой, тут же вставшей на цыпочки и смачно чмокнувшей его в губы. Если бы мужчина не доверял своим глазам, то по свисту и улюлюканью решил бы, что его окружают сыновья, зятья и внуки.— С днем рождения!Глаза Ризы сияли. Звезды были бледнее, солнце светило не так ярко, летний зной не пробирался так глубоко в сердце.— А папа-то у нас все еще шалун, — смешливо протянула Ксана, пихнув его локтем в бок.— Кажется, я что-то упустил в твоем воспитании, малышка, — сказал Сеф, грозно нахмурил брови.Крепкая женщина рассмеялась.— Сколько мне должно исполниться, чтобы ты перестал звать меня малышкой?Отец посмотрел на дочь. Морщины, в сорок пять невозможно выглядеть на восемнадцать, руки в ожогах и пятнах въевшейся краски, опавшая грудь, выкормившая четверых детей, золотистые волосы с прядями серебра.— Ну, для начала доживи до моего возраста, тогда и поговорим.— По рукам, дедуля, — подмигнула Ксана и продолжила колдовать над тортом.Женщины вернулись к своим занятиям, Риза вручила мужу поднос с завтраком и выставила его с кухни. Сефирот вышел на крыльцо и сел на ступени.Зелень деревьев и травы, казалось, была ярче и насыщеннее, чем вчера. Птицы пели громче и радостнее. Даже старый пес улыбался, положив седую морду на колени хозяина и преданно глядя на него сияющими глазами.Щенки Баги носились с щенками внуков Сефирота. Невозможно было разобрать, кто шумит сильнее. Детвора каталась по траве, совершенно игнорируя стариков.— Вот так вот, Бага. Мужики не дамы, с объятиями не кидаются, — хмыкнул именинник, потрепав кобеля за ухом.Пес довольно жмурился, подставляя голову под желанную ласку. Жесткий хвост отстукивал по деревянному настилу ритм любви и обожания.Сефирот размочил хлебную мякость в молоке и скормил ее Баге, в глубине души радуясь, что несмотря на возраст, его собственные зубы были все еще крепкими.Утолив голод, мужчина поднялся и отправился к своим сыновьям, любуясь ладным семейством. Каждый был неуловимо похож на другого и, в то же время, поражал своей индивидуальностью.Старший – Лерой – солидный крепкий мужчина с плотно сжатыми губами и цепким взглядом. Незнающие его видели холод и непреклонность, не замечая мягкости и заботы, свойственных одному из ведущих архитекторов Мидгара.Ян – стройный, гибкий и невероятно сильный – был любимцем публики. Зрители восторженно замирали, когда затянутый в белое трико акробат легко и ловко бегал по канату под самым куполом цирка.Джад был прирожденным раздолбаем. Он сменил уже десяток работ, ни на одной не задерживаясь больше полутора лет. Любимым аргументом сына было удовольствие.— Я делаю то, что мне нравится. Потом я опять делаю то, что мне нравится. И сойти с ума, потом я снова...— ...делаю то, что мне нравится, — со смехом перебивали его три бывших жены.Джад преувеличенно обиженно фыркал, но через секунду снова улыбался, занимаясь со своей младшей дочерью.Корвин писал книги. Сефирот как-то прочитал одну из них, после чего недоуменно спросил, зачем сочинять такие ужасы, но так и не получил ответа. Вместо этого сын через полгода привез ему новое издание – сказок. Слова были другие, но в каждой строчке сильвер видел семейные вечера, когда все собирались в большой комнате, разваливались на ковре и слушали о приключениях вутайцев, о животных, о сильных и решительных воинах и о мифических существах. На титульном листе книги красовалась надпись «Папе и маме. Лучшим сказочникам, которых я встречал».Сим, в отличие от остальных братьев, был замкнут и угрюм. Проще было найти снег знойным летом, чем услышать его смех, но если уж он начинал веселиться, то остановить его было невозможно. Удивительно, но именно его больше всего любили дети. А он – их. Мужчина будто светился изнутри, когда возился с мелкими. Те каким-то чутьем понимали его слабость и вили из Сима веревки. Но и все свои жалобы и переживания они доверяли именно ему.Сыновья Сефирота были сильными, красивыми, умными и, главное, хорошими людьми. С самого их рождения мужчина гордился каждым и воспитывал так, чтобы им не было стыдно смотреть в зеркало.Когда именинник подошел к работающим мужчинам, ему просто пожали руку, похлопали по плечу и пожелали долгих лет жизни.— А остальное – под банорский сидр, — подмигнул Джад.Дети рассмеялись вместе с Сефиротом.— Нехорошо напоминать отцу такие моменты из жизни. Нет бы пошутил о... не знаю, я во всем идеален. Только с сидром всегда прокалываюсь. Зато как! Тоже идеально, если уж прокалываться.— У тебя категорическая непереносимость банорского сидра, но ты с завидным упорством продолжаешь его пить. Зачем, папа?— Пытаюсь победить и перенести, — подмигнул именинник, помогая расставлять столы.Когда праздник начался, у Сефирота от усталости ныли мышцы, но он был доволен. Все его дети рядом. И внуки. И правнуки. Лица каждого из присутствующих светились счастьем. То и дело раздавались взрывы смеха. Тут и там вспыхивали словесные пикировки, заканчивавшиеся похлопываниями по спине и рукопожатиями. А рядом сидела женщина, которую он до сих пор любил. И которая с ним до сих пор заигрывала, каждым касанием провоцируя на подвиги.Солнце скатилось к горизонту, и младшие начали клевать носом. Мамы забрали чад и уложили их спать. А старшие дети веселились вовсю, бросали хитрые взгляды на родителей и тырили вино, пока никто не видел. Именинник прятал улыбку и не выдавал внуков, сами с утра пожалеют.Вспыхнули фонари, освещая столы и танцплощадку. Сефирот предложил руку Ризе и вывел ее на середину деревянного настила. Еле слышно заиграл вальс, с каждым аккордом набирая силу. Муж и жена парили, приковывая к себе взгляды гостей и не замечая мир вокруг.— Я тебя люблю, — сказал Сефирот.— Не больше, чем я тебя, — улыбнулась Риза.— Поспорим?— Обязательно. Какие тарелки бить будем?— Тарелки жалко, — поморщилась женщина.— Жадина, на благое же дело.— Обойдешься, большой и сильный мужчина.— Хорошо, ты меня любишь больше, — вздохнул Сефирот.— Умница, — похвалила его жена.— Знаю, — подмигнул муж. – А еще я очень хитрый.— Да-да.— Я тебя...— ...люблю.Легкий поцелуй, полный нежности, заботы и привязанности друг к другу, завершил танец. Мир обрушился на пару свистом, апплодисментами и шутками.— Кажется, мы спалились, — прошептала Риза.— По полной программе, — согласился Сефирот.— Спасаемся бегством?— Поздно. Улыбаемся, кланяемся и осторожно, практически незаметно отступаем в кусты.— Может, лучше домой? Там кровать и уют.— В кустах экзотика и адреналин.— Насчет экзотики я не уверена. Вспоминая нашу жизнь.— О да, — мечтательно улыбнулся Сефирот.— Но-но, мужчина, на вас смотрят.— На вас тоже.— Хватит болтать, отступаем.Пара спустилась с танцплощадки, отвечая гостям и перекидываясь с ними шуточками, но вырваться из плотного кольца так и не удавалось. Миновав одних, Сефирот и Риза обязательно натыкались на других. Выпив вина с Джадом, срочно надо было выслушать рассказ Ксаны и поднять бокал под ее тост. Раз за разом. Шаг за шагом. А спасительные кусты были все так же далеко.Снова влюбленные освободились только под утро, когда большая часть родственников и друзей отправилась спать. Усталость почти победила, и Сефирот с Ризой решили было пойти домой, но именинник резко остановился у крыльца.— Ну уж нет. Я хочу увидеть рассвет. И ты встретишь его со мной.— Но...Женщина не успела договорить, муж подхватил ее на руки и понес прочь.— Суров и решителен, как всегда.— За это ты меня и любишь.— Нет, на самом деле за волосы и задницу, но думай, что за характер.— Понятно в кого наши дети такие пошлые.— Они не пошлые, они ироничные и язвительные.— И на каждое слово отвечают десятком своих.— Именно. Талант.— То есть мне поберечь легкие, заткнуться и дотащить тебя до луга, не раскрывая рта?— И этот человек говорит про десяток ответных слов, — вздохнула Риза. – Да, двигайся уже.Когда они добрались до места, светало. Первые птицы начали петь, а цветы – просыпаться.— Мокро, между прочим, а я не девочка уже, попой на холодном и мокром сидеть.— Не ворчи, романтику распугаешь.— Гайя, и это называется романтикой?— Садись мне на колени.— А то ты мальчик попой на холодном и мокром сидеть.— Настоящие Сефироты таких мелочей не страшатся, они их игнорируют.— И с этим мужчиной я прожила...— ...и еще проживешь.— Именно.Небо переливалось разными красками. На стеблях травы лениво висели промокшие кузнечики, дожидаясь, пока летнее солнце высушит их крылья, в воздухе лениво кружились еще сонные шмели. Риза положила голову на плечо мужа, наслаждаясь исходящим от него теплом и покоем. Сефирот обнимал жену, вдыхая яблочно-ванильный запах, исходящий от ее волос и кожи.Над Хейтоном поднималось солнце.