Жизнь пятая. Юность (1/1)

Lost on the way, no one to blame, no one to say,nothing to do with the way everything's changedSo I feel a little like, a child who's lost, a little like,(everything's changed) a lot, I didn't like all of the pain,I'm confused, a lot of it, is hard to take, and cause of it,everything's changed I thought I'd make it through the painNothing can be explained by Mike Wyzgowski

Трущобы одинаковы не везде. Сефирот мог заявить об этом с уверенностью, за свою короткую жизнь он повидал немало. В Мидгаре дно было на самом деле дном. Конечно, здесь можно было разделить отдельные слои выживания, и юноша пока держался на верхнем. У него были родители и, какая-никакая, но работа. Сефирот все еще не был вынужден воровать или торговать собой. То и дело подкатывали члены Синдикатов, предлагая легкий путь получить деньги, но он отказывался, каждый раз опасаясь, что этот – последний, что в следующий – придется согласиться. Возможно, стоило сбежать из города. В деревне есть шанс выжить, там не умрешь с голоду. Но родители не хотели покидать Мидгар.— Мы здесь родились и выросли. У нас есть еда на столе. У нас есть вода. У нас есть ты, — говорила мать.В ее глазах была усталость, лицо покрывала частая сетка морщин, мозолистые руки шелушились, а одежда давно потеряла краски. Мама даже неба не видела уже много дней. Но у нее были силы улыбаться. Как и у отца.Каждый вечер родители молились и благодарили за еду. Сефирот повторял за ними слова, но не вкладывал в них веру. Просто ритуал, который отец с матерью считали необходимым. Юноша же не видел в нем смысла, но не желал расстраивать близких.Вечером долго не шел сон. Полупустой желудок недовольно ворчал, требуя добавки, и приходилось его обманывать. Водой, хотя и она стоила денег. В конце концов юноша проваливался в чернильную темноту. А утром, открывая глаза, он видел сумрак. Потерев глаза, Сефирот делал пару глотков холодной воды и доедал вчерашний ужин, предусмотрительно оставленный на завтрак. Надев серый рабочий комбинезон и спрятав волосы под банданой, юноша тихо, стараясь не разбудить родных, выходил из дома и отправлялся на работу.Мусорные контейнеры источали дивный аромат. Первые недели Сефирота тошнило, пару раз вывернуло. Как юноша ни сопротивлялся, желудок судорожно сжимался, рот наполнялся слюной, и организм избавлялся от скудного завтрака. Напарник ржал, обзывал его неженкой, но когда спазмы утихали, неизменно протягивал кислый леденец.— Поможет, только соси медленно, — сказал он в первый раз. — Мы не на пляжах Коста дель Соль, это правда. Но пообвыкнешься и перестанешь замечать сладкий запах.Сефирот не поверил, но Лукас оказался прав. Через пару недель отпустило. Гнилостный душок все еще раздражал нос, но стал вполне терпимым. Возможно, дело было и в том, что одежда, волосы и даже кожа пропитались им, и юношу с утра до вечера окружал этот запах. А может быть, просто организм адаптировался к новым условиям, как много раз раньше.Гораздо хуже было другое. Возвращаться после смены домой, медленно, оттягивая тот момент, когда на стол поставят тарелку с водянистым рагу, часть из которого надо оставить на завтрак. Опасаться, что из подворотни вновь вынырнет местная гопота, прижмет к стенке, будет лапать, насмехаться над чертами лица. И обязательно сорвут бандану, будут дергать за волосы.— Как у бабы!— И на глазки его посмотрите, — хохотнет другой.— А роток! Так и просит в него кое-что засунуть.Сефирот же, как и десяток раз до этого, будет стоять, прижавшись спиной к щербатым доскам, сжав губы в белую линию. Если бы он был чуть сильнее. Если бы был... пусть не Солджером, пусть в обычном отряде, тогда он справился бы с этими ублюдками. Но если вырубить одного-двоих, то остальные превратят его в отбивную. А люди будут проходить мимо, делая вид, что не замечают. Своя рубашка ближе к телу.Каждый день Сефирот выбирал новый путь домой. Кружил вокруг хибары, в которой жила его семья, медленно подбираясь к спасительным стенам, и все же время от времени нарывался на разгуливающих по сектору быков. Как бы он ни старался, минимум раз в месяц его прижимали с доскам. Как сегодня.Липкие руки бесцеременно лапали его тело под дружный гогот.— Жаль не баба, засадил бы. Но так похож, так похож. А может у него между ног все же дырка?— Думаешь, с прошлой проверки что-то изменилось?— Сейчас узнаем.Треск разрываемой ткани предварял скольжение комбинезона по бедрам и громогласный хохот.— Не отвалился. Но и не подрос. Малышок. Лучше бы ты был бабой, больше пользы.Редкие прохожие прошмыгивали мимо, упаси Гайя попасться на глаза и стать новой жертвой. Сефирот стоял, сжав руки и губы, ждал, пока ублюдки закончат развлекаться и уйдут. Любая пытка заканчивается.Оставшись в одиночестве, юноша натянул обрывки комбинезона и, придерживая их у талии, засеменил домой, не обращая внимания ни на дрожь, ни на холодный пот, стекающий по лицу и спине. Это просто шок. Пройдет. Глаза резало от непролитых слез, но Сефирот знал, что даже дома, спрятавшись в туалете, не сможет избавиться от боли и унижения.Родители уже ждали, сидя за столом.— Что произошло? – обеспокоенно спросила мама.— Ничего особенного, — ровно сказал Сефирот.Отец не позволил задавать ей других вопросов.— Переодевайся, положи комбинезон нам на кровать, мать зашьет, и садись уже за стол.Юноша не понимал, почему они не хотят сбежать из этого города. В их лицах не было смеха, в их губах и глазах не было цвета. Даже он сам родился серым. Серебристо-серые волосы, светло-серые глаза, белая кожа с серым оттенком вследствие недостатка солнца. Но родители _не хотели_ уходить. Их словно распяло в этих трущобах, прибило ржавыми гвоздями. Они не могли вырваться сами и не отпускали его. Неловкая забота и сильная любовь. Как сбежать от них? Как оставить их в одиночестве? Как жить дальше?Его все еще трясло от дрожи, и ложка мелко плясала в руках. Сефирот выдохнул, сжал пальцы и сделал вид, что все в порядке. Не очень-то и удалось, если судить по коротким взглядам, которые бросали на него мать с отцом, но улыбаться и шутить не было сил.Закончив с ужином, юноша встал из-за стола, накрыл тарелку крышкой и отставил завтрак на кухонный стол. Поблагодарив родителей, Сефирот ушел в свой закуток и нырнул под тонкое дырявое одеяло. Еще с полчаса в хибаре раздавался шум – мать мыла посуду и убирала со стола, отец расправлял кровать, старые пружины скрипели под их телами. Закрыв уши ладонями, сжав глаза, юноша ждал, пока родители уснут. Надо всего лишь досчитать десять раз до десяти. Медленно, как будто возвращаешься домой, к бесцветным улыбкам и тарелкам с водянистым рагу.Когда все домашние звуки затихли, юноша выскользнул из своей кровати, достал из-под соломенного матраса ножницы, захватил полотенце и прокрался в туалет. Руки дрожали, и зажечь свечу удалось только с пятой попытки. Вспыхнул неровный свет, огонек плясал в снующих туда-сюда потоках воздуха. Сквозь щели доносилась уличная возня. Грызлись собаки, пищали крысы, кто-то где-то кричал. Сефирот выдохнул и посмотрел в облезлое зеркало. Худое лицо, глубокие тени под глазами, сухие губы. Красавец, да и только. Волосы окружали голову серебристым сиянием, будто впитали в себя жалкий свет. Странно, что они так и не сдались, не потускнели, не вылезли, накрыв пол лунным ковром.Юноша долгую минуту изучал свое отражение, запоминая, каким он был. Расстелив застиранное полотенце в раковине, Сефирот взял прядь волос и поднес к ней ножницы. Тут-то выдержка и отказала. Мелко задрожал подбородок, на глазах выступили слезы. Как давно он не плакал? Как долго он был сухим, чувствовал резь, жжение, но не мог выдавить из себя ни капли боли? И вот теперь...Шумно выдохнув, юноша сжал губы и отрезал первую прядь. Шелковистое серебро не смогло ничего противопоставить металлу. Волосы легко упали на полотенце. Сефирот чуть не выронил ножницы. Стало так обидно и больно, что хотелось разреветься. Будто он снова был ребенком, которого подстригают, а ему безумно жаль своих волос. Смешно и глупо, но по щекам пролегли мокрые дорожки, и юноша все не мог заставить себя поднять руку и отрезать еще одну прядь.Он не знал, сколько прошло времени, но глаза высохли. Вторая далась легче. Третья – совсем легко. Если не обращать внимания на дрожь рук и подбородка, на беспочвенную и безадресную обиду, на нежелание расставаться с привычной гривой, которая была символом его свободы так долго, что юноша не представлял себя без нее.Пряди ложились одна на другую. Шелковистое серебро, за которое можно выручить много денег. Достаточно, чтобы перебраться в какую-нибудь деревню всей семьей. Сефирот молод и силен, он сможет работать на ферме и прокормить себя и родителей. И у них будет солнце и чистый воздух. Можно будет ходить, не опасаясь, что из подворотни появятся быки. А волосы? Волосы отрастут, ведь правда?Из зеркала на него смотрел незнакомец. Острое лицо, торчащие в стороны уши, красные глаза и нос. Чужак. Сефирот обмотал непривычно легкую голову банданой, аккуратно свернул полотенце и вернулся в кровать.Одну половину ночи он не спал. Другую – видел кошмары.С утра юноша выскользнул из дома раньше обычного. Предстоял долгий путь в зажиточную часть города, где он мог продать волосы. К его удивлению, все прошло гладко. Денег было меньше, чем он надеялся, но больше, чем рассчитывал. Если бы только не непривычно легкая голова...При малейшем воспоминании начинал дрожать подбородок и набухало в носу, но хватало пары резких выдохов, чтобы успокоиться.Лукас пытался шутить как всегда, но не получив ответной реакции, смерил напарника задумчивым взглядом и замолчал. День тянулся мучительно медленно. Зато больше не тревожили запахи и звуки. Голова была не просто легкой, пустой. Как будто вчера Сефирот не просто обрезал волосы.И не было страшно возвращаться домой.Спрятав деньги в щели под матрасом, юноша ужинал, как ни в чем не бывало. Даже неровно улыбался и поддерживал разговор. Родители то и дело окидывали его внимательными взглядами, но не задавали вопросов.Через неделю они – все трое – получат зарплату, и Сефирот предложит им уехать.Шесть дней спустя его опять зажали. Юношу трясло от отвращения, но он терпеливо пережидал. Всего несколько минут. Может быть, полчаса. А потом все закончится.Кто-то сорвал бандану, обнажив как попало остриженную голову. Ненадолго воцарилась тишина, загнав заготовленные шутки и смешочки в горло. Но ублюдки быстро нашли новые.— А шлюшка-то попала под раздачу.— Детка, когда тебя арестовали?— Тебя лапал кто-то, кроме нас?— Малышка, что они с тобой делали?— Тебя только пальцами отымели или засунули что посерьезнее?— Им хватило ума сначала трахнуть, а потом остричь?Вопросы сыпались один за другим. На них и не требовалось отвечать. Быки самоутверждались говоря, а не слушая. Сефирот считал. Один раз до десяти. Второй раз до десяти. Третий. Щеки горели от стыда сильнее, чем когда с него сдергивали штаны.— А знаете, я кое-что придумал, — сказал самый тощий. – Скрутите-ка его, и ко мне.Юноша испугался. Впервые за последние месяцы он испугался быков. Попытался вырваться из крепкой хватки, но ему так вывернули руку, что на глазах выступили слезы.В голове билось отчаянное «надо было уходить неделю назад, чего я ждал, надо было...», а его тащили, как манекен. Застывшего от страха и неспособного сопротивляться.Сефирота посадили на стул. Он вцепился в подлокотники, не сводя с гопников испуганного, настороженного взгляда и не понимая, что те задумали. Улыбка на лисьем лице тощего была самодовольной и не обещала ничего хорошего.— Держите его, — сказал юноша, взбивая крем. – Поправим прическу. А то твой парикмахер фигово поработал.Сердце подпрыгнуло до горла, рухнуло вниз и отчаянно застучало. Сефирот не верил, что происходящее – реально.— Не надо.Гопники засверкали зубами, сжимаясь вокруг своей жертвы тесным, удушающим кольцом.— Пожалуйста.Но его даже не слышали. Сефирот был предметом, ни больше, ни меньше. Игрушкой, с которой можно развлечься, потому что стая была сильнее одиночки. Юноша попытался вырваться, но его швырнули назад на стул.— Не дергайся, порежешься.Запах, идущий изо рта тощего, был сильнее, слаще и гаже того, с которым Сефирот ежедневно работал. А голос – холоднее страха, сковавшего желудок.Юноша вцепился в подлокотники, чувствая, как по голове размазывают густую пену, как кожу скребет опасная бритва. Против его воли в уголках глаз скопилась влага и стекла вниз по щекам, оставляя грязные разводы.— Смотрите, у девочки, никак, первый раз. Ты уж понежнее, Вульп.Удар сердца, скребок, три удара, скребок, два смешка, скребок, руки онемели, скребок, желудок вымерз, скребок, «я их убью», скребок, слезы высохли, скребок, во рту скопилась горечь, скребок.— Свободен, — хмыкнул тощий. – Хотя постой, полюбуйся на себя в зеркало. И поблагодари доброго дядю.Вульп щелкнул пальцами, один из его подручных тут же принес зеркало, демонстрируя Сефироту бритую голову. Легкие неровности, короткие, еще кровоточащие царапины, кожа белее, прозрачнее и чище, чем на лице.— Спасибо, — ровно сказал юноша, криво улыбнувшись.Тощий внимательно посмотрел на него, о чем-то раздумывая, но в итоге только махнул головой.— Вали отсюда, — раздраженно бросил Вульп.Сефирота не надо было просить дважды. Он тут же поднялся и ушел. Чтобы вернуться ночью, когда члены банды разошлись по домам и ее главарь остался один.Тощий спал крепко, уверенный в своей безопасности хозяин жизни. Сефирот долго наблюдал за ним, не шевелясь, вслушиваясь в спокойное, размеренное дыхание, сжимая в руках опасную бритву, с которой не так давно познакомилась его голова. На губах юноши по-прежнему была кривая ухмылка.Ему не хватило бы сил справиться со всеми сразу, но с одним – вполне. Сефирот смотрел на спящего, чувствуя, как сковавший желудок лед тает и поднимается наверх одурманящей волной ненависти. Пару раз разрезав воздух, дав руке привыкнуть к оружию, юноша сделал два шага, отделявших его от изголовья кровати Вульпа. Заточенное лезвие резало горло так легко, что просто не верилось, пока оно не застряло. Теплая, невозможно горячая кровь ударила в запястье, и Сефирот попятился.— Что я?..Тощий хрипел, дергался, схватившись руками за горло, а юноша смотрел на него и не мог ни пошевелиться, ни закричать. Желудок скрутили спазмы, и Сефирота вырвало. Бритва громко упала на пол, будто прозвучал выстрел. Вздрогнув, убийца развернулся и помчался прочь от дома Вульпа, не видя ничего вокруг себя.Оказавшись дома, он долго отмывал руки, захлебываясь сдавленными рыданиями. Бьющийся на запястье пульс так напоминал теплый липкий фонтан, что хотелось взвыть.«Я... Я... Я!..»Сефирот не стал звать родителей. Достав из тайника деньги, он в ту же минуту покинул город, боясь закрыть глаза хотя бы на секунду, боясь увидеть тощего, надвигающегося на него, заливающего его кровью, пробирающейся в легкие, не дающей дышать.Он еще долго боялся спать.