Глава 29 (1/1)

Нагота Сэта не казалась ему чем-то постыдным. Как же отличалось это тело от Деметрия, владевшего Анпу долгие годы... Голый Деметрий был нищенски-уродлив: морщинистая известково-серая кожа, узловатые ноги в тёмных венах и в россыпи сосудистых звёздочек, распухшие колени, одутловатый, дряблый живот алкоголика с выпуклым пупком, иссохшая грудная клетка, костистая, поросшая редким волосом, с толстой цепочкой хорошей ювелирной работы с большим крестом на шее, инкрустированным настоящими изумрудами. На лобке волосы этого человека отливали сединой, редкая пегая щетина росла на икрах и руках, а между ногами болтался высохший орган с отвисшими яйцами, которым он страшно гордился, называл его своим "мужским украшением". И всё, что происходило за закрытыми дверями, когда этот скот звал к себе и приказывал взять в рот поглубже, быть хорошим мальчиком и не спорить с ним, Анпу выносил, как тяжёлую болезнь, иначе можно было сойти с ума от ужаса, отвращения и бессилия. В своих прошлых кошмарных снах Анпу мечтал оскопить отца и бросить ему эти органы в лицо... Деметрий пах перегаром, мочой, тальком, мятными пастилками, дорогими сигаретами и синтетической смолкой, ладаном, которая к тому, что Сэт назвал "сеннечер", "смола бога", не имела никакого отношения. Каждое прикосновение Деметрия вызывало дрожь отвращения, даже в раннем детстве не имел он мыслей "вот бы отце меня обнял или взял на руки". Пропасть отчуждения и ненависти между ним и отцом казалась Анпу естественной.К Сэту хотелось прижаться, несмотря на то, что он тоже мужчина. Потому что так правильно, так иногда бывает, и то, что случилось, это конечно кошмар, мир на мгновение перевернулся, почти никто не сошёл с маршрута. Почти никто - только он и Сэт. Всё будет исправлено, он смоет с Сэта всю эту грязь, он останется рядом столько, сколько потребуется, не доверяя никому другому. Тем более Сепа и всем остальным.И, снимая с него остатки одежды, Анпу украдкой рассматривает Сэта. Было много подробностей у этого жилистого крепкого тела, скрытых обычно под одеждой, но которые привлекали его изначально. Прекрасная сухая мускулатура, но само тело вовсе не угловатое, Сэт не кажется жёстким, когда прижимает его к себе, скорее упругим, кожа гладкая, плотная, вызолоченная солнцем на предплечьях, на лице и шее, больше нигде - ведь он почему-то не загорает, а то, что даёт ему солнце, получается само собой. Хватает Сэту этих солнечных крох, стёкла равки не пропускают губительный УФ-спектр, защищают от злобных гамма-лучей и частично блокируют лучи инфракрасные. И чудно так - ведь он тёмно-рыжий, а веснушек и родинок нет, хотя фенотип располагает к такой пестроте, как будто природа подшутила над ним. А может быть, шутка Перелома, странная мутация, давшая ему такие странные цвета, карниссальные зубы и возможность синхронизироваться с NSL без критических потерь. Ни одного лишнего волоска нет на теле, и Анпу невольно содрогается, вспоминая, как его избавляли от лишней поросли в укромных уголках тела, и как это было лично для него неприятно. Наконец, всё готово. Он включает воду в душе - чуть горячее, чем надо. Зубы Сэта выбивают крупную дробь.- Пойдём, - он зовёт его, протягивает руки. Сэт послушно поднимается. Спина прямая, ноги длинные, в чудовищных синяках, колени и локти сбиты до живого мяса. Анпу кажется сейчас, что эта нагота его непостыдная, есть в ней извращённая гордость падшего бога, который всё равно остаётся собой."Возможно, у него тоже извращённое понятие о красоте", - с некоторой грустью думает Анпу, потому что даже побитое и израненное его дигитальное божество остаётся прекрасным. Сэт переступает через порожек и его оставляют все силы, которые позволяли держаться прямо. Он подгибает ноги и сползает по стене, почти ложится на пол, под струйки падающей воды."Не падай", - думает Анпу. Помогает, тянет на себя, это такое странное ощущение - чувствовать его всей кожей, без каких-либо преград и условностей. Сэт вздыхает, как извиняющееся за свою немощь тяжело раненое большое животное.Намыливая его волосы, смывая пышную пену, Анпу продолжает свой осмотр, украдкой из-под ресниц, ощущая некое тайное волнение, как будто бы он делает нечто не совсем правильное. Но он не может не смотреть, это действительно было бы ханжеством, ведь сейчас они оба нагие. Вода с них стекает сначала коричневатая, с хлопьями пены, песчинки остаются на поддоне, и Анпу кажется, что это не грязь и машинное масло, а кровь, хотя ее там тоже хватало в избытке. Хотелось смыть побыстрее с него этот запах и, как же это противно, хрусткое и скользкое под пальцами на его волосах, на лице. Это так унизительно, так жестоко к нему, такая поднимается злоба, потом что кто-то осмелился и успел Сэта пометить - не внутри, только кожу и волосы, но этого тоже хватило... И всё то, что было в ангаре, это как попытка осквернения храма, попытка низложения абсолютного божества, которое не может быть постигнуто смертными, и от того ими же ненавидимо. Под его намыленными ладонями скользят изгибы, гортань, ключицы, плечи, локти, запястья, живот, бёдра, колени. Ловит себя на мысли - насколько приятно чувствовать его, стыдится этого и убирает руки, касаясь снова лица, плеч, волос.Эта стычка не оставила видимых критических повреждений, не из каждой предыдущей Сэт выходил победителем - об этом говорят следы на его теле. Вот шрам на внутренней поверхности бедра, глубоко врезанный в плоть - подобие того священного соколиного ока, подвеску с которым Сэт вложил в новую книгу - Анатомию мэтра Везалия. Чудесное иллюстрированное издание, привезённое специально для него. Шрам прятался под змеиными кольцами, обвивающимися вокруг его ноги, от сухого подъёма к бедру, паховой складке, где терялся язык гада. Золотые блёстки на жирной спине твари просвечивали из-под эпидермиса солнечным блеском. Кто и когда забивал эту татуировку, было ли ему больно, кто рисовал эскиз? Что означают другие - на правой руке, на левом плече... Анпу чуткими пальцами нащупал шрамы, спрятанные под ярким рисунком, он понимал, что когда-то Сэту пересадили кожу, что, возможно, рана была обширнейшая, скальпированная, обнажившая мышцы, фасции, сухожилия. И это было ярко-алое, багровое, лиловое, электрическое полотнище боли, охватившей разум, парализующей тело... Бригада трансплантологов и сосудистых хирургов хорошо потрудилась, а может быть, закрыла сначала рану киберскином, а потом, вырастив из взятых образцов родную кожу, пересадила сразу большим лоскутом.Повинуясь любопытству, он трогает раскрытой ладонью золотисто-молочную кожу на груди, не покрытую загаром, между пальцами оказывается потемневший сосок с длинной ссадиной. Голова Сэта тяжело запрокидывается, затылок давит на плечо. Анпу видит, что маркеры на его лице медленно расцветают тяжёлым, лихорадочным кумачом, отпускает его наконец-то холод и ужас. Он снова прикасается к его животу, покрытому синяками, слегка давит кончиками пальцев правое подреберье, эпигастрий, опускает руку и трогает ладонью его сбитые колени. "Должно страшно саднит..." - отмечает он про себя.Он осторожно касается его повреждений. Как кандалы, как звериные метки - на шее, на запястьях, поперёк живота, на бёдрах, на рёбрах - россыпью. Осматривать его он будет потом... Когда успокоит, оботрёт полотенцем, обсушит тяжёлые от воды косы, когда натянет на него домашние штаны или хотя бы бельё, уложит в постель, подколет и прольёт глюкозу, и Сэта отпустит припадочная судорожная дрожь, выпрямятся пальцы, уйдёт обморочная синева под глазами, порозовеют губы и ногти. О, как же он хорошо знал такие вот синяки, особенно на запястьях, на боках, бёдрах и пояснице, знал, как мучительно потом любое движение, но это ничто по сравнению с тем, что может разорвать изнутри. И не узнать, если ли повреждения внутренние, до тех пор, пока не осмотришь его. И как об этом просить? Почувствовал, как под падающей водой вспыхнули уши - он никогда не краснел лицом, зато заливало розовой краской уши и шею, как у девчонки, и это больно било по самолюбию. Да, это будет стыдно для них обоих, чудовищно стыдно, но он не был против присутствия Сэта там, в медблоке, полтора года назад. Вернее, с Сэтом всё так само собой получилось, как-то легко и естественно, он был слишком нужен и важен все эти дни, он был важен прямо сейчас.Сэт приходит в себя, когда Анпу, набросив ему на плечи полотенце, сушил другим его волосы. До этого были провалы... Ему кажется, что руки и ноги невероятно тяжёлые, что сердце колотится, как обезумевшее, готовое выскочить из груди, пробить грудину, разрушить рёбра. В ушах высокочастотный писк гипогликемии, при котором путаются мысли, а кожа становится липкой и противной от пота. Они сидят в ванной на брошенной на пол банной простыне. Анпу позади него, Сэт опирается спиной на его грудь и живот.Свет заливает лицо. Проклятая фотофобия, преследовавшая его каждый раз после критического падения энергии, выжигала сетчатку. Он сощурился. Сетки радуг, слепящие,огненные, и в этих дробящихся радостных радугах - Анпу. Бледная кожа лоснится, мокрые волосы облепили плечи. Скосившись, он видит синяки на своём животе и руки, касающиеся его легко, свободно, непринуждённо. К вене на локтевом сгибе прилепилась пиявка со стимулятором, почти обесцветившаяся. Голова ощутимо кружилась, но боль не ушла, не затаилась до времени."Что же теперь" , - подумал он. Мысли путались. - "Как?.. Я не смог защитить себя и подверг опасности тебя. Я... грязный. В прямом смысле... Даже после душа, это не смыть. А ты прикасаешься ко мне".Помимо вспомогательных программ Сэт загнал в базис ещё и поведенческие императивы, которые не давали сорваться при Анпу, показать, что он может страдать от боли, что он бывает одержим желаниями, далёкими от высокодуховных эмпирий, они держали его в цифровой узде, потому что на себя он иногда не полагался: слишком велико было желание прикоснуться к нему, разрушить случайно тончайшую грань между становлением божественности и человеческим. Так не должно было быть, Анпу был величеством бога, к которому не имел права прикоснуться никто, чьё расположение он завоёвывал, опасаясь сделать неверный шаг, и эти императивы, поведенческие программы, дописанные по случаю и активированные, сейчас пробудились, они злобно напомнили, что он не может находиться рядом со своим божеством, потому что сам же нарушил определённые правила: позволил прикоснуться к себе кому-то другому, а не ему. Сэт прикусывает губу. Во рту сразу становится солоно. "Нет, только не так..." Он не знает, как ему поступить, что ему делать. Как же это мучительно - не иметь возможности встать самому. Где-то внутри расцветает цветок тайной гордости за своё божество - болезненный, уродливый, яркий, как рассечённое, ещё трепещущее горячее сердце, только что изъятое из груди.Какая невероятная энергия и воля заключается в небольшом ладном теле, глубоко в нём, под слоем мраморной отрешённости, под выжженной дотла ядерной пустыней кошмарного прошлого, гуляет яростный жар, не дающий остановиться, приказывающий идти до конца, вопреки всему. Не выходит из головы заполошная, неуместная мысль о том, что Анпу затащил его на себе в жилой блок, в этот душ, смывал с него всю мерзость, оставленную кочевниками, чужую кровь, эякулят, смазку, следы мочи и рвоты. Вместе с тем не оставляет чувство стыда, острое, как осколок стекла, засевший в босой стопе. Не деться от него никуда и извлечь пока нет возможности - напоминает о себе на каждом шагу, даже в покое…Несмотря на внешний цинизм, Сэт глубоко внутри оставался человеком стыдливым, полагающим, что некоторые вещи относительно него самого не стоит видеть никому вообще, в том числе и Анпу. При нём он не позволял сальных шуток и похабных анекдотов, хотя в компании инженеров и механов точно так же ржал стоялым жеребцом и пересказывал услышанные шутки, не касаясь, впрочем, личных отношений и чьих-либо партнёров. Он молчал о себе и эта тема тоже не обсуждалась: полагалось, что командир всё-таки трахается со своими машинами - техносекс, виртуальные отношения, киберизвращения, кто знает, что там в голове у хакера, может быть, у них так положено.Он осторожничал с Анпу, боялся сделать неверный шаг или обидеть его - словом, действием, ненужным сейчас прикосновением, нарушить незримые границы, составлявшие хрупкую скорлупу Анпу, пережившего то, о чём он сам не вспоминал, и что было, для него лично, закрытой архивной директорией с забытым шифрованием, которую он ни за что не захочет распаковать - хотя бы для того, чтобы вспомнить, каково это, когда над тобой чья-то власть. Он уже решил для себя один раз и навсегда, как и все решения, которые были им когда-либо приняты скоропалительно, оказавшиеся потом абсолютно верными, что единственный кто будет над ним когда-нибудь и всегда - это Анпу. И ему можно доверить даже вот это, свой стыд и позор, но как же это ужасно, и он чувствует, как нестерпимо жжёт лицо, вспыхивают маркеры, а это индикатор получше всякой лакмусовой бумажки, они отражают всё, любую перемену его настроения, в том числе и такой иррациональный лично для него, но вполне естественный стыд. Сэт ничего не помнит с момента как исчезла чужая лапа, впутавшаяся в массу волос на затылке, и перестала наваливаться сзади неподъёмная тяжесть. Смотрит снизу вверх на Анпу умоляюще, не имея возможности произнести такие нужные сейчас слова, повторяя их мысленно, складывая во фразы, которые можно будет произнести."Прости меня... Величество этого бога... Как же всё мерзко... и я никогда, наверное, не смогу отмыться или забыть. Или сделать вид, что я это забыл... Потому что повёл себя, как мальчишка, только не понятно, чем бравировал - самодурством, глупостью, самоуверенностью?.. Прости меня, величество этого бога... Властвуешь ты над особой своей и над всеми другими, нет помехи твоей. Принял я из рук твоих очищение... Возвысил ты меня, поднял к коленям своим... Не достоин я этого..."Он закрывает глаза - детская попытка отсечь себя от окружающего мира. Так испуганный ребёнок закрывает лицо ладошками и кажется ему, что он спрятан от окружающей действительности, не видит зла, и зло не увидит его. Шеи и плеч касаются тёплые руки, он отбрасывает отяжелевшее полотенце и вытирает его волосы другим, тёплым, сухим, мягким, пахнущим почему-то всеми степными травами разом, горько и сладковато, и ещё совсем чуть-чуть - мёдом.Вот Анпу вздыхает - тяжело, как будто собирается с мыслями, которые не дают ему покоя, осторожно давит ему на низ живота. Сэт дёрнулся - это неожиданно и неприятно. На месте мочевого пузыря висит горячий мокрый кирпич.- Не надо, - говорит он. - Мне больно."Болезненность" , - отмечает про себя Анпу, - "признак ненадёжный, потому что ушибы абдомиальной стенки могут быть болезненны, при внутриабдомиальной травме результаты обследования двусмысленны, а вдруг там сопутствующие, но нарушений сознания нет. А ведь могут быть повреждения, локализованные ретроперитонеально, и сами эти признаки - защитное напряжение мышц, боль при отдаче - не очень чувствительны, и их выявление предполагает присутствие интраперитонеальной крови, содержимого кишечника. На передней брюшной стенке, в надлобковой области - синяки, иссиня-чёрные, ссадины, как будто его разорвать пополам пытались. И как диагностировать? А если всё-таки повреждения селезёнки или печени, или перфорация кишечника, ушибы почек? Но с повреждениями почек намного проще - там отмечается макрогематурия". Анпу наклоняется к нему, берёт его лицо в ладони, смотрит в глаза. Говорит тихо и серьёзно, стараясь, чтобы голос не дрогнул:- Послушай… - глаза у Сэта туманные. Взгляд медленно фокусируется. То, как разворачиваются в зияющем зрачке аккомодационные светофильтры, всегда завораживает, зрачок становится матовым, это было бы похоже на катаракту, если бы плёнка была серебристой или белёсой, но она аспидная. – Послушай... Сейчас я помогу тебе встать. Хорошо?Сэт кивает и Анпу протягивает ему обе руки, снова подставляет плечо, зная, что его дико штормит. Он продолжает с ним говорить:- Я знаю, что тебе будет стыдно, что это неловко и вообще неприятно, но мне нужно знать, что почки тебе не отбили. Понимаешь?"Да как, чёрт возьми, тебе всё это сказать? Я знаю, что не особенно понимаешь... Я тебе два штыря бетоэндорфина всадил, чтобы ты не свалился обратно в шок ".Не понимает, наверное. Мозг обложен запредельным количеством эндорфинов - собственных, выброшенных железами внутренней секреции, и искусственных, из обесцветившихся уже пиявок."Нет, всё не так. Лучше сразу и прямо сказать... Да только как... Мне тоже стыдно".Он говорит Сэту, что это нормально, что физиология - штука скользкая и неприятная, что ему нужно будет вот сейчас помочиться и сказать, какого цвета моча, и если там есть следы крови, если она розоватая или вот прямо красная, то в медблоке тут же развернут операционную, и его возьмут на стол, но лучше, если всё будет нормально сейчас, об этом кроме них двоих никто не узнает. Пусть он не воспринимает его, как возлюбленного, как друга, знакомого, неважно кого, сейчас он его просит как врач. Возможно, есть разница между пациентами, и совершенно понятно теперь, почему врач своих не лечит, не воспринимает, наверное, всерьёз все их жалобы, не может поставить диагноз и быть непредвзятым. Сейчас лучше уж он, а не Сепа.- Я при тебе… не могу. Не хочу.И это не ложь. Теперь зрачки сузились. Да, понимает и слышит, но на панику сил попросту не хватает. Возможно, его мораль просто убога, она двойная и гнусная, насквозь прогнившая, ничего не мешало ему ходить к Анпу в медблок тогда, той жуткой осенью, когда привёз его, страшно худого, с обглоданными ногтями, с какими-то лично ему непонятными болячками, с шелушащейся кожей на кистях рук, в синяках и царапинах, с ямами под глазницами, которые были обусловлены истощением. Ничего не мешало помогать толстухе Абтет менять ему повязки, протирать штаны - так говорил вечно недовольный всем Сепа. И всё же, и всё же... Да, разумеется, Анпу - врач, и нужно сделать так, как он просит, просто сцепить зубы и сделать.- Не надо при мне. Если будет плохо, позови меня, ладно?Он слышит, как Сэт говорит ему, что не упадёт, что крови всё-таки нет, и, наверное, этого можно было не делать...И снова подобравшись под его руку, лаской, осторожно, шаг за шагом, почему-то не чувствуя на себе чужого веса, Анпу помогает ему дойти до постели, в который раз радуясь, что это ложе жёсткое и простое, может быть, оно не такое удобное, как гидравлическая койка в медблоке, но туда, если всё будет плохо, Сэта он отправит уже на носилках, дозовётся до Сепа, и тот не сможет ослушаться.Сэт делает странное движение, как будто пытается отползти, забиться в угол кровати, обхватывает голые плечи руками, снова сворачивается в дрожащий клубок."Оставь меня, ну пожалуйста, оставь сейчас одного, мне в самом деле ужасно неловко и стыдно", - просит одними глазами.Его желание так понятно, логично, естественно. Самое сложное, главное, важное – суметь, не отрываясь, смотреть друг другу в глаза. Анпу кажется, что он готов сейчас раздробить собственные зубы в кальциевую крошку, потому что слишком много пунктов, слишком много условий, но выбирать не приходится: мир не перевернулся, планета не упала, произошедшего уже не вернуть, и дальше уже только действовать по ситуации: утешать, ласкать, лечить, быть рядом, охватывать не только своими объятиями, но и сутью, душою, которая неразрывно, как не крути, связана с телом.Анпу даже чувствует облегчение - как будто свалилась с плеч не гора, а целый горный хребет, когда укладывает Сэта на спину, объясняет, что ему нужно пальпировать его переднюю брюшную стенку, что то, что он делает сейчас, это определение печёночной тупости. Не встречалось ему ещё в практике разрыва паренхимы - печени или почки, не сталкивался он с жкк и тупыми травмами живота. Надеялся втайне сейчас, что у Сэта мышцы в некотором смысле железные, и все его травмы - синяки, расползающиеся по скудной подкожке, и, может быть, пара треснувших рёбер, но это теория, которая слишком суха, боязно что-то упустить из виду, любая травма живота опасна, это как большая обезьяна, которая сымитировать может всё, что угодно. Конечно, при повреждении брюшной стенки без разрыва артерий учащение пульса, дыхания и рвота встречаются редко, там - боли в животе и болезненность, тревожный симптом - напряжение брюшных мышц. Если нет повреждений внутренних органов, то напряжение местное, и не будет "щётки на Блюмберге". Можно ли исключить повреждения верхних и нижних надчревных артерий? А можно ли исключить разрывы полых органов? Желудка - возможно... А повреждения мочевого пузыря? А ушибы кишечника, которые грозят некрозом? А повреждения паренхиматозных органов? Разрыв капсулы печени или, например, селезёнки... Сэт и будет частить, он уже жрёт сам себя, и нужно заканчивать, подколоться наконец в кубиталку или в акушерский доступ, что даже лучше - начать его капать.И, чёрт возьми, как же напряжены мышцы нижнего пресса, и эта болезненность... Конечно, базис выворачивает его наизнанку, отбирая даже у мышц все остатки, чтобы не задохнулась голодающая кора, чтобы не начала квазиорганика жрать ткань сопроцессора, забирая на себя часть основных функций: это будет адски болезненно, но в конечном итоге совсем не смертельно, правда выведет из строя хакера на дни или недели, пока восстановится тонкая машина биохимической регуляции обменных процессов и перестанут неконтролируемо дрожать пальцы и кисти, как у поражённого симптомом несовместимости. Возможно, это напряжение мышц - просто следствие энергетического голодания, которое в новых учебниках называлось по-латински "corpus callosus" - "отвердевшее тело", но больше подходило бы слово "rigidus" - "твёрдый", "окаменелый". Было это отвердение характерное именно для людей с персональным базисом, необязательно все они были дигитальным крысами, но ригидность распространялась обычно на мышцы предплечий и икр, но не на брюшные... Soporosis dura, встретившееся в отечественном полуподпольном издании, подходило синдрому больше, но к мнению независимых исследователей, а тем более крыс дигитальных, научный мир был глух."Господи боже... всё просто и сложно, всё просто и сложно. Открыть рот и сказать, что пальцевое исследование прямой кишки производится в любом случае при тупых травмах. Как глупо так вот стесняться, я и он - мы же не дети Средневековья. И это не праздный интерес, не извращение. Я себя тоже сейчас ощущаю... Ну, насильником... Минимум".Это так просто и одновременно сложно - сказать, что он беспокоится, и это беспокойство не вымучено, оно не плод извращённого любопытства."Что у тебя там, внутри?"Это необходимость. Наверное, ещё один этап отношений пройден сейчас, он или сделает ещё ближе, или оттолкнёт навсегда, превратит их в чужих, от этого почему-то становится страшно, сердце уходит куда-то к самым ключицам, бьётся метёлочным созданием, и кажется, что сейчас просто не выдержит. Очень много условий, постоянно существует мешающее "а если неправильно", и этот проклятый фактор, непонятное условие, мешает обоим. Он готов застонать сейчас от своего бессилия: это фантасмагория, он врач без опыта и будет врачом без лицензии, и он осматривает своего… возлюбленного что ли, опасается навредить, пропустить что-то, но вдруг это неправильно, вдруг он не учёл что-то, пропустил и сделает только хуже?- Пожалуйста... ляг на живот.- Зачем?..

Взгляд Сэта неуловимо текучий, зрачки всё ещё матовые, ему, вероятно, не просто даются решения, которые он принимает сегодня. Прижимается лбом ко лбу Анпу, ощущая почему-то прохладу, в то время как сам он пылает - заливаются мучительной, такой яркой краской скулы, и уши, и шея, хочется деться куда-то, только чтобы не видеть его глаз и не слышать своего и его голоса. Сэт соглашается. В конце-концов, он решил для себя давно, что безоговорочно сможет доверять Анпу, ничего другого, кроме как подчиниться, сделать то, что он просит, не остаётся. Для паники у него нет энергии. Остаётся лечь на живот и раскрыться.- Боль была мгновенной, такой, как сильный удар, тупой, оглушающий? - Анпу говорит мягко и успокаивающе. Он смотрит на спину Сэта, на крестец, быстро покрывающийся капельками испарины. Сэт поворачивает голову, и из-под чащобы волос Анпу видит светящийся уголёк: вспыхнул ридаут, оптика перенастроилась.- Я не помню... Скорей всего, нет. Что ты собираешься делать?- Пожалуйста... Слушай, что я говорю, хорошо? Всё в порядке сейчас. Больно не будет... Да, конечно, кто же поверит, что больно не будет, но ты вот сейчас мне поверь. Хорошо?Сэт кивает. Жмурится крепко. То, что стыдно ему, то, что волнуется, с головой выдают ярко-алые пятна его термомаркеров, а кровь от лица отливает, и весь он бледнеет, становится почти мраморным. Анпу надеется, что это от страха, что это не разрывы артерий и не массивная кровопотеря. Успокаивающе поглаживает ему поясницу, содрогается внутренне, потому что на коже синяк расплылся тракторным протектором, таким, как у архаичной строительной или тяжёлой-тяжёлой техники, шевронами, один за другим, рубчиком.- При тупых травмах... Боли развиваются позднее и могут быть весьма интенсивными. В состоянии шока и при кровопотере восприятие слегка понижено - чем тяжелее шок, тем менее выражен болевой симптом... Поэтому я не колол тебе анальгетики, чтобы не смазать картину… Сейчас тебе больно?- Мне... неуютно.- Да, я согласен... Слушай меня, пожалуйста. Просто слушай…Анпу говорит ему, что будет в перчатках. Объясняет, что это вынужденная мера, и он будет весьма деликатен, но тупая травма подразумевает жкк, и в любом случае нужно такое исследование, может быть, в самой процедуре есть нечто унизительное, но сексуальный подтекст в ней отсутствует напрочь. Он опасается разрывов кишечника, перитонита, потому что прощупать живот его почти невозможно - мышцы пресса каменные, и если будет вот сейчас кровь на перчатке, то это несомненный признак повреждения прямой кишки, а в некоторых случаях даже при высоко расположенных повреждениях на пальце так же будет кровь.Опасается, что всё, что он делал, было неправильным, однако внутренне чутьё говорило, что он не ошибся, что всё так, как надо, они переживут и это, вдвоём. Он успокаивающе сжимает его запястье, вводя палец другой руки глубоко в анус, и понимает внезапно всю причину этого глубокого отчаяния Сэта, его проснувшейся внезапно неловкой стыдливости, ненависти к себе, которая обязательно будет после случившегося, не может не быть. Понимает по тонусу мышц, что в физическом плане Сэт после забав кочевников, похоже, остался не тронут; не было у него, скорее всего, никогда отношений ни с кем, не перешёл он того самого, плотского, Сэт даже не распознал животного, скотского интереса взбудораженных самцов к самому себе, к своим феромонам, которыми он звал вовсе не их. Если и было в жизни Сэта нечто, связанное с сексом и полом, то было оно кратковременным, и совершенно точно - насилием, грубым, физическим. Случилось однажды, обожгло, навсегда посеяло ненависть к властью над ним, к чужим рукам, и в этом они были похожи...- Всё хорошо, - неловко говорит он Сэту. Снимает перчатки, ищет глазами контейнер для отходов класса "Б", потом понимает, что это глупо - они не в медблоке. Поглаживает его по шее, по спине."О, как глупо... как глупо..."Сэт дышит, как человек, вынутый из-под воды. Не сводит с Анпу расширившихся зрачков, но безропотно протягивает руку, когда тот говорит, что нужно его откапать. Вены спавшиеся, как у шокового, и он исколол ему весь локтевой сгиб, всё запястье, а ведь были вены-реки, такие широкие, полнокровные - с закрытыми глазами можно попасть. Улыбается через силу - робко и просительно, одними глазами, просит потерпеть ещё немного. Сейчас должно быть уже хорошо, плохо не будет, закончилось всё. Понимает отчасти, почему Сэт многое делает, зажав в зубах косяк или всё-таки сигарету - "где хочу, там и курю", потому что иногда происходящее похоже на оскал психоза, и для хакера с каждой наносекундой меняется всё абсолютно, это выводит из себя, раздражает, попросту дико бесит. Сэт просит его:- Штаны мне отдай, ну, пожалуйста...Слова такие беспомощные, растерял всю браваду, всю невероятную гордость, как сломанная кукла сейчас. Отказываясь от помощи, натягивает бриджи, мягкие, застиранные, с потёртыми коленями, заваливается на бок, прикрывает лицо сгибом локтя, лежит, как полумёртвый трофей. Окажись на его месте рядовой натурал или симбиот с незначительными модификациями нервной системы и совершенно легальными имплантами, дающими незначительные преимущества вроде ночного зрения или резистентности к тем или иным группам токсинов, он бы давно отправился к праотцам от запредельной дозы стимуляторов, выработанных базисом из поглощённых гормонов. Часть его черепной коробки занимала квазиживая кристаллоидная колония, так и не опробованная в условиях реальных боевых действий, призванная вместе с кое-какими имплантами делать из тека продвинутую человекомашину, в базис-модуле которого были учтены жёсткие требования уличной войны, где в роли противников выступали бойцы-симбиоты, оснащённые бионическим и дигитальным оружием не хуже лягалов, переодически грызущихся с крысами и крысиными королями чуть ли не насмерть. Вместо остановки сердца хакер получил лютый озноб, головную боль и дурной сопор, за которым кралась на негнущихся лапках гипоглекимическая кома и уже вплотную подступала самое смерть. По телу волнами расходится тепло, Анпу докалывает прямо в резинку капельницы стимуляторы ЦНС и катализаторы обменных процессов. Он прижимается сзади, волнообразно изгибая тело, натягивает на них обоих одеяло, и, просовывая руку под его локоть, обхватывает пальцами кисть с расплывающимся по тыльной стороне синяком с подклеенной фиксурой.

Объятия Анпу сейчас робкие и вместе с тем откровенные, он должен чувствовать своё божество всей кожей, всем телом. Он обвивается вокруг него, как шелковистый ласковый зверь с белой шубкой, прикосновения невесомые, чувственные и целомудренные. Впервые за время, проведённое рядом с ним, Сэт стыдится отвечать на них, хотя изначальным инициатором любовной игры был всё-таки он: с той душной, невероятно душной и жаркой ночи, хотя ФВУ под потолком исправно гоняла воздух, заглатывая влажный, скопившийся наверху, и отдавая сухой, обеспечивая непрерывную циркуляцию в помещении, когда проснулся рядом со своим то ли товарищем, то ли ручным зверьком. С такой болезненной эрекцией, что сводило в паху, и на следующую ночь тоже, только встряхнуло запредельным чувством, глубоким и животным, тело упрямо говорило, что он сам тоже животное, и рядом как раз тот, кто так ему нужен, идеальный партнёр, его пара; главное, чтобы тот, кто рядом лежит, понял, что ему нужно на самом деле. Главное - не спугнуть своими желаниями, пусть хоть тысячу раз наизнанку самого выворачивает, и в штанах становится липко и горячо не только от смазки. Тогда было стыдно ложиться: в нём чересчур много животного, дикого, все желания кажутся неукротимыми, и держать себя в руках так тяжело, хочется разоблачить, прикоснуться к обнажённой сияющей коже, потом будет позволено намного больше, всё так естественно, кажется правильным, быть может, он немного торопит события, однако так хорошо и приятно чувствовать горячий ответ, эта радость физического узнавания, всё не сдержано, всё пугает, всё так радостно, горячо, на первых порах в чём-то целомудренно и вполне невинно, всё событийно течёт из рук, сдерживаться невозможно. Как будто мир на двоих рассчитан, как двухъядерный процессор, древний-предревний, греющийся невыносимо, всё ещё работающий в реакторном блоке, сделанный, чёрт побери, навека, безотказно. Всё было именно так ещё вчерашним утром, или всё длится бесконечное страшное сегодня, продолжаются вечер и ночь?Анпу не хочет слышать, как Сэт просит прощения у него, как говорит, что он стал грязен, нечист, позволил к себе прикоснуться тем людям, плевать он хотел на двоих мертвецов, оставленных им лично в ангаре, плевать на тех, кто остался лежать под тяжёлой бронированной дверью на входе, главное - оставаться рядом со своим божеством, знать, что на нём останется его личный запах.Написано было в чьей-то гробнице: "Береги, береги сердце…" Разумеется, стоило беречь и своё собственное, но разве не для того он существует, чтобы отдать своё эб-сердце этому божеству? Оно милосердно к такому грешнику... Омыло его, наложило руки на его раны и умерило боль.