Глава 30 (1/1)

Вся его жизнь - чушь, обман, сплошное надувательство. В ней нет ничего настоящего, нет ничего основательного или полезного. Как это глупо, как бессмысленно... Эта жизнь двойная, лицемерная, это попытка найти себя, дать, наконец, себе ответ на вечный вопрос - кто же он и где его место в кругу существования, зачем ему нужен был базис, если он до сих пор в этой системе, или это прихоть золотого мальчика, дитяти богатых родителей? И работа в UGR - на самом деле она ему не нужна.Днём - скучная рутина в ячейке оупен спейс офиса, потом ужин в ресторане с подругой, она, как обычно, закажет противное фирменное вегетарианское блюдо из особого меню и будет смотреть на него осуждающе и сердито, потому что он будет жевать клонированное в автоклаве мясо, а не растительную гадость, абсолютно безвкусную, крахмалистую и хрустящую. Марта, следовала ахимсе только в одном - не вкушать плоти убиенных животных. Попытка играть в добропорядочную пару. Марта даже покажет подругам помолвочное кольцо, аккуратное, с парой бриллиантовых сердечек по два карата каждое, оправленных в золото и окружённых россыпью розовых бриллиантов. Чем больше блестящих граней, тем лучше. Сорочий менталитет Небожительницы, нежной, ранимой и хрупкой. И ночью она заявит, что он урод моральный, она ведь устала, как он может приставать вот сейчас со своей стоящей штуковиной. "Штуковиной!.." О ханжество, замаскированное под благопристойность! Секс, если он случался, был пресным, безвкусным и однообразным. Хор обзавёлся подпиской на парочку приватных порно-каналов, где можно было выбирать из терабайт загруженного видео по своему вкусу. Оставалось утешать себя мыслями, что большинство порядочных граждан на Небесах живёт точно так же, как он.Абсурдно и глупо было бы винить приятеля в том, что тот шляется по ночным клубам Дна, и тем более глупо обвинять его в том, что в каком-то из этих притонов была закрытая вечеринка, на которой тот оказался, разумеется, совершенно случайно. Вход только для своих, для извращенцев высшей категории и особенных эстетов, не чурающихся редкой экзотики и разнузданного секса. Приятель, посмеявшись, скидывает ему дампом десяток фото и коротенькое двадцатисекундное видео, предлагает взглянуть, какие драйвы могут получить люди друг от друга, что им даже толпа не помеха потрахаться, а в клубе, заметь, не одна пара глаз, и всем наплевать, как эти двое друг к другу сейчас прилипают. Покажи это своей девке, чувак, просто покажи, ты всегда ходишь с такой кислой миной, как будто бы не с ней ложишься, а морскую медузу в постели трахаешь, тебе, мать твою, ну вообще вот никак. Он распаковывает дамп и эти фото, как котёл кипящей смолы, выплеснутый арабской девой в чадре на голову рыцаря, штурмующего Иерусалим: липко, чёрно, чудовищный жар, от которого невозможно избавиться, а где-то там, за этим жаром - обещание рая, потому что страдание и боль должны быть сопряжены с истиной верой. Он сам не знает, во что же верить сейчас, всё и так давно идёт прахом, всё бесполезно. Он даже не живёт, а вяло так существует, продолжает идти по наезженной колее, раб системы, который только делает вид, что пытается выбраться. Раб корпорации. Работай, приумножай, потребляй, будь примерным гражданином, отцом семейства, подающим серьёзные надежды ответственным работником, занимающим достаточно высокий пост в сложнейшей городской иерархии, и отдай азотистый долг природе, издохнув в окровавленной или заблёванной сортирной кабинке, употребив запредельную дозу стимуляторов или словив плоскостник в печень.Хватит ли смелости наконец отбросить условности, послать к чертям собачьим рыбоглазую девку, спящую рядом, написать заявление, что уходит по собственному желанию? Швырнуть заявление на стол отцу, посмотреть ему в глаза и сказать раздельно так, чётко артикулируя, что плевать он хотел на URG и на него лично. А потом написать матери или лучше так же высказать ей в лицо, уехать на периферию, а дома пусть остаются его вещи, плевать на них по большому счёту, можно прекрасно обходиться и без них, всё, что нужно для жизни, отлично умещается в спортивной сумке. Использовать часть накопленных средств на извлечение и замену базиса в подпольной клинике, сменить ИК и оторваться от этой проклятой семейки, забыть, что он с ними каким-то образом связан. О да, Усир будет в ярости: как же он посмел его кинуть, посмел отколоться, захотел жить собственной жизнью. Он не желал его отпускать и Хор чувствовал себя зверьком, запертым в стеклянной клеточке, в которой, на первый взгляд, есть всё для прекрасной жизни. Было одно но - отношения. Не первый раз Хор ловил на себе взгляд отца, который мог охарактеризовать как скользкий, грязный, как будто по его телу пошарила потная липкая ладонь, оставила такие чёрные маслянистые следы, почему-то воняющие гнилью. Хотелось оказаться как можно дальше от Усира. С раннего детства отец вызывал у него странное отвращение и подозрение, к нему не хотелось подходить, не хотелось забраться на руки. Был, правда ещё и дядя, родной брат отца, худой такой, рыжий. Хор знал, какой его дядя сейчас, хакер не отказывался пообщаться, но в последние годы из их беседы ушла некая доля "душевности", что ли. Хакер цедил сквозь зубы фразы, отмахивался от него, как от назойливой мухи, не шёл на контакт. В чём была причина холодности, он не знал. Крысы Метрополии уверяли Хора-Чеглока в том, что "Независимость" - организация не закрытая, и если ты лично понадобишься, то к тебе эти ребята точно придут. Ну или УФК заинтересуются тобой намного раньше.Да чёрт с ними, с отцом, матерью, Мартой сейчас... О них можно подумать и позже. Он не может оторваться от этих фото. Оператор, безусловно, талантлив, он не менее бесстыден, чем Хор, рассматривающий фотографии, отснятые на камеру планшетника. Свет, цвет, композиция... Да, разумеется, это клуб на дне... Холодный синий неон, красные всполохи, резко, как нож. Он не знал, что его может взволновать такое... Да, он говорил себе, что мужчины его не возбуждали, не вызывали плотского интереса, на порно-каналах он равнодушно пролистывал фото с рекламой эскорт-мальчиков, напомаженных, ухоженных, сахарно-земляничных, приторных, как клубника со сливками. В мыслях не возникало желания огладить или прижаться к такому тельцу, на вид слишком женственному, но с половыми признаками самца между ногами.Да, с Мартой было никак - несладко и негорячо, её взгляд был такой же ласковый, как у мороженой рыбы, стоило подойти к ней со своими желаниями. Она изящна. Она ухожена. Волосы модно окрашены в пастельно-серый и бирюзовый с исподу, на затылке и за ушами. Она любит драгоценности с камнями фантазийной огранки, жареные в меду ананасы и холодную классическую музыку, она разбирается в современном искусстве и знает, как подать себя в обществе. Она скучна, как будничная работа, пресна, как брикет клетчатки - такая же сухая, безвкусная и безликая без своей блестящей обёртки. Иногда, ложась с ней, мучаясь угрызениями совести, он думал о том, что ляжет с другим человеком. Думал о своём дяде. Хор привык жить с ложью. Врать всем и самому себе, что ему нравятся маленькие изящные круглолицые девушки с аккуратным каре. Привык врать с того самого момента, как сидя на скучной лекции по мировой экономике, неловко закрываясь локтем от однокашников, тайком пролистывая новостную ленту на планшете, увидел случайно его фото в графе "разыскиваемые". Вроде бы ничего особенного, фото как фото, стоп-кадр, вырезанный из длинного выгруженного видео, отснятого уличной камерой. И Сэт смотрит прямо на него, снизу вверх, улыбается насмешливо и злобно одновременно. И от этого взгляда его окатывает чем-то липким, горячим, кровавым, с запахом мускуса и оружейной смазки. Эрекция была такая, что живот и бёдра свело судорогой, подогнулись пальцы на стопах и пересохло во рту. Хор вспомнил в тот проклятый момент, как дядя переодевался при нём, как стаскивал мокрую футболку, сухие мышцы на спине, на руках, так и ходят под кожей. Хочется потрогать корону сокологолового драконоборца на плече Сэта, подойти ещё ближе. Дядя закидывает руки за голову, поправляет косы, и шея тоже длинная, жилистая, видно, как ходит гортань и подьязычная кость. Хочется, нестерпимо хочется потрогать кончиками пальцев его ключицы, яремную ямку, и вниз, дальше, к груди, к соскам и ещё ниже, по животу. Этот жест, каким дядя поправляет косы, доводил его до исступления ночью - всё, что угодно, возьми меня с собой, на свою Базу, делай что угодно, куда мне домой с такой чумной головой... Самое страшное было - не выдать себя при разговоре с хакером, не обмолвиться. И думать о том, что никогда (а на самом деле ему хотелось именно этого) они не окажутся наедине, не повернутся друг к другу, не коснутся, и Сэт сделает именно то, чего так хочется Хору. Хор попытался переключить внимание, быстро проверил написанные Сэту сообщения. Доставлено, принято, но не прочитано. Он закусил губу. Оказаться бы там, с одним из этих мужчин из клуба, самому прочувствовать всей кожей, ртом, членом, руками, как тебя хотят, обожают, не стесняются этой взаимности, животной похоти, делающего кого угодно живым, обоюдного глубокого доверия, и, несмотря на поводок и ошейник, уважения, тоже взаимного. Сейчас, безусловно, было желание ощутить рядом с собой чужое тело, жилистое, жёсткое, крепкое, возможно, мужчина намного лучше знает, как его приласкать, и сделает это так, как ему давно хочется - жарко и с обоюдной отдачей. И может быть, может быть... Двое на фото... Утончённое насилие над мозгом окружающих. Их движение навстречу друг другу неуловимое и откровенное до предела. Само собой, всё это так возмутительно. Это просто вопиюще бесстыдно. Это более чем непристойно, это вызов общественности. Эпатаж, извращение. Хождение по самому краю дозволенного, баланс на тончайшей грани, после которой только обрыв, пропасть. На Небесах такое появление вызовет скандал, резонанс, волну осуждения и откровеннейших похотливых взглядов, бросаемых и на зверя, и на хозяина, но их ни за что не пустят ни на закрытый приём, где собираются якобы эстеты сексуальных извращений, подразумевающих доминирование и подчинение, ни в какой-либо клуб, даже по приглашению. Это недопустимо, это демонстрация наплевательского отношения к гражданскому кодексу, к моральным устоям, к церковным догматам, которые были неотъемлемой частью вроде бы светской жизни общественности. Всё, что до этого искал Хор на закрытых порно каналах, отыскивая именно то, что ему бы понравилось, было безвкусным и неинтересным. Не было там неприкрытого сладострастия и откровенных желаний партнёров, всё чересчур наигранно, да и девицы казались теперь просто куклами, выставляющими напоказ сделанные у пластических хирургов задницы и груди, но при этом скромно прикрывающие промежность ладошками. Даже соски были замазаны или закрыты наклейками, такими, в виде бархатистых сердечек или цветочков из страз. Одна показуха... Вымучено и насквозь фальшиво. Он косится на свою подругу, спящую прядом, она даже валик между ними двоими сейчас положила, чтобы не пересекал он незримой границы. Под тонкой, почти прозрачною простынёй розовато светится тело, пижамка тоже палево-розовая, оборочки, кружевные штанишки, рисуночек из сердечек и ангелочков и алмазная капелька подвески на тоненькой цепочке, намекающая на деликатность натуры. Пустышка самая настоящая. Идеальная спутница идеального законопослушного гражданина. Марта, вероятно, даже представить не может в своём сладком почти наркотическом сне, какие страсти сжигают сейчас Хора. Он не собирается беспокоить её и даже уходит в гостиную.О, эта гостиная... Наполовину городская элегантность 40-х, наполовину эклектика 30-х. Огромная белоснежная комната с длинными изогнутыми окнами, из которых открывается великолепная панорама Небес. Ковёр, в котором спрячется небольшая армия пигмеев. Чёрные торшеры, кожаные кушетки, стеклянные столики и стеллажи красного дерева, гончарные изделия и современные скульптуры, вращающиеся в А-поле вокруг неподвижного стержня блестящие кольца. Шёлковые экраны, эбеново-чёрный проигрыватель заоблачной стоимости, из которого несутся классические сонаты, написанные не позднее начала этого века. Там же - два кресла, удобных, широких и мягких, обитых настоящим атласом, ярко-голубым с золотистым узором, в них тонешь, располагаешься для отдыха, это было приобретение Марты (средствами Хора) и самому ему кресла эти не нравились никогда, он оставался сторонником комфортного минимализма.Сейчас гостиная, к сожалению, единственное место, где он может побыть наедине с собой, ведь запереться в ванной - значит навлечь на себя ненужные подозрения, и скандал будет тот ещё, просто невероятный, с криками и слезами, а ссориться с Мартой сейчас совсем не хочется…Даже поспешного взгляда на фото достаточно было, чтобы свело всё в паху, да так, что подогнулись пальцы на стопах, возбуждение перехватило дыхание, и захотелось прямо сейчас, сию минуту, сжать рукою головку, а ещё лучше, чтобы член охватило что-то горячее, тесное, влажное. Например, чей-то рот. Его маленькое сладкое желание оставалось неудовлетворённым, подруга имитировала страсть, она считала минет одним из величайших унижений на свете, оскорблением её ранимой сущности, потому что член сам по себе грязный предмет, как ты его не мой, хоть дважды облей антисептиками. Снисходя до орального секса со своего пьедестала богини, она каждый раз показывала, что это скотство и мерзость, держала под рукой пачку влажных салфеток. Хор чувствовал себя больным, когда она демонстративно вытаскивала салфетку двумя пальцами, не смотря на то, что у него волосы были всё ещё мокрыми после душа, брезгливо вытирала головку, говоря, что его смазка - это попросту отвратительно, и изображала из себя настоящую жертву его похотливых желаний. В том, что она может чего-то хотеть, он иногда сомневался, она не содрогалась в оргазме, её глаза и тело оставались холодными, на щеках не расцветал румянец, а стоны были такими поддельными, что возникало желание попросить её просто молчать. Возможно, с мужчиной будет совсем по-другому? Допустим, вот с этим... в хаки и звериной маске, бесстыдно ублажающим своего спутника, играющего роль строгого хозяина... Это должно быть невероятно - страстно и одновременно нежно, соприкосновение нежнейшей слизистой распёртой кровью головки и языка, остановиться будет совсем невозможно. Его горячо и сладостно примут. И это будет так восхитительно...Он прислушивается: за дверьми спальни мёртвая тишина. Марта спит спокойным сном, её никогда ничего не тревожит. Она не вертится, отыскивая удобное положение, не сбивает в клубок покрывало, не тягает подушку, она не читает на сон грядущий что-нибудь интересное, ограничиваясь просмотром модных трендов и каналов, плюс мелодрамы, конечно же: "Отверженные и забытые", хит этого сезона, бесконечное действие на фоне шикарнейших интерьеров, фальшивых любовных терзаний и дорогущих одёжек. Да, его собственный вкус тоже не бог весть что, техническая литература в основном, да кое-что в личной переписке с коллегами от теневых цехов. Для него доступна была классика прошлого и позапрошлого века, жесточайше зацензуренная и невероятно скучная, и современная литература - низкопробные бульварные романы и эротические новеллы, в которых секс был однообразнее работы роботизированного конвейера по упаковке денатурированного искусственно выращенного белка или автоклавированной квазирастительной клетчатки.Первое фото. Двое проходят через подсвеченную завесу из застывших в А-поле страз и водяных капель. Охранники - две безмозглые горы нарощенных мышц, синаптических акселераторов и усиленных костей, эффектно затянутых в красный и чёрный латекс, - скользят по паре прозрачным взглядом без малейшего проблеска интереса, их челюсти равномерно двигаются, перемалывая жвачку с гормональными стимуляторами. Хозяин и его зверь. Хозяин - молодой мужчина, волосы заплетены в тугую косу, наверное, синие или зелёные, крашеные, а может быть, почти белые, не поймёшь в неоновых всполохах, глаза прячутся за очками с круглыми тёмными стёклами. Одетый в военную форму, невозможную в наше-то время, это что-то, безусловно, знакомое, но запрещённое, вроде бы прошлый век, и как-то она связана с небывалыми зверствами и, может быть, с геноцидом, он кажется островком отрешённого спокойствия в беснующейся массе людей.Форма чудовищно эстетична - безупречный покрой, законченность силуэта. И одевший её вызывает желание беспрекословно ему подчиняться, он суровый и строгий, но вместе с тем очень добрый хозяин, не позволяющий себе лишнего в отношении собственности, и сам этот мужчина холодный, может быть, отрешённый, красивый и ядовитый, похожий на изящного длинноногого поджарого пса, хотя собственность - зверь, пёс, животное - рядом идёт на поводке. Хозяин складывает поводок вдвое, не давая воли. На звере строгий ошейник (чтобы не кинулся случайно на кого-нибудь, хотя, конечно же, офицер его просто выгуливает, а не натравливает - на зверя, спущенного ради охоты, наденут ошейник шипами наружу, чтобы никто вцепиться в горло любимцу не смог), он следует за хозяином, мягко ступает, ноги в обычных чёрных кедах, шаги бесшумные, как будто идёт на мягких лапках. Штаны простые, армейские, даже без пояса, сетка мелкоячеистая - закрыть тело до шеи, до кистей рук. У зверя самая настоящая грива - то ли дреды, то ли косички, подхваченные на затылке шнурком, чтобы не отвлекали внимания от самой маски - морды твари, похожей чем-то на вымерших почти доберманов, только уши не острые, а как бы обрубленные. Это красиво - хозяин и зверь, сильный, хищный, безумно опасный, тёмно-рыжей масти; зверь не рвётся, смиренно идёт за хозяином, он даже смирился со своим широким ошейником. На них не могут не смотреть - слишком яркая пара, они чудовищно бесстыдны, это заоблочно, невероятно...Второе фото. Вот уже на танцполе, и перед стройной тёмной фигурой расступается людская масса, неистовые танцоры плавно их обтекают, офицер складывает поводок вдвое и несильно бьёт своё животное по бедру, чтобы не смел головою крутить, воспитанные собаки так себя не ведут на прогулке. Хозяин вызывает двойное желание - одновременно подчиняться ему и оказаться сверху, возможно, он страстный, опытный и терпеливый, а под его зверя хочется только ложиться, там должно быть всё неукротимо, жестоко и почти грубо - стоны, вздохи, острые зубы вопьются сзади, наверное, будет больно, но думать об этом - о нет, Хор не такой... Но не может не думать.И ещё пара фото: по сравнению с другими, весьма невинные: зверь, облизывающий пальцы хозяина, смоченные в каком-то крепком алкогольном пойле, смотрящий ему в глаза снизу вверх, хотя должно быть, по идее, наоборот, зверь где-то на пол-ладони выше, вместе с неизвестным фотографом он страдает под светом неоновых трубочек и какой-то проклятой софитной лампы, делающей картинку чудовищно яркой и чёткой, как иллюстрация в журнале для, чёрт побери, извращенцев. До этих проклятых фото он даже не знал, что его могут привлекать и возбуждать мужчины, что захочется попробовать с ними обоими, чужими, чудовищно странными, но ставшими сразу такими желанными. Друг другу они, вероятно, позволяют всё, без оглядки, абсолютно всё и сразу, и он решает, что остальные фото рассмотрит чуть позже, потому что есть ещё совсем короткое видео, на котором так близко всё это, попробуй, найди в сети нечто подобное, чтобы кто-то кому-то сосал так самозабвенно, с закрытыми глазами, без отвращения, как будто в его жизни сейчас один смысл - доставить другому удовольствие, а про себя на время можно забыть.Если закрыть глаза, откинув голову на спинку кресла, можно представить, что он в этом клубе, воздух кондиционированный, но всё равно кажется, что чудовищно жарко от плотно сжатой в невидимом кулаке распалённой человеческой плоти. Множество тел, объединённых своеобразным коллективным разумом: ещё больше, горячее, больше опьянения, больше трансферов, алкоголя, шалы и таблеток-фьюжн. Извивающиеся полуголые тела, блестящие от пота, покрытые кондиционирующей плёнкой, прозрачные ткани, латекс, винил, заклёпки, выкрашенные в дикие цвета волосы у девушек, искажённые макияжем лица. Движения подчинены общей дисгармонии, разделённой на фазы вспышками стробоскопа. В остановленном кадре бледное лицо офицера, закушенная губа, он удерживает своего зверя, запустив ему в волосы пальцы. Гладит его по щеке. Так прикасаются не к вещи, так гладят и ласкают возлюбленного, единственного партнёра, бесконечно дорогого, возможно, одному Хору понятно, что этот выгул, этот ошейник и дикая выходка пары - развлечение, призванное добавить топлива в, наверняка, и без того огненные отношения. Хор кусает губы почти до крови, представляет - у него чертовски хорошее воображение - как мужчина в звериной маске опускается перед ним на колени дьявольски гибким движением, говорящем о том, что в постели с ним точно будет горячо, что ему плевать на людскую молву и чужие глаза.Эти слова из трека, играющего на заднем плане в том видео, слова о грязной, извращённой, запретной любви, которой не было место в Метрополии, во всяком случае, ей не было места на Небесах.Once I ran to you (I ran)Now I run from youThis tainted love you've givenI give you all a boy could give youTake my tears and that's not nearly allTainted love(Ooh) Tainted love.Чёрт бы побрал этого исполнителя, будь проклят весь индастриал и их ремиксы, весь этот подспудный протест, в котором было абсолютно всё: нежелание следовать режиму, горячая кровь, свобода, неповиновение, презрение и ненависть к установленным рамкам, к фальши, присущей любому политику и толстосумам, тоталитарному режиму. Он не слушал индастриал, были, само собой, кое-какие треки, которые приходились по вкусу, что-то с относительно мягким звучанием, приятные клавишные ремиксы, без задисторшенного вокала или наложенных шумов. Этот трек - химозная патока, липкая гадость с привкусом синего энергетика, стекающая по коже.Закрыть глаза и представить, как живота касаются горячие руки, влажный язык скользит ниже и дальше, зверь сдвигает маску на затылок, чтобы она не мешала. Не видно лица, вот же чёрт, не видно лица... Его нет ни на фото, ни на видео, и это укол почти что детской обиды, тебе не дают того, что так желанно в этот момент, когда хочется выть, хныкать в истерике, как маленький ребёнок, топать и лупить кулаками вещи, потому что раньше он обходился без этого всю свою безвкусную жизнь, но теперь ничего не получится, теперь всё должно измениться, потому что летит всё вверх дном, наступил момент его личного землетрясения, его небольшого и такого огнедышащего катаклизма. Он не видит лица, но виден профиль, вычерненный на вспыхнувшей красно-лиловой подсветке стен, ужасно яркой, так стыдно, и одновременно хочется, чтобы мужчина продолжил. Этот человек незнакомый, но его образ мешается с самым желанным, мысли о нём, о том, что он может сделать ужасно горячим ртом и языком - самое сладкое эротическое переживание за последнее время. Он представляет, что рядом с ним Сэт и не Сэт одновременно.И эта грёза длится и длится, зверь в маске ласкает его, здесь и сейчас, а он даже не знает его имени, но это на самом деле неважно. От этого незнания, от представления, что на них смотрят со всех сторон десятки глаз, хочется застонать, мучительно, сильно, и он закусывает мякоть ладони зубами здесь, наяву, а в грёзе мужчина в звериной маске осторожно смыкает пальцы на его запястье и отводит в сторону руку, прикрывающую пах в последнем жесте бессильной защиты, как будто он девственник. Наяву это должно быть намного лучше, дольше, глубже и в сто раз приятнее, чем собственные пальцы и эта фантазия... он его дразнит, вылизывает головку, каждую капельку смазки, а потом по стволу от яичек и до уздечки, очень медленно, заглатывает целиком, и он повторяет то же самое, что делал офицер: запускает пальцы в его гриву, заставляет двигаться в нужном ему самому ритме. Зверь не возражает, он охотно принимает его всего полностью, так, что нижние резцы оказываются у яичек, и он почти сразу же ощущает новое касание, скользкое и очень горячее. Его язык, длинный-длинный, совершенно бесстыдный. Его лицо влажное от слюны и смазки, из-под маски стекают окрашенные красной тушью дорожки - слёзы сладкого усердия, он стремится доставить партнёру максимум наслаждения, не забывает и про себя, расстёгивается (ему это милостиво позволено было на видео) и ласкает себя внизу, его движения плавные и ритмичные, долгие, волнообразные, кожа на шее под волосами покрывается капельками испарины. Хору кажется, что он знает запах этого зверя - горько-сладкий, влекущий, гормональный афродизиак, делающий его ещё привлекательнее. Мужчина вылизывает и покусывает его бёдра, придерживает за разгорячённый член одной рукой, касается подушечкой большого пальца ставшей сверхчувствительной уздечки, придавливает, скользит по венечной борозде, а потом снова заглатывает, пытаясь протиснуться скользкими от слюны пальцами другой руки ему между ягодиц. Это представление об ощущении настолько реально, что он не выдерживает, чувствует первые головокружительные спазмы оргазма и спускает себе на живот несколько горячих быстрых струек.Некоторое время он сидит, пытаясь отдышаться - сердце колотится заполошно, глупо, дышит тяжело после своих упражнений, не может собрать расползающиеся мысли, ленивые, вязкие, белёсые, блестящие улиточными следами спермы на его животе. Хочется встать вот прямо сейчас, встать и пойти в спальню, разбудить Марту и сунуть ей под нос планшетник с этим порнороликом только-только из ночного клуба, спросить, так ли противно брать в рот? Или она здорово играет, даже более того, попросту переигрывает, имитируя рвотные позывы, натужно кашляя, плачущим тоном говорит о том, что он скотина, животное, что он похотливый и отвратительный, и это не цивилизованно - заставлять её брать в рот его член, тогда как высокие отношения человека разумного не должны основываться на зверином и мерзостном. Какая же она... ненастоящая. Рафинированная до предела. И как она могла раньше ему даже нравиться? Утешал себя, додумывал - все так живут, не один он, женщинам - женское, Крагу - Крагово, хакеру - хакерово. Никто не знал, как даётся ему двойная жизнь с муками и угрызениями совести. Неправильно - лгать подруге. Неправильно - красть у отца данные и сбывать это крысам или барыгам, хотя он ни в чём никогда не нуждался и перепродавал за почти что копейки. Неправильно так заходиться, сходить с ума от неудовлетворённых желаний, подумаешь, член стоит колом, хочется до зубового скрежета мужика пригвоздить, дать ему в рот да ещё и сзади попользовать, анального секса от Марты точно он никогда не добьётся, даже если подохнут в Степи разом все твари, а в Метрополии - хакеры. Там будет тесно, умопомрачительно жарко, с дичайшей отдачей, мужчина в звериной маске должен быть неистовей своего спутника, стоны, рычание, царапины и засосы, и с тем офицером, наверное, что-то такое изысканное, утончённо-пошлое, может быть извращённое, хотя куда уже дальше падать...Всё это неправильно, глупо, запутано. Он же нормальный? Ну в самом деле? Хор всё же идёт в душ: ссориться с подругой не хочется. Она не переносит спермы, они занимаются любовью, в то время когда этот акт даже сношением назвать язык не повернётся, всё должно быть чуть ли не стерильно, обязательно презерватив, никаких поцелуев с языком, никаких откровенностей, кабы была возможность, они бы трахались в противогазах и латексе, соприкасаясь только половыми органами, и то для Марты было бы всего слишком много. Она каждый раз заставляла его чувствовать себя скотом, уродом и напоминала, как это мерзко - его эрекция, смазка, оргазмы. Ткнуть бы её в это видео, да-да, прямо взять и ткнуть лицом... Мужчина в звериной маске явно не испытывал отвращения, ему всё нравилось, ему было приятно. Горячо и страстно. Марта... не переносила его запаха. Запаха его тела. И сама она пахла как ненастоящая: дорогими духами, гелем для душа, кремом, чем угодно, но не собой. Как будто не женщина ложилась в одну с ним постель, а манекен, ну или идол, разница только в материале, и изготовлена она была не на заводе, а родилась, как все люди.Когда Хор осторожно ложится на своё место и забывается хрупким чутким сном, то проваливается внезапно в искрящееся сновидение. Он стоит посреди пустыни, туда не доехать на обычном транспорте; он стоит на остром барханном гребне и знает, что в этой пустыне ночью должно вспухнуть прозрачное эхо, перед закатом нисходит угольно-чёрный благоухающий зверь. В пустыне не ловят планшетники, там бесполезны смартфоры и военные рации, там сядет на днище кар на воздушной подушке, там остановится шагающий танк и исчезнет безоткатная гаубица на самоходной платформе. Зачем же он здесь, обнажённый, заблудший, чужой, виноватый? Чтобы зверь настиг тебя и сожрал твою глупую вечность? Чтобы сердце утопло в кровавой вате, чтобы изъяли его из груди и скормили ему самому или вот этому зверю?И в этом сне он не знает, не видит ничего, бредёт, как в бреду, и каждая его мысль о яви тяжела, бессмысленный груз, и он не может от сна этого избавиться, он им связан, заблудший, испорченный, конченный.Как он оказался в этой пустыне? Может быть, его довезла вон та машина, квадратная, тёмно-зелёная, увязшая носом, чей кузов слопало странное марево? Или сам как-то дошёл? Зачем он стремился сюда, хотел чего-то другого, как будто бы выплывшего из серебряных штолен? А может быть, он давно себе этот план упрочил - дойти, добраться до самого сердца пустынного, чтобы кровь его стала гуще, чтобы вынули ему хрупкий его позвоночник, дали когти звериные, звериную шкуру и зубы, чтобы обернулся он сияющим зверем в стране, где тьма беспредельной ночи, и вышел к другому зверю навстречу. Быть может, забыл он о своей изначальной цели и сейчас не знает, куда ему двигаться, на запад или восток, он стоит среди песчаных холмов без имени, без дома, без цели, а перед ним - полотно заката, оно жжётся красным и напоминает о том, как он смертен.Закат. Облака на небе - кровью пропитанные бинты, такие же, как в старых фильмах, которые он никогда не видел, ни в детстве, ни в юности. Пустыня безбрежна, дышит остывающим жаром, как кострище - вроде бы уже прогорело, но под пеплом всё ещё есть жар. Как только солнечный диск коснётся горизонта, появляется он, огромный чёрный зверь с лоснящейся гладкой шкурой и как будто бы опаленной гривой, в ускользающем свете кажущейся то рыжей, то красной. Зверь начинает преследовать его...Этот сон был повторяющийся, мучительный, оставляющий после себя удивительно гадкое чувство: как будто бы всё происходило с ним наяву. Каждый раз зверь подходил всё ближе и ближе, на его ухмыляющейся морде горели обведённые красным почти человеческие золотые глаза. Эта погоня напоминает извращённый и сладостный ритуал, потому ему самому нужно было убегать по осыпающимся кромкам барханов, поворачиваясь лицом на закат, к уходящему солнцу, иначе зверя можно было не ждать. Он гнался за ускользающим светом, ноги вязли в тёплом песке, ветерок засыпал следы его шагов, а за ним след в след шёл зверь и приближался к нему, медленно, медленно... Сегодня - на шаг, завтра - ещё на полшага, и от этого было сладко и жутко одновременно, но он этого ждал, наслаждался преследованием, как будто бы оно что-то ему обещало, таинственно-мерзкое и прекрасное. Во сне он был обуян почти животной похотью, ощущал своё возбуждение каждой мышцей, всё тело делалось болезненно-чувствительным, ужасно хотелось остановиться и разрешиться от этого томления, можно было просто стиснуть напряжённый член рукой, поласкать горячо и быстро, возле головки, спустить, это не должно было занять много времени, и тогда он сможет дальше и дальше уходить на закат, увеличивая расстояние между собой и чёрным благоухающим зверем. И в какой-то момент пронзает сладкое осознание, что зверя влечёт его возбуждение, мускусный запах, его тяжёлое дыхание и напряжение.Этот сон его загадочен, сам он в нём ничто, пустота, и зверь, как палый лист посреди чёрного, затянутого тиной одичалого пруда. Или как раскалённый камень посреди гладкой, как скатерть льняная, пустыне. Зверь, как кровоточащая, зияющая рана на мёртвом трупе, которую терзает гиена, пытается добраться до сердца, его там может быть нет, но он старается, рвёт плоть, и, в конце-концов, добирается до него, твёрдого и застывшего. Зверь в темноте светится, как крохотный огонёк, он приближается и, кажется, что вокруг него разлито кровавое сияние, своим исходом посылающее вперёд мускусный и одновременно горький аромат, как у раздавленных стебельков полыни. Он более реален, чем вся его жизнь. Все его труды наяву, по сути, никчёмные, его подвиги на стезе защиты информации в UGR попросту лицемерны и уродливы, как жидкая похлёбка из синтетического концентрата и выращенных в автоклавах белка и хлореллы, добавленной в этот котёл из всего, что было, лишь бы прокормить голодные рты: слюнявые и шамкающие - старческие; мягкие и вопрошающие - детские; всегда отдающие - женские; пьяные и орущие – мужские. Ведь всё это только для вида. Наяву, днём, он просто-напросто клерк, крохотная шестерёнка в машине управления UGR, а вечером - жалкий крысёнок, греющий лапки в крохах тепла, перепадавших от крысиной стаи, к которой он случайно прибился и тем пробавлялся. Он не живёт, он существует, тоскливо и серо, проваливаясь в безумно яркое сновидение, вырастающее из неподатливой бесконечности небытия, сон родился, он растёт и не умирает, он существует и ширится день ото дня, эта реальность горячая и сладкая, омерзительная, как тепло уже мёртвого тела, как кровь, внезапно прорвавшаяся во время операции из повреждённой артерии, заливающая лицо. Во сне странная реальность расползается, распухает и, как только приходит время, исчезает внезапно, потому что он просыпается, втягивается обратно в ночную тьму, чтобы повториться на следующий день, когда он снова окажется между холодными простынями, и девушка, с которой он делит ложе, похожая ощупью на безразличный бело-розовый кварцевый шарик, твёрдый и холодный, повернётся к нему спиной, чтобы сбросить протянутую руку и сказать в который раз, что он просто скот со своими желаниями.А во сне к нему подойдёт зверь, очень близко, как раньше не подходил, и окажется, что он полностью обнажён, и зверь тыкается мордой ему в колени, это горячо и так отвратительно, потому что у зверя вся морда в коротких упругих вибриссах, он видит его глаза - удивительные, сияющие, как расплавленный металл - так близко, что может прикоснуться рукой к вытянутой морде, и он всё-таки опускает руку - в следующий раз, потому что не может этого не сделать. Кладёт руку на голову этому зверю, касается больших ушей со странными, ровными, почти квадратными кончиками, гривы, заплетённой в такие жёсткие и очень упругие косицы. Зверь лижет его ладонь, очень медленно, у него пасть, полная острых-острых и белых зубов, язык мокрый, горячий, и он думает - просто думает, ведь на самом деле он бы такого не захотел, он всё-таки не совсем умом тронулся, хотя и влечёт эта похабная мысль - что зверь может облизать его всего, каждый сантиметр пылающей кожи горячим, липким, мокрым слюнявым языком, везде-везде, даже пробраться между стиснутых бёдер, хотя он точно не будет сдвигать ноги, позволяя всё, что угодно, даже если зверь начнёт лизать его промежность и подберётся оскаленной пастью к стоячему члену. Самое горячее, отвратительное и непристойное желание - позволить ему влезть на себя и, покусывая затылок, покрыть.Возможно, точкой отсчёта было именно это видео, волею случая попавшее к нему. Или зверь, который преследовал во снах. Что стоит крысёнку, ступающему на маленьких дигитальных лапках, затеряться в Городе? Человек с фальшивыми ИК'ами может исчезнуть в любую минуту и возникнуть в любой точке Города. Городу не нужно множественное число для самоопределения. Сколько бы Метрополий не было, Город всегда один.Текстолит, сталь, полипластики, стеклобетон, несущие конструкции и магистрали. Вертикаль - две тысячи этажей, горизонталь - спиральная автотрасса. Человек - точка, запутавшаяся в координатной сетке Секторов. Трещина в отношениях между ним и Мартой ширилась, пока он не откололся от прошлой жизни. Произошло это легко и естественно. Так падает в Океан потерявшая баланс и точку опоры глыба льда, откалывающаяся от ледника, давно подтачиваемая неумолимыми волнами. Её падение предопределено, и дело только во времени, ничего не может изменить итог. Так или иначе глыба рухнет и превратится в айсберг.Конечно, Марта заметила, что он стал отрешённее. Стал безразличней к ней, к её требованиям, сделался спокойнее, равнодушнее. У него появились секреты, которых ранее не было - стал уезжать куда-то из дому глубокой ночью, возвращаться поутру, и всё тишком, не афишируя. Она закатила скандал, как полагается, потому что давно хотела, чтобы её выгуляли, давно хотела новое платье, стоившее немногим больше, чем шестимесячный доход клерка на Периферии, даже повод нашла: то, что он запирался в ванной и там мастурбировал, и это было замечено, но она не знала, что его так могло возбудить, и не хотела бы этого знать. Ей была чужда и противна его физиология, эти эрекции, повышение температуры, желание, слишком естественное для него, кажущееся вульгарным и чересчур примитивным. Что могло быть красивого в соитии, в его торчащем члене, в выделении этих слишком пахнущих жидкостей, в его желании прислониться к ней и, что ещё хуже, потереться пахом об неё. Как будто он был одержим этим сексом. Сколько раз она приносила себя в жертву прекрасному будущему на алтарь его похоти?Платье, разумеется, она получила. А через неделю он приехал с работы чуть раньше, чем в обычный будний день. Он сказал, что ушёл - в прямом смысле ушёл - и что не видит дальше смысла продолжать сотрудничество с UGR. Разумеется, остро стал вопрос - что же ей, что же им делать. Апартаменты были служебными. А Марта привыкла к комфорту и на меньшее была не согласна. Их разговор прошёл на повышенных тонах, в результате Хор выяснил, что он её большая ошибка и рухнувшие надежды.- Надежды стать женой замдира UGR, а, Марта?Он спросил это без улыбки и даже без каких-либо эмоций. Она взвизгнула и залепила ему пощёчину - даже не слишком чувствительную. Хор по натуре был человеком бесконфликтным и достаточно мягкосердечным, он не смог найти в себе достаточно жестоких слов, чтобы объяснить, почему же он уходит. Наверное, ей тоже сейчас нелегко. Какое же он разочарование для всех: кинул Усира на несколько сотен тысяч ККВ, не попрощался с матерью, переметнулся на сторону крыс втайне, сам стал крысой, крысёнком, крошечным зверьком с серой шубкой и подвижными усами на носу. А теперь разочаровал и Марту. Не стесняясь в выражениях, она объяснила ему, что он из себя представляет. Скота. Тупую скотину, которая может идти в нужную сторону только тогда, когда её направляют, а если этого не делать, он останавливается и тупо смотрит в пространство, не зная, что дальше. Она четыре года потратила на него, четыре года своей жизни в надежде слепить из него достойного человека, своего будущего мужа, и, возможно, она бы задумалась об отказе от противозачаточных капсул, несмотря на то, что секс с ним попросту тошнотворен, а его запах - отдельный разговор, отвратительный, мускусный, крепкий, как у немытой собаки. Хор кивнул, бросил через плечо, что согласен.Забрал он только одну вещь - брелок для ключей, маленький нож со складным, очень острым загнутым лезвием и красивой рукоятью, инкрустированной чем-то природным, вроде бы перламутром, подаренный целую вечность назад добрым дядей. Единственный подарок, сделанный кем-то просто так, жестом доброй воли. Если закрыть глаза, можно вспомнить, как дядя просто отдал ему ножичек. Потому что тот понравился Хору-ребёнку. Дядя ужасно некрасивой ухмылкой сказал Исис, что та растит из ребёнка евнуха, добавив, что не её дело указывать лично ему. Что такое "евнух", Хор, кстати, узнать удосужился только учась в Техноложке. Ругательство заняло особое место в его собственном лексиконе - короткое, ёмкое, отлично подходившее к большинству сокурсников, а после - сотрудников. Марта терпеть не могла брелок и Сэта, хотя Сэта в его семье принято было ненавидеть, считая его не заблудшей овцой, а крестом на карьере Усира как политика. И дело было вовсе не в терроризме и кражах информации, хищениях со счетов и с особенным тщанием планируемых набегов, которые доводили безопасников UGR до умопомрачения, Усира - до нервных срывов, а его самого приводили в восхищение своей безукоризненностью, невероятной дерзостью и изяществом.Дело было в чём-то другом. Он ломал голову - что же такого Сэт мог сотворить, если это напрочь перечеркнуло политическую карьеру отца? Маленьких грязных намёков, услышанных лично от Усира в свой адрес было достаточно, чтобы понять: возможно, дяде это было тоже известно, и он слил нужным людям кое-что, касающееся своего дорогого старшего брата. Кое-что незначительное, определяющее наклонности Усира достаточно точно. Вроде того мешочка с волосами, который когда-то нашёл в ванной у родителей Хор. Ножичек очень удобно лежал в руке. В детстве Хор успел десяток раз порезать об него пальцы, пока научился открывать одним движением. Со временем он превратился в брелок, память потёрлась, как инкрустация рукояти.Запаянный аквариум-сферу, в которой жили креветки, Марта швырнула в стену у него на глазах. Брызнули в разные стороны кусочки стекла, брызги воды. Крошечная замкнутая экосистема из водорослей, покрывающих камешки, креветок, объедающих водоросли, плавающих в воде, деловито загребая крохотными лапками, разбилась. Единственное живое в квартире, кроме них двоих. Он бы и кактусу был рад в горшке, но Марта всегда была против. Она не видела смысла в привязанности к животинкам, пусть даже таким маленьким и нелепым, как две пары вишнёвых креветок, или к растениям. И то и другое могло вызвать у неё аллергию, кактус был колючим, фикус - большим и уродливым, кто в наше время держит в квартире живые растения? Система кондиционирования и очистки доставляет чистый воздух, можно добавить ароматизатор по своему желанию или включить систему фильтров. Хору нравился этот аквариум, он почти не занимал места и вполне отвечал его представлениям об эстетике и даже каком-то домашнем уюте.- Ненавижу тебя!.. - в её выкрике наконец-то проявилась настоящая она, скрытая за косметикой, за укладкой, за дорогой одеждой. - Ты просто конченный!..- Закрой рот, а? - он взглядом удержал её от какой-нибудь глупости вроде кинуться на него с кулаками.Марта вытерла слёзы. Стояла, смотрела в его спину, обтянутую потёртым джинсовым кардиганом (и где он только взял эту гадость, в ней только на Дне и показываться), пыталась доказать, что всё это очень глупо, что он подохнет на Дне, в куче отбросов, что там его ничего не ждёт, и на Периферии он тоже ничего не поймает. Внезапно её осенила древняя, как мир, мысль, рано или поздно приходящая в голову добрым трём четвертям женщин, живущим на шарике.- Ты что, другую нашёл?! - она зажала рот слабыми ладошками."Да, милая. Нашёл. Но не другую... Я думал о другом, когда спал с тобой. А теперь я мечтаю о двоих". Сказать это не было сил. Усталость его была тоже вымученной, фальшивой, как будто играл он дурную роль, не имея возможности сделать всё по-другому. Хотя бы без лишних слов и этого нелепого скандала. Получилось, к его огромному сожалению, именно со скандалом, безобразно и противно.- Если тебе так удобнее думать, то, наверное, да. Другую работу. И другую жизнь.Сломалась какая-то безупречно работающая до этого дня внутренняя машина, позволяющая смиряться со всем: с лицемерием, глупостью, фальшью, приказывала подчиняться, быть крохотной шестерёнкой в титаническом штате UGR. Скандал был последней каплей, превратившей каньон отчуждения в отколовшийся материк, их разделил целый океан, тектоническая плита. Бесконечные холодные волны унесли Хора прочь от рыдающей женщины. Сострадание к ней почему-то враз улетучилось, уступило место брезгливой жалости. До чего нелепо её горе! Как будто прогоняют разжиревшую лань от кормушки, гонят прочь в лес, под кроны деревьев, где ей будет на самом деле хорошо, где будет свобода, а она всё идёт и идёт туда, где тепло и сыто (главное – сыто) и всегда есть какое-то лакомство. И она ещё его скотиной называть смеет? Сама-то...Больше ничего ему не было нужно и не держало на самом деле. В спину как будто воткнулись два десятидюймовых гвоздя - осуждение, горе, недоумение, грозящее переродиться в отменную ненависть, выплёскиваемые Мартой вместе с горячими и почти настоящими слезами.- Урод, - бросила ему вслед Марта."Да, наверное, ты права. Именно урод, больной ублюдок, грёбаный извращенец. Проблема не в тебе, дорогая. Проблема во мне. Я сыт по горло твоей рыбьей кровью. Наверное, я бы на полдня продал свою грешную душу, только чтобы почувствовать что-то стоящее и настоящее на десяток минут. Прости, что не оправдал твои ожидания, но у нас всё равно ничего бы не вышло. Если бы я был Усиром, то сказал, что ты моя худшая инвестиция, но просто мы с тобой с самого начала не пара. Я в вечном поиске, понимаешь, так угодно химии, я просто родился уродом. А тебе важны камушки, золото, комфорта побольше, и тебя на пьедестал чтобы ставил. Хотя вот ради чего... Ты всё-таки не богиня. Ну как вот тебе рассказать о своих снах?.. Или о желаниях? Наверное, ты вообще не представляешь, что можно кого-то хотеть. Всё, что ты носишь с собой, Марта, плоть вещей, которые тебе дороги, драгоценные камни, золото, неутолённое желание иметь всё и сразу, оно для тебя самое важное, главное. А у меня просто горизонт событий заваливается, не войти и не выйти, заперло меня в этих границах пространства, не воздушного, не горнего, не Океана-Степи-Пустыни, а обычного, городского. Понимаешь, во мне пустота, распустившая под кожей ризоиды, она древнее меня, старше животных, растений, пустота, возведённая в степень. Я обрекаю сам себя на поиск чего-то и человек, который бы дать ответы на все мои вопросы, это мой дядя, ты его тоже ведь ненавидишь, он странный, это хакер, бог из машины в дигитальном мире, и ему плевать на весь мир, в том числе на меня. Он недоступен. А ещё я ищу то ли друга, то ли партнёра, человека, который бы меня понял, и который был бы понятен мне. А вокруг - пустота... проклятая, без аналогов, без углов, без дверей на плоскости, в ней есть какие-то тёмные полости, в которые я без конца пропадаю. Там слишком много кольцевых дорог, ведущих сами в себя, там целые комнаты, переходящие во что-то ещё. Пойми, Марта, наши отношения с самого начала - абсолютный нуль без будущего и теперь уже даже без прошлого. Мне на надо ничего другого - просто чтобы понимал меня хотя бы кто-то".Мельком глянул на себя в зеркале в лифте - бледный, с кругами под горящими глазами. Отца он заблокировал везде, где только мог, ещё по дороге из офиса. Марта, возможно, не заслуживала такого отношения, но оставаться на Небесах Хор не собирался. Общаться - тем более. Стоило, наверное, ещё раз написать дяде; но, проклятье, это же Сэт. А он давно не ребёнок. Глупо думать, что дядя будет носиться с ним, как с ребёнком. Или захочет помогать разобраться в себе. Как же просто было раньше... "Эй, толстый...". Вернуть бы всё лет на семь-восемь назад, когда всё было понятно и просто. Когда не было ещё этого сумасшедшего влечения к дяде и страха, что Сэт узнает. Да, разумеется, он может написать хакеру. Который ответит. Через день. Или два. К тому же, идеи "Независимости", как оказалось, для самого Хора были совсем не чужды. Они импонировали. Но организация оставалась для него недосягаемой.Хор представляет ярость Усира - конечно же, тот заблокировал его кредитку, как только он покинул пирамиду офиса UGR. Возможно, большой глупостью было заезжать в эту квартиру на Небесах, но хвоста за собой он не заметил. Машину тоже придётся оставить - жаль, безусловно, но есть общественный транспорт, а в районе, где он загодя снял однокомнатную квартирку, в шаговой доступности есть всё, что может понадобиться. И место работы тоже нашлось - какая разница, где ему заниматься системным администрированием - у Усира или в заштатной конторке в секторе "Орбита"? Львиную долю накопленных кредов он потратил на смену документов, дававших право спокойно передвигаться по Периферии без возможности засветиться. Квартирка скромная, маленькая, и плата за неё была более чем скромная, сектор был в энергодефицитном районе, но его, в принципе, полностью устраивало. Никакой Марты. Никаких искусственных тканей, ужасно противных, не гигроскопичных, шуршащих. Никакого особого фирменного вегетарианского меню или столика на двоих в ресторане "Тысячелетие". Никаких надуманных правил. Только он сам и поиск... Неизвестно чего.