Глава 24 (2/2)

- Это тебе, –Сэт не задаёт волнующего вопроса: нравится ли Анпу.

Подарки такого рода обязывают. Он вскидывает голову, захлопывает крышечку:- Ты знаешь, это очень дорого. Понимаешь, я, наверное, не могу...- Да фигня, - он снова открывает коробочку, вынимает серьги. Серебро мягко мерцает. - Ни к чему это не обязывает.

"Да мне же нечем тебе ответить" , - глаза у Анпу страдающие. - "Понимаешь или нет? Я не знаю даже, что сказать тебе... Если я откажусь, то будет некрасиво и обидно. Если возьму... Кем я тогда буду? Грех входить в такое искушение..."

Сэт кладёт кольца ему на ладонь, сжимает его пальцы.- Это тебе, - говорит он.

И спрашивает, прежде чем Анпу откажется:- Ты не хочешь проколоть уши? Прямо сейчас? Я умею.Он трогает мочку его уха, и Анпу склоняет голову, тянется за этим прикосновением. Ему немного щекотно, он сомневается. Не хочется боли, а ведь там достаточно нервных окончаний и густая капиллярная сеть, место очень чувствительное, но в то же время не было желания огорчать Сэта. Анпу не задумывался о том, хочет ли проколоть уши и нужны ли ему украшения. Сэт привычным жестом запускает пальцы ему в волосы, распускает туго стянутую косу. Снова заплетает, перебрасывая мелкие прядки на обе стороны. Это плетение называется "рыбий хвост".

Он ещё раз повторяет своё предложение - проколоть уши. Серебро быстро нагревается, рассыпает мятные искры, говорит, что они вдвоём так подходят друг другу – малоценные, холодные, отрешенные, но в руках хакера они становятся чем-то другим. Приближаются к нечто иному. Чистому. Он и серебро. Сэт говорил Анпу, что его черты такие холодные и правильные, а этот металл будет единственным уместным на его белизне. Эта мраморная холодность требует серебра. Анпу пытался возражать. Он не может привыкнуть к мысли, что его бесцветность не является недостатком. Сэт продолжает его уговаривать. Касается ласково плеч, шеи, затылка, пропускает между пальцами пряди волос. Горько-сладкий аромат, который следует за ним по пятам, становится сильнее. Анпу хочется прижаться к нему. Он закрывает глаза и кивает.

- Да, я хочу. Если ты сделаешь сам. Что тебе для этого нужно? Антисептик, зажимы?Он в самом деле этого хочет - потому что так решил Сэт. Потому что именно Сэт считает, что это будет красиво. Он готов даже пойти в медблок за необходимым, но его останавливают:- Я уже принёс всё. Садись, пожалуйста.Он усаживает его в кресло. Поворачивает потолочный и боковые светильники таким образом, чтобы Анпу был весь залит холодным голубоватым светом, убивающим тени.

- Будет немного больно, - предупреждает он. Затем быстро и аккуратно обрабатывает ему кожу. Резкий запах анестетика, холодок спиртовой салфетки и мгновенная короткая боль, когда Сэт прокалывает ему ухо и вставляет серёжку, протягивает её через прокол вместе с катетером. От прикосновений Сэта и от серебра, распёршего его плоть, всё сжималось внутри, и вспыхивал таинственный огонь. От этого было страшновато, но отказаться не хватало сил. Инициация? Знак принадлежности к чему-то? Сэт точно знал, что он примет и подарок, и предложение вставить серьги. Анпу становится стыдно - неужели он столь предсказуемый и доступный? Сэт стирает капельки выступившей крови.

- Покажи мне... Повернись, - просит он. Анпу смотрит на него через дрожащие колкие радуги, сверкающие перед глазами. Медленно поворачивает голову. Вид серебряного кольца, продетого в порозовевшую мочку уха, и матового клыка рядом вызывает горячую волну, медленно опускающуюся сверху вниз, собирающуюся где-то у верхушки сердца и стекающую к лонному сочленению, а оттуда - к коленями и стопам.

Слова приходят сами, складываются в подобие священного гимна. "Знаю я имя твое, не забыл я имя твоё, Безграничный, Предстоятель западных... Ты величество бога этого... Преклонение перед тобой безгранично... Во владение тебе отдано моё эб-сердце, владеешь ты им безгранично..." Это чувство - благоговение, восторг, преклонение, абсолютное восхищение - потрясает. Перед ним сейчас божество в телесной оболочке, которое смотрит через глаза Анпу, которое и есть сам Анпу. Величество этого бога стоит того, чтобы служить ему. Возможно, впервые он осознаёт красоту этого бога - холодного, отрешённого, недоступного, находящегося подле него, требующего поклонения.Сэт не признавал и не видел над собой ничьей власти. Невозможно оценить совершенство, которое скрывается в этом сочетании плоти и металла. Для него не будет пути назад, невозможно повернуть прочь, он будет следовать этой директиве, и если божество снизойдёт, позволит однажды сблизиться, прикоснуться к себе, то это будет как погружение в великое Северное Небо. Вот для чего он прочёсывал пустые каналы, висел в холодном эфире, надеясь, что рано или поздно отыщется то, что велит искать проклятая химия, циркулирующая в его крови. Он полтора десятка лет шагал на цифровых крысиных лапках по бетонной и текстолитовой тропе своего становления, только чтобы сегодня увидеть этот блеск металла на теле Анпу. И оно того стоило. Это чувство острое, как удар. Невыносимое, как атака дигитального ангела, крушащего защиту его базиса. Его сбивает с ног гормональным штормом, аромат, исходящий от кожи Анпу, кажется невозможно привлекательным, хочется зарыться лицом в его волосы или упасть на колени и прижаться к его бёдрам, положить ладони на впалый живот, кожа там плотная и очень горячая, сводящая с ума. Но нельзя... Это как святотатство - прикоснуться без разрешения, позволить себе слишком много.

Сэту кажется, что сейчас его вынесет из рабочего режима в обвальную перезагрузку, потому что это немыслимо, великолепно, это приводит в священный трепет, почти что в экстаз - со смертного падают оковы плоти и обнажается его сущность. Перед ним происходит становление величества этого бога. Анпу, залитый беспощадным искусственным светом, кажется изваянием - мрамор, серебро и чернь. У величества бога должно быть имя истинное, и Сэт видит его, как если бы это имя было выжжено на его внутренней стороне век - Хентиаментиу, проводник Дуата, Великий, который перед Западом. "Почтение тебе, хвала тебе, величество бога этого... принадлежу я тебе..."- О, - тихо говорит он, когда отыскиваются наконец слова. - Это прекрасно. Ты и серебро.

Анпу кажется, что серьги оттягивают мочки. Он убирает за ухо прямую прядь, выбившуюся из косы. Зрачки Сэта чудовищно расширяются, он видит в них своё опрокинутое отражение, обрамлённое звёздочками имплантов. Сэт кажется таким странным сейчас - как будто под эндорфиновым выбросом. Дыхание учащается, тяжелеет.

- Не снимай их, - просит он. Осторожно касается проколов. На подушечке пальца остаётся ещё одна смазанная капелька свернувшейся крови. Анпу морщится - всё-таки больно. Ловит Сэта за запястье, нащупывает пульс - частит, снова тахикардия. Как он вообще живёт с таким пульсом?- Тебе нравится серебро? - спрашивает он. Сэт улыбается:- Очень.

Потом он предлагает - давай я почитаю тебе, и Анпу соглашается. Сэт приносит тяжёлую книгу с истрёпанными страницами. Обложка тщательно подклеена, бумага желтоватая, как старая кость. На истёршейся коже вспыхивающее золотое тиснение - большой пятнистый кот наступает передней лапой на плоскую головку гада, обернувшегося вокруг стилизованного дерева, больше похожего на древесный листочек, внутри которого схематично нарисован ствол и ветви.- Это книга повержения Апапи, - говорит он Анпу, усаживающемуся боком на ручку кресла, как наездник в дамское седло. Он обхватывает одной рукой его ноги и укладывает книгу ему на колени. На развороте, на голубом фоне, изображён свернувшийся в двенадцать петель чёрно-золотой змей, которого поражала тонким копьём замершая в позе статичного движения фигура божества - одна нога впереди, колени прямые, застывшее гладкое лицо безмятежно. Сэт перелистывает пару страниц.- Я послал их, нечеров всех, которые возникли из моих членов, чтобы повергнуть этого злого врага. Он, Апапи, падает в огонь, ножи торчат в его голове, его ухо отрезано, ниспровергнут он, и имени его нет более на этой на земле...Ночью Анпу осторожно укладывает голову на руку Сэта. Больно. Сэт предлагал залить проколы биогелем, чтобы снизить неприятные ощущения, но он отказался.

- Я хочу знать, - сказал Анпу, - что это за боль.- Не наказывай себя, - Сэт ласков. Он осторожно прилепляет железистую пиявку ему за ухо - снотворное, анальгетик плюс катализатор клеточной активности. - Ты наказываешь себя сейчас, думаешь, что это грех, что ты на пути в мифический Ад, потому что вдел серьги. Это абсурд, пойми. Религия, догматы веры - это ничто, пустота, палый лист, муха на коровьем мёртвом трупе. Это самоедство не стоит твоего совершенства, пойми. Религия... Неокафоличество - это как лишай, как вирус, размножающийся в организме человечества, который растёт для того, чтобы умирали другие. Не казни себя, ты и серебро - это прекрасно. Ты веришь мне, скажи? Я никогда не лгал тебе.

- Другие решат, что я...- Что ты принимаешь подарки? Чужое мнение пусть идёт на хуй, Анпу, пойми. Оно не может тебя изменить, не сделает тебя грязным. Серебро - свято, чисто. Невозможно... запятнать тело величества бога.- Что ты сказал? - Он не поверил своим ушам. Что имеет в виду Сэт?

- Это так, мысли вслух... Тебя что, волнует старый брюзга Сепа? Так он в жизни доволен бывает два раза - когда спать ложится и когда спит. На тебе серебро прекрасно, верь мне, пожалуйста. Носи его... не скрывая.- Я верю тебе.Анпу закрывает глаза. Прислушивается к тихой музыке, льющейся из колонок на столе. [:SITD:], трек Revelation в ремиксе от Solar Experiment - завораживающий льдистый поток звуков, вкрадчивый голос. Почему индастриал - музыка Дна? Разве она не прекрасна? Разве не отражает всё, что может быть в мятущейся душе, стремящейся к знаниям и свободе, которую невозможно удержать в рамках метафорического аналога Форсиза, выстроенного законами, принятыми Президентом и Кабинетом Министров в неоднократных чтениях, с бесконечными поправками, запирающими человека в абстрактную клетку дигитального концлагеря, где царит чудовищное давление и попирается любая личность?

I am obsessedMy griefYour fearsMy painYour tearsMy wrenchMy harmYour bloodMy dirtYour mudMy revelation."Может быть, это путь в никуда из ниоткуда..." - думает Анпу. Кошмары прошлого прячутся по углам, скрываются в тенях, подступают всё ближе, напоминают - ты грешен, грешен. Ты позволяешь себе ужасные вещи, чудовищные, отвратительные, ты сам ввергаешь себя в геенну огненную, принимаешь подарки из рук мужчины, а сам дрожишь, ожидая следующего прикосновения. Ты разве не знаешь, что всё это обязывает? За всё придётся платить. А тебе платить нечем и нечего дать, кроме самого себя. Твоё тело и так ввергло в соблазн, им пользовались многие, а ты собрался предлагать его кому-то ещё? Даже прикосновение к тебе оскверняет. Встань, наберись смелости сказать самому себе, что ты ничтожество и отправляйся к себе, сними это серебро и беги прочь, беги с Базы, беги от Сэта. Ты не сможешь скрываться от греха вечно, рано или поздно это станет известно всем и каждому. Ты этого хочешь?На его плече спокойно лежит рука Сэта, пальцы медленно сжимаются. Анпу понимает, что он никуда не сможет уйти.Сепа приходит в медблок поздно. Он думает, что зря в своё время он отказался от нанитов, а сейчас уже поздно. На него давит груз прожитых лет - как будто бы он находится под водой и водяной столб высотой в пару тысяч метров лёг на его плечи. Он знает, что его сосуды изношены, а сердцу с каждым днём всё труднее и труднее качать остывающую кровь. Шум ремонтного бокса всё ещё отдаётся в его ушах. Или это стук собственного сердца? Из процедурной доносится голос Абтет, перевязочной медсестры, пышнотелой темпераментной негритянки, дамы чрезвычайно компетентной, но громогласной до ужаса.- Анпу, mon gar?on, - слышит Сепа. - А ну, повернись! Иисус-Мария, что за чудная работа! Что за прекрасное серебро!Вот и сама Абтет - что за женщина, не женщина, а сказка, поэма, лира поэта, муза медицины. У неё была блестящая кожа цвета горького шоколада, потрясающая укладка в стиле кинодив прямиком из пятидесятых исчезнувшего Голливуда, богатейшие ресницы, ярко и сочно накрашенный рот и совершенно невозможный голос. Сепа всегда был склонен полагать, что женщина должна быть объёмистой - чтобы везде были мягкие округлости, и, кабы не его возраст и не будь Абтет занята, он бы и сам приударил за медсестрой, позабыв на годик-другой про субординацию.

А там было, на что посмотреть. Гордая головка Абтет помещалась на изящной шейке, переходящей в роскошную, волнующую грудь. Её фигура, туго обтянутая робой, расцветка которой - хищные пасти в тропических цветах, расцветающих в полыхающих джунглях - напоминала о каких-то вудуистских ритуалах и ярко выделялась в белизне процедурки. В талии Абтет была перехвачена тонким пояском, и, глядя на пышное великолепие бёдер гранд-дамы медблока, Сепа невольно понимал, почему Хапи так неистово ревновал свою пышную подругу почти к каждому мужчине Базы. Ручки у Абтет были изящные, с длинной изысканной кистью, шоколадными пальчиками и палевыми ноготками. Этими божественными ручками Абтет творила чудо, истинное волшебство - она сама шила, накладывала лангеты и шинировала. Её работа не вызывала нареканий, она была сама безупречность, тёмный ангел-хранитель за плечом у Сепа, и единственный изъян, который в ней был - голос, громкий, глубокий. Абтет было слышно за закрытыми дверями и слышно прекрасно. Шёпот был не её даром. "Уж до чего хороша, сатана, чересчур хороша, не баба, а огонь с дымом!" - не без удовольствия подумал Сепа, здороваясь с коллегами. Потом перевёл взгляд на Анпу и помрачнел.

Сепа не без глаз родился и дураком никогда не был. Он тоже увидел серебро, вдетое в уши Анпу. Хорошее серебро. Невероятно тонкая работа; это гильдия, а не штамповка из ювелирного салона. Такие украшения существуют в единственном экземпляре, подобные заказы делают эксцентричные люди, желающие получить за свои деньги настоящее произведение искусства. И преподносятся они не как рядовые безделушки - с сотней клонированных длинностебельчатых роз, мягкими игрушками или шоколадными наборами, отправленными службой срочной доставки. Эти штучные украшения укладывают в резные шкатулки или кожаные футляры и вручают лично, обставив всё это соответствующим образом. Это как раз тот момент, когда работа и исполнение намного дороже материала. В золоте такое смотреться не будет. Слишком презренный металл для подобной задумки.Сэт выкроил лишний час в Метрополии, поднялся до боковых секторов Ядра и заглянул в конуру к гильдийным ювелирам, где за нескромные кредиты ему отдали две пары серёжек, изготовленных по его особому заказу. Этот подарок не просто говорил - он вопил, кричал, указывал: "Смотрите на того, кто меня носит! Я не рядовая безделушка, я произведение искусства, меня сделали, сотворили, чтобы я украшало собой, не ради тщеславия, не ради безделицы, меня преподнесли в драгоценной упаковке, меня подарили ночью, моё призвание- говорить всем, что я не просто подарок. Я - инициация. Недоступная большинству из вас роскошь. Носящий меня человек настолько дорог дарителю, что он, этот даритель, не стесняется говорить об этом всему белому свету".И это тоже - через край. Можно было с огромнейшим трудом мириться с тем, что эти двое обнимаются, что Сэт ходит за Анпу, как привязанный, не отстаёт от него. И даже их полуночные чтения можно простить, разумеется, за исключением того, что Сэт сажает парнишку к себе на колени и приобнимает за талию, разве что задницу его только не лапает. Но и это не за горами, Сепа уверен. Серебро - это уж слишком.Этот подарок - обязательство, кто бы там что не говорил. С той разницей, что проклятый Сэт не покупает Анпу, он его обхаживает, украшает, строит, под себя, чёрт его дери, воспитывает, это же очевидно. И куда только смотрел сам Сепа…В глазницах у Анпу - лиловатые бледные тени. Снова не выспался. Как пить дать - опять Сэт ему спать не давал, дурил голову этими своими книжками. Сепа знает, зачем командир зовёт к себе Анпу - покурить, почитать, посмотреть фильм, как будто бы этого нельзя сделать поодиночке, как будто бы у того нет своей комнаты. И ведь бежит, идиот несчастный, словно у Сэта там патокой полито. От него скоро шалой будет разить, как и от рыжего. А если они… того? Сепа не может даже в мыслях сказать - переспали. Слишком претит это, кажется уродливым и неправильным. Образ происходящего за чужими дверями выходил кошмарный - нежность или такт не вязались с Сэтом, он же был сущим зверем, скотиной, не имеющей понятия об нормальных, человеческих отношениях. В то, что Сэт натурал, и верилось-то с трудом, он впахивал сутками, как машина, и вёл себя, как тек, следующий основным программным директивам.

На памяти старого врача не было ничего, что характеризовало бы Сэта как заботливого или внимательного. Разве что возился он с парнишкой, как с побитым зверёнышем, не отворачивался, сидел ночами, не воротил носа ни от физиологии, ни от перевязок. Это было для него не характерно - ещё ни одного человека на Базе он не выделил так вниманием, ни мужчину, ни женщину. Людям было всё равно - решили, что нашёл командир себе забавную зверушку, хорошенькую, конечно, ну так что с него взять, компенсирует свою неспособность завести отношения вознёй с кем-то. Лучше бы собаку завёл, право слово.Сепа помнил, как подшивал беленького, как тот рыдал, когда дело дошло до катетера перед операцией, какие у него были травмы, привычные, ужасающие, его там как только не раскладывали, в этой Метрополии грёбаной. Как Анпу забивался в угол, завидев его с лотком с перевязочным. Анорексичный был, худой, как скелет, даже жрать не мог - выворачивало, на растворах вытягивали, подумывая о парентеральном и о зонде, но обошлось. Был бледный до синевы, как выпитый, запястья в синяках, как в кандалах, волосы росли клочьями, а глаза тусклые, как у трупа, ввалившиеся, губы искусанные. Доходяга, да и только. И за год с небольшим обладился, выровнялся, волосы отпустил, хвост у него вовсе не бедный, косу плетёт толщиной с запястье. Красивый, спору нет, кто на него только глаза уже не пялил. И такому зверю достанется... Сэт, похоже, не понимает, что творит, его несёт, как транспорт со сбитыми системами телеметрии, а он даже не осознаёт этого. И как это заметно лично ему. Что касалось других обитателей Базы, Сепа не волновало. Пусть у них хоть сто раз паралич зрительных нервов случится, а потом внезапно прозреют, да будет уже поздно. Это же просто немыслимо...

Анпу тоже издевается над ним. Например, вот этой футболкой. Чёрной, явно не по размеру. На животе - размытый принт с рожей Апполона, мать его, Бельведерского, кем-то талантливо заглюченный в очередной ублюдской программе, искажающей фотографии, и потом напечатанной на искусственном хлопке. И надпись просто прекрасная - "будущее", без повышения регистра, великолепный шрифт, буквы все вразброд шатаются, как будто её накорябал человек, освоивший грамоту не раньше вчерашнего утра, а сегодня уже решивший, что он будто бы каллиграф. Футболка принадлежала Сэту, да к тому же была из числа любимых, хотя коллекция вещей с уродливыми принтами у него была изрядная. "Ну, командир", - внутри Сепа сходит селевой поток скопившегося раздражения и неприязни. - "Это тоже чересчур! Одно дело, когда мальчишка тут в лёжке лежал... Да и понятно, что ты его без шмоток притащил из Города и свои отдал. Другое - вот это, вот, вот это, твою мать! Он тебе что, девка, чтобы в твоих футболках шастать?! Или у него там своих нету?! И серьги эти... Чёрт бы тебя, сукиного сына, побрал!"Он подзывает к себе Анпу - желание хотя бы под предлогом осмотреть его на наличие внешних повреждений почти непреодолимо. Может быть, он прячет их под одеждой? Сепа отметает эти мысли, как негодные. Не похоже, что Анпу насилуют - шея, лицо и руки чистые, волосы скручены в толстую короткую косу, блестят, как дорогой мех. Он не выглядит человеком, которого принуждают или унижают. Вполне доволен и даже счастлив. Вот вскинул сердитый взгляд, и стало жутко - обведённые черными ресницами глаза Анпу несут то же выражение, что и тёмные, с искрами имплантов, глаза Сэта. "Смотрит сквозь человека", - подумал Сепа, - "и зрачки светятся изнутри..."Он интересуется, что это за блажь на Анпу нашла, на кой он проколол уши, если не крысёныш и не какой-нибудь фрик. Или он задумался о том, чтобы себе в череп впихнуть четверть литра квазиорганики, которая ассимилируется с его мозгом и впоследствии заполнит всю полость черепной коробки, да ещё и в ствол мозга прорастёт? Или он просто косит под киберфрика? И кто это его так одарил, он не припомнит, чтобы Анпу в Метрополию за цацками отлучался. И что это за новая мода у него взялась - с Сэтом полуночничать за книжками.- А вы мне не мать, - сердито ответил Анпу, сложив руки на груди в жесте пассивной защиты. - И это точно не ваше дело, а лично моё. И если я захочу учить немецкий ночью или ещё какой-нибудь язык, вас я точно спрашивать не стану, когда и с кем мне этим заняться! И медосмотр - тоже моё личное дело, если так интересно - моя карта на компе!Такой отповеди Сепа не ожидал. Вспыхнув, как пучок сухой августовской травы, он выскочил из процедурки. Сепа выглянул в коридор - Анпу шёл очень прямо, он просто светился от ярости и негодования. Он откровенно защищал свои секреты, скалился, как загнанный в угол испуганный зверёк, у которого что-то пытались отобрать. Анпу всегда был предельно вежлив, какими-то повадками он напоминал Сепа пропавшего без вести во время Перелома внука, и ему эта злоба была как внезапно приключившаяся невралгия тройничного нерва - не смертельно, но очень больно, хочется кожу с лица содрать, только бы отпустило."Какой хреновый оборот всё приняло..." - Сепа был обескуражен. - "И мальчонка сбежал, я что, враг ему, что ли?"

Вот Анпу лязгнул дверью их ординаторской - пока был жив НИИ, тут в самом деле была она, даже табличка на двери имелась с соответствующей надписью. Остановился перед наставником уже переодетый в синюю пижаму. Собранный, холодный, сердитый.- Я не собираюсь дискутировать с вами по поводу своих предпочтений, касающихся одежды или украшений, - сказал он. Любезностью здесь и не пахло. Серебро - эти парные серьги, кольца и серпы-клыки - выглядели сейчас, как похабная интерпретация сношения, потому что вытянутая форма сцепилась с замкнутым кольцом. Как будто бы Анпу специально дразнит, знает, что неприятно старику, что он против всей этой гомосятины и лизаний-тисканий. Отвратительно.

Сепа покачал головой.

И вот снова подступило - накрыло, закружилась голова, отдало мгновенной нестерпимой болью в затылке, выпали поля зрения, мелко-мелко затряслись стопы и кисти. ТИА проклятая, снова... А может быть, стоило поддаться на уговоры и перелить себе наниты? Он всё же не вечен и каким бы железным здоровье его не было, оно потихоньку сдаёт. Семьдесят - почтенный возраст для убеждённого натурала, пережившего Перелом. Сепа присел, опираясь спиной о стену. Халат и толстовка промокли на спине и под мышками. Отвратительно. Как будто бы он никчёмная развалина.