Глава 24 (1/2)

Анпу было, что сказать в ответ новоявленным проповедникам неокафолической веры. Лично он был уверен в том, что единственное божество в обозримой Вселенной - человек. В своём воображении человек создал знаки письменности, музыку, художественные образы, города и сады, гидротехнические сооружения, ядерные реакторы, войны и эпидемии, он создал цифровой концлагерь для нейроимпотентов и новые догмы. Разум всесилен и его парадоксом была человеческая трусость. Больше всего он боялся порождений своего разума. Люди, живущие после Перелома, молились новым богам, идолам, которых они боялись, и молились они по причине своего страха. Это было логично. Они создали религию новой эры - энергию, возвели её в ранг абсолюта, превратили в наличность и перенесли товарно-денежные отношения в Мультиверсум. И за всемогуществом денег восстало божество - сотворённое Переломом, уродливое, отвратительное, на фоне которого вечная грызня парочки известных конфессий прошлого была игрой в песочнице. Можно было поклоняться всемогущему разуму, но он был изящен, мал и не годился на роль божества. Киберматерь? Возможно. Она была порождением ВР, обитала где-то над Небесами, а человек всегда помещал своих богов в облака. Но она недостаточно ужасающая в гневе, она милостива и всепрощающа. Другое дело - кредиты. Они обладают всеми качествами бога, они велики, неодолимы, являются из ниоткуда вместе с электричеством и уходят в никуда. Они создают и уничтожают прекрасную жизнь, они могут доставить тебя куда угодно. Культ всемогущих Денег - единственная логичная религия Метрополии. Правда, люди предпочли назвать это неокафоличеством.

Анпу точно знал, что эта вера была отвратительна. Она создавалась ради уродливых целей моральными уродами, стремящимися насадить свою волю и прикрыть отвратительные цели. Неокафолики направо и налево торговали индульгенциями. Точь-в-точь, как их предки во времена Мрачных Веков. У этих, у новых, было единственное желание - владеть чужими жизнями. Ограничить. Поработить. Поместить миллионы юнитов в подобие концлагеря, где его узники будут следовать заранее запрограммированной цели. ВР - нейрогулаг с круглосуточно работающими душегубками. Это дом без дверей и без окон, стеклянная башня, населённая стеклянными людьми. Их разум пуст, но иногда в нём проскальзывают какие-то обрывочные ощущения низкого порядка. Там, лично Анпу грозило от двадцати пяти до семидесяти пяти лет криотюрьмы за практику с отсутствующей лицензией, а Сету - принудительная психокоррекция.

Там Анпу-Артемия, пока он учился в Медине, мог вызвать к себе человек в сером костюме с пустым лицом и спросить, почему это он считает Пастыря Святейшей Неокафолической Церкви похожим на скользкую гадину. Кто разделяет вашу точку зрения? Откуда у вас, уважаемый гражданин, запрещённый девайс, замаскированный под электронную книгу? С кем вы беседовали? Кто вам сказал, что вы - не божье создание? Да, разумеется, мы знакомы с эволюционными теориями и с метаэволюцией, но что это, если не промысел Божий? И почему бы не назвать учёных Его инструментом? Вы мало того, что преступник, вы смеете сомневаться в федеральных законах, вы ставите под сомнение неразделимость государства и Церкви, вы говорите, что Президент не обладает властью, а кабинет министров - просто фикция? С кем вы общаетесь, уважаемый гражданин? Вы знаете, что ваш собеседник входит в список самых разыскиваемых террористов? Нет ли желания у вас познакомиться с другими вольнодумцами в Адских Котельных?

Вера и ВР ловили разум сетью и выдавливали из него все соки...

Анпу не проснулся - очнулся, мегаколония искусственно выращенных бактерий-люминофоров даёт слишком слабый свет, чтобы помешать сну. Тусклый, сине-зелёный, разгорается постепенно, наполняет спальню, как вода наполняет аквариум. Рация на полке рядом молчит. Никаких новых сообщений в открытом рабочем чате. В других каналах - тишина. Вялая иссякшая переписка энергоблока и ПВО, требующей ещё немного киловатт на сканеры. Из колонок тихо льётся музыка. Что-то холодное и классическое. Кто запихнул в проигрыватель фуги Баха? Адажио? Он или Сэт?- Busse fur mich (Покаяние для меня), - тихо говорит он, рассматривая лицо спящего рядом Сэта. На долю секунды ему становится грустно - выходные кажутся слишком короткими, полутора суток уже прошло, осталось не так много...Он тронул рукой кожу на шее, покрытую лёгким загаром. Она светлая, чуть золотистая.Сэт почти не загорал, в то время как сам Анпу сгорал до малиновой красноты, стоило задержаться на солнце подольше. Ни пятнышка, ни веснушки, ни лишнего волоска. БудьСэт покрыт ворсом волос, как кочевник, это бы выглядело уродливо.

Вот шевельнулись его пальцы - сильные длинные, в мелких шрамиках, с коротко спиленными ногтями в белых пятнышках. Дистальные фаланги слегка загибались вверх. Косточки были неоднократно ломаные, сложенные, в пясти и запястье левой руки давно уместились композитные аналоги - V и IV пястные, os capitatum, пересаженные, искусственно выращенные сухожилия. Эта рука, доверчиво развёрнутая ладонью, лежала на его предплечье. Анпу нащупал тонкий шрам, утонувший в мякоти ладони, соскользнувший к запястью - как будто бы крохотный зверёк лизнул Сэта огненным язычком, оставил расплавленный след. Кто складывал ему раздробленную кисть? Больно ли ему было? Сэт только раз говорил об этом. Анпу нравились его руки. Огрубевшие кончики пальцев в вечных ожогах и мелких порезах, жилистые запястья, прекрасные длинные сухие мышцы. По левой руке - от запястья до самой лопатки, до ключиц - можно было проследить историю, рассказанную татуировкой. От самого рождения мира из цветка лотоса, проросшего на священном холме Бен-бен, до вечного путешествия Ре-Харахти, поместившегося на спину Небесной коровы на лопатке. Там же, спрятанные под полноцветным рисунком, лежат страшные шрамы - грубые, уродливые. Место, где сошлись эктогенная кожа и его собственная, было болезненно-чувствительным.

- Это Сеп-Тепи, Время Первое, - говорил ему Сэт, заметив интерес, с которым он рассматривает солнечное божество, происходящее из цветка лотоса, забитое неизвестным мастером на тыльной стороне ладони. - Из великого цветка жизни, который поднялся из неведомых глубин первичного хаоса Нуна и вынес на своих лепестках бытие, воплотившегося в образе солнечного божества... Здесь он - овноголовый дух.

Анпу прослеживает пальцем звероголовое чудовище, замершее в голубой чашечке цветка, перед которым застыли в позе адорации собакоголовые уродливые обезьяны. Сэт улыбается, снимает футболку и поворачивается к нему спиной так, чтобы можно было рассмотреть рисунок на его лопатке - золотую корову, изящное длиннорогое животное с сонмом звёзд на боках, между рогами которой поместился тяжёлый красный диск.

- В то же время говорят, что мир родился, когда Мехетурет, великая пловчиха, вынырнула из предвечных вод, и таким образом произошло солнечное божество, которое поместилось на её бровях, как сияющий диск...Он с удовольствием внимал Сэту, тот щедро отдавал свои знания, не требуя ничего взамен. Разве что только хотел, чтобы он слушал...Иногда Анпу думал о том, что, возможно, он хотел бы обладать всеми его навыками, в том числе программиста и механика. Когда Сэт склонялся над верстаком или садился за заваленный электронным хламом стол с паяльником в руках, Анпу улавливал волны гармонии, исходившие от него. Никакой суровости, никакого дистиллята злобы и хитроумия. Сэт по-своему, по-особому понимал единство всего сущего, перепаивая схему в вышедшем из строя микротоме. Техника, машинерия, весь комплекс Базы - от глубинных законсервированных уровней до шлюзовых камер наверху и надстроек, агробиоценоз Степи и петляющей между холмами реки - всё было едино, всё было частью целого, и Сэт пребывал в полном согласии с этим целым.

Как может хакер, технарь, невосприимчивый, казалось бы, ко всему прекрасному человек, вмещать в своих глубинах такие восторги? Или вот- Сэт растирает в тяжёлой мраморной ступке листочки индигоферы, чтобы он мог потом окрасить фаланги пальцев. Зовёт его к себе, и Анпу подходит сзади, накрывает его руки своими, заглядывает через плечо, через пляшущую завесу косичек. Он чувствует его тщательно скрываемое довольство - звук ломающихся листочков, дыхание за спиной, непередаваемый оттенок тёмной синевы, в которую окрашиваются пальцы, аромат благовоний, рельеф тела, прижимающегося сзади, танцующие струйки дыма, поднимающиеся из двух курильниц-пирамидок, губы, путешествующие сзади по его шее… Тысячи наслаждений переполняют его.

Анпу разделает его радость. Он благоговейно шепчет ему слова древнего гимна на ухо. Весь мир - могущественная литания ублагопокоения. Сэт нарушает свою сонную неподвижность, когда Анпу просовывает ладонь ему под пояс бриджей, находит скромно спящее орудие и медленно сжимает ладонь, чувствуя тяжёлый пульс, ток крови. Он охватывает его запястье, прижимает крепче, не открывая глаз, шепчет:- Побудь со мной.

Анпу знает, что он находится сейчас между выходом из речарджа и обычным человеческим сном, что образы в этом сновидении обретают оттенок грубой чувственности и животного желания. Это лань, которую преследует на белом снегу пылающий хищник. Это полуобнажённые охотники в зарослях папирусов, подстерегающие взлетающих птиц, ловящие цапель и куликов за тонкие лапки. Это ревущий басом красный бык, гонящийся за белой фигуркой. Гончая, выслеживающая белоснежного зайца в застывшей Степи. В Анпу говорило древнеежелание отдаваться, зов весны, неумолимый зов крови, подвязанный к нейросинхрону именно с этим человеком, превращающий банальное соитие в выворачивающий наизнанку ритуал, в океан чувственности и откровений. Животное всё-таки пробудилось в нём после того, как его взял Сэт. То, что было ему противно, от чего он отказывался, что ненавидел, считая себя извалявшимся в липкой грязи, замешанной на жидкой стариковской сперме и вонючей моче, которыми его с усердием покрывали двуногие скоты, то, чего он никогда не хотел с теми четырьмя и не захотел бы никогда, Анпу делал с нежностью и страстью для Сэта. Как же давно он приучил его к себе...Всё началось с лета. Душного, чудовищного, бедного на дожди. Солнце было неумолимо, висело высоко над горизонтом бледным, сплющенным с полюсов шаром, выцветшем до белизны от удушающей жары. Травы высокие, ломкие и сухие, как порох. В августе спустилась свирепая электрическая буря, сторуким чудовищем зашарила по Степи. Ослепила чудовищная вспышка и по мёртвым загривкам холмов, по иссохшему перелеску заплясали лиловые и синие прозрачные отсветы - прощальный подарок ударившей молнии. Не успело всё живое опомниться, как Степь запылала - вскинулся столб огня, вмиг занялись рядом кочки и упавшие стволы. Разгоняемые злобным вихрем шире и шире пошли кружить полотнища огня.Поднялся пал - исполинскими кафедральными полосами косматого пламени повис над горизонтом, через тяжёлые тучи пробивались косые лучи садящегося солнца. Жара дала свои плоды - год был преизобильным. Анпу не любил лето, оно было связано с практикой в Медине, с его личными, особыми домашними кошмарами, когда он изнывал от жары в залитой беспощадным солнцем спальне, где заботливая мамочка отключала термостаты, регулировавшие внутреннюю температуру, и нельзя было даже рубашку снять, потому что любой кусочек обнажённой кожи вводил в искушение. Он возвращался домой поздним вечером, когда заканчивались пары, крался к себе, надеясь, что на этот раз его оставят в покое, не станут трогать, и останавливался на пороге своей комнаты, потому что там его поджидал отец. Липкий похотливый взгляд стекал по нему, прилипал к коже, как мокрая футболка, и больше всего ему хотелось провалиться ближе ко Дну, куда-нибудь в работающий котёл, в ядерный реактор - там по крайней мере можно сгореть почти сразу.

Многоуровневый муравейник Базы был наполнен кондиционированным воздухом, никто не стремился задеть его злым словом или прикоснуться. К тому же, был ещё Сэт...Анпу пристально сторожил Сепа – единственный на всю Базу хирург, терапевт, реаниматолог, инфекционист и акушер в одном лице, носящий старомодный халат. Маленький, высохший, с жёсткими прилегающими к голове седыми волосами он напоминал зловредного скорпиона, которые в изобилии водились в разрушенном ангаре. Или многоножку – ядовитейшую, злющую сколопендру, дремлющую на солнышке и рассерженно поднимающуюся на хвосте, гнусно трепещущую усиками, предупреждающую неосторожного, что она не просто так лежит, она поджидает свою добычу и в следующее мгновение может вцепиться в незащищённую руку или голую лодыжку. Если найдётся, конечно, умник, рискнувший высунуться на поверхность с голыми ногами.Уж кто-кто, а Сепа сразу понял, что какого-то чёрта лютый командир так много времени проводит в медблоке. Изыскивает любую возможность, чтобы оказаться поближе к его бледному подопечному. Сэт касался плеча Анпу, запястий, кистей рук, волос, шеи. Будто бы невзначай - открытой ладонью, кончиками пальцев. Касался. Атмосфера между ними была наэлектризована - ещё немного и пробьёт разряд, нанесёт несовместимые с жизнью повреждения. У Сепа не было никаких доказательств дурных устремлений Сэта, но это раздражало - тот ходил за Анпу, как привязанный, подобранный, со стеклянными глазами. Видел Сепа эти игры, наблюдал их веснойи в птичьих колониях, и в стаях метасобак, и среди метаволков.

Такими же остановившимися глазами впяливался в оттаявшую степь ревущий басом широкорогий бык, потомок зубров и бизонов, вырвавшихся из старого заповедника, припадал подгрудком к жухлой траве, рыл землю копытами и ревел, созывая смиренных палевых коров, бросая вызов невидимому сопернику. Партнёром Сэта в этой игре был Анпу. Белобрысый дурень жался к нему, не понимая или не желая понять, в какую грязную игру ввязывается. Сэт в наглую, пока думал, что никто не видит, усаживал Анпу себе на колени. Они так и сидели, обнявшись, в манипуляционной или в процедурке. И всё было бы ничего, будь Анпу девушкой. Сепа пытался поговорить с подопечным и натолкнулся на волну холодного непонимания, граничащего с глухой обороной. Анпу или не осознавал, или делал вид, что не понимает, на что намекает наставник. Сэт в ответ на обтекаемый разговор оскалился, превратившись в злобную тварь, лязгающую зубами, так ринулся, что Сепа понял - рыжий не отстанет, будет ходить за Анпу, добиваясь своего, не отступится, и только попробуй влезть между ними - кинется. Сепа уважал лидерские качества Сэта, его персональные таланты хакера и технаря, возможности прошагать на дигитальных крысиных лапках практически куда угодно, если это было нужно "Независимости", но то, что он лез к парнишке, было просто противно. Во-первых, потому, что они были одного пола. Во-вторых, Анпу и так в жизни досталось, и потом, рыжий его просто порвёт или сожрёт, а наигравшись - выбросит.

Анпу был другого мнения. Он не видел ничего дурного в том, что Сэт к нему прикасается. Ему было приятно. За свою короткую и жуткую жизнь он успел сделать кое-какие выводы. Во-первых, его расположение к человеку зависело от запаха - личного аромата, свойственного каждому. Мать воняла перегаром, заглушаемым ладаном и мятной зубной пастой, и вонючими бальзамическими пастилками, отвратительными духами с пудровым, старушечьим ароматом, похожим чем-то на тот, который начинает выделять разлагающийся труп. Отец пах омерзительно, от него исходил противный сладковато-гнилостный запашок, смешанный со свернувшейся спермой, прокисшим потом и подтекающей мочой - старая свинья страдала недержанием. Любил он побаловаться иногда, вводя себе в уретру длинные тонкие предметы – секс-игрушки соответствующего назначения из мягкого силикона и стеклянистого пластика, гладкие, рифлёные или ребристые. На любой извращённый вкус. Этот запах следовал за ним из дома, даже когда тот отправлялся в своё гнусное Министерство надушенный, с чисто промытыми морщинами на кадыке и узком лице. Анпу буквально выворачивало наизнанку от этого букета, стоило Деметрию оказаться поблизости.

Замминистра образования пах отвратным одеколоном и кареозными зубами. Толстяк вонял скотным двором и потом, смешанным с приторной лакричной сладостью. Он был большой любитель игрушек и разнообразных вкусностей, постоянно что-то жевал, чавкал, давился слюной, шумно сглатывал. Препод по пропедам пах дорогими духами - хвоя и море, коньяком и хорошим табаком, но Анпу знал, что на самом деле он источал сырную вонь, как гангренозная конечность, отдавал гнильцой, как больной зуб с распадающейся пульпой. Он считал свои мужские стати превосходными и был без ума от глубокого минета, он специально удерживал его за затылок так, чтобы сперма попадала в носоглотку и скручивал потом мучительный кашель. Сокурсники - букет ароматов. Девушки пахли, как корзинки, набитые свежими ягодами, цветами и пирожными. Парни - дезодорантом и химчисткой. Чужие запахи мало волновали Анпу. Они или будили отвращение или не вызывали ничего, кроме равнодушной констатации фактов - этот пахнет несвежим потом, тот воняет козлом, вон та могла бы и не выливать на себя полфлакона духов, эта - ничего примечательного.

С Сэтом было по-другому. По запаху он сможет найти его в толпе с закрытыми глазами. Химозная сладость энергетика, такая желанная в жару, синтики, дымок шалы, что-то горьковатое и сладкое одновременно. Это и привлекало, делало его таким располагающим к себе, притягательным лично для него. Анпу понял это, когда проснулся среди ночи, а рядом клацал зубами Сэт, холодный, с мокрыми волосами, дышащий так, как будто дистанцию в скорлупе со сдохшими батареями пробежал. Сейчас к нему хотелось прижаться по-особому. Горькая сладость приглашала, звала к себе, приказывала подобраться ещё ближе, ближе, коснуться волос, кожи. Сэт – его точка спокойствия, у него тёплые руки, ласковые, может быть, огрубевшие, но не таящие в себе опасности. Сейчас у него тяжёлый и потерянный взгляд, как будто он видит то, что не совсем понимает мозг. Внезапное отчуждение удивляет – почему Сэт пытается сказать, что лучше бы ему остаться на завтра у себя, в медблоке? Это задевает. Это почти оскорбление. Ненавязчивой лаской он добивается своего - снова засыпает в кольце его рук. В тот раз ему кажется, что ладони Сэта намного горячее обычного. Он не понимает - разворачивается, прикасается к его лбу ладонью, потом к шее. Сэт вздрагивает, как будто его коснулось раскалённое железо, впилось под горло ошейником. Лицо бедное - намного бледнее обычного, губы потемнели, глаза блестят, дышит тяжело, выдыхает с приоткрытым ртом. Термомаркеры показывают - резко скакнула температура. Но почему?..- Всё хорошо, - говорит он севшим голосом. - Просто вылетел из ВР. Сигналка сработала. Всё хорошо...Он понимает - Сэт зачем-то говорит не совсем то, о чём думает, он хорошо узнал его. Это сбивает с толку. Горьковатый аромат, источаемый им, приобретает оттенок янтарного мёда, в котором тонут свирепые степные осы - густая, соблазнительная, ядовитая сладость. Зачем он это сказал? Сэт неожиданно сгребает его за футболку на животе и тут же отпускает.- Прости, - говорит он. - Накрыло что-то.Анпу пытается себя убедить, что ему просто уютно. И тепло. Потому что ни к одному из живущих людей и ни к чему вообще нет у него сексуального влечения, мысли об этом заставляют содрогнуться в ужасе: снова будет грязь, боль, насилие, снова его тело будут ломать, в него будут вторгаться, измажут чужими биологическими жидкостями... Отвратительно. Мерзко и тошнотворно.

Начинается медленная, увлекательная и сладкая игра между ним и Сэтом. Сэт не знает, что может понравится Анпу. Он даже не знает, как к нему подступить, чтобы не обидеть и не задеть. Он пытается убедить себя, что он всё же нормальный. Что его интерес к Анпу - просто чуть более дружеский, чем к другим. "Да… только дружеский интерес. Поэтому вы рядом спите, верно?"Анпу запомнил момент, когда Сэт привёз ему из Метрополии подарок –Kohler’s Medizinal-Pflanzen – трёхтомник, справочник лекарственных растений, невиданно роскошный, изданныйКёлером Гере в конце позапрошлого века, отпечатанный в двухстах пронумерованных от руки экземплярах и подписанный лично издателем. Отдавая книги в руки залившегося краской удовольствия и смущения Анпу, Сэт сказал:- Если ты не разберёшься со словарём, просто скажи мне... Я переведу. На другом языке не было…Он не хотел брать эти книги - слишком дорого. Анпу не дарили ещё подарков, не говорили ласковых слов, не было ещё в его жизни ничего, кроме долгих лет кошмаров и совсем короткого светлого промежутка, начавшегося здесь. Чем он может ответить? Чего от него хотят? Это обескураживает. Сэт говорит, что это ему пригодится - ведь химия и фарма великие науки, они создают яд и лекарство из одного и того же, он хочет только одного - чтобы Анпу мог учиться чему-то. А книги - так, просто старая бумага с красивыми иллюстрациями, он ничего не понимает в фармакопеях, но вот Анпу понимает, ему это нужно, полезно, такие знания не могут быть лишними. Анпу соглашается. Просит его вечером - почитай мне, я не знаю этого языка.

Сэт покорно читает, переводит, приносит ему словарь, самоучитель. Немецкий нравится Анпу - на этом языке должны хорошо звучать медицинские термины, он жестокий и угловатый, как готический шрифт на открытке, которую он нашёл в третьем томе на странице с иллюстрацией, изображавшей цветок, Аконитум ферокс, Аконит свирепый. Растение, пропитанное ядом от корней до собранных в неплотную кисть цветов-башмачков холодного индигового цвета с неяркой зелёной сердцевиной. На открытке было оттиснуто изображение крыла синей птицы. Подписано на обороте мелким-мелким шрифтом, что это факсимиле - копия работы А. Дюрера. "Крыло европейского роллера". Так называлась эта акварель, написанная в 1512-м году. Открытка издана в 1972-м году, почти век назад.На ней была наклеена марка, не погашенная штемпелем. Неотправленная почтой, но все равно нашедшая своего адресата. Она даже была подписана. "С тобою будет лучшее во мне". Он знает почерк Сэта, знает, что тот пишет от руки. Тот был левшой, все буквы были отзеркалены - Анпу догадался, что это было специально для него, чтобы знал только он, что же написано в этом послании. Странно было ему получить не только подарок, но и открытку. Как будто ему сказали этой строчкой нечто совсем уж тайное, по секрету, приобщили к своему сокровенному.

На несколько недель их обоих поглотили яды растительного происхождения. Вёх ядовитый. Мак опийный. Борец свирепый. Церебра мангас. Белена чёрная. Наперстянка пурпурная. Ферула и асафетида. Омежник, болиголов пятнистый, ландыш, мирра и босвеллия. Анпу прилежно делал закладки, отмечая наиболее привлекательные главы. Растения могли стать источником алкалоидов. А из производных того же опия можно синтезировать массу полезных веществ... Хотя бы для нужд операционной. Эти мысли были мутные, сумбурные, не до конца оформившиеся во что-то складное. Он брал том, приходил к Сэту и просил - читай мне, пожалуйста. Тот не отказывал.

Анпу садился к нему на колени. В такие моменты Сэту хотелось, чтобы тот повернулся к нему лицом, обхватил его ногами и прижался покрепче. Можно было бы осторожно провести руками по худенькой спине, прощупать под хирургической робой его лопатки, чуть выступающие позвонки. Анпу обхватывал его одной рукой за шею. Сэт замирал. Он осторожно приподнимал листы папиросной бумаги, которые прикрывали иллюстрации - немыслимо прекрасные изображения растений, их цветов, корней, стеблей, плодов, семян и листьев. Торжествующе звучала латынь - универсальный язык, на котором говорила медицина, который позволял понять учёных мужей прошлого. Немецкий был металлическим, клацающим, суровым. Анпу слушал, прикрыв глаза. Руки Сэта ненавязчиво оказывались то на его талии, то на колене, то на плече.Эти полночные чтения несказанно раздражали Сепа, потому что Сет бесстыдно являлся в медблок вместе с книгой, отыскивал Анпу, буде тот оставался на ночные дежурства. Он звал его, усаживал к себе на колени, и этот белобрысый дурень обнимал его за шею. У Сепа было стойкое ощущение, что эти двое устраивали в медблоке брачные игрища животных, разве что за задницы друг друга не покусывали, играли, как молодые звери на весенней лужайке. По большей части эта игра была невинной - едва заметные поглаживания и прикосновения. Сепа всё больше хмурился, замечая, как его подопечный периодически залипает в планшетник, пишет рыжему, слушает скрежещущую музыку, которую сбрасывает ему Сэт.

Он пытается отгородить подопечного от этого общения, затягивающего его в багровый водоворот. Видел Сепа такие отношения, к чему они приводили и насколько жутко заканчивались: расстрелом или петлёй. Армия отношений между мужчинами не принимала. И оставшемуся без пары придурку была прямая дорога на тот свет - или давился, или стрелялся. Итог был всегда один и тот же. К тому же он был человеком старой закалки и другого воспитания - подобное не следовало допускать вообще. Да, он знал, что среди зверей были не гетеросексуальные пары. И это было естественно для дикой природы, но человек всё же оторвался от тёмного прошлого, любые гнусные пережитки следовало искоренять. Сэт же отпускал вожжи, шёл на поводу инстинктов и тянул за собой парнишку, не понимая, что убивает этой блажью сразу двоих. А ведь какие у этой немочи бледной перспективы - ведь хирург от Бога, ему точно Небо в руки скальпель вложило ещё до рождения. Видел же, как тянется к науке, самого Сепа не захватывало так внутреннее устройство организма. А вот Анпу проводил счастливые часы, ассистируя ему в операционной. И заметил - не любила парнишку смерть, бежала прочь, хотя и пряталась всегда внутри человеческого тела, прикрытая сверху живой плотью. Но задумываться об этом Сепа начал значительно позже.

Потом Сэт привёз маленькую плоскую шелковистую коробочку. Дождался, когда Анпу вернётся из медблока. Что, если он на этот раз промахнулся?- Открой, - сказал он Анпу. Тот покорно поднял крышечку. Там были серьги, две пары. Гравированные ободки со сложной структурой древесной коры. И ещё пара - незамкнутые в кольцо, больше напоминающие клык какого-то животного, матовые, сложная полигональная форма, другая текстура. Очень изящная и тонкая работа.

Его выбор был долог и сложен, но гильдийные ювелиры своё дело знали. Они создали подобие природной формы из металла - два изящных ободка, отполированные до блеска изнутри, чернёные снаружи, как если бы сделали их по отпечатку, снятому с масштабированной поверхностной копии коры растения ботсвеллия сакра; и ещё одну пару - многогранники, подобия серповидно изогнутых клыков, лабрет со штангой, прекрасно дополнявших древесные кольца. Носить их следовало в паре. Была ещё цепочка изящного плетения и к ней - увесистый кулон, который придирчивый и капризный заказчик, контролировавший каждое действие через свой цифровой аналог в ВР, прислал в 3D модели и требовал предельно точного исполнения. Кулон напоминал чем-то стилизованный позвоночник. "Столбец джед" было сопровождающей надписью к объёмной модели.

Вкус этого человека показался ювелирам чересчур вычурным, как и требование исполнить украшения непременно в серебре девятьсот шестнадцатой пробы. Потому что чистое было слишком мягким, а пятьсот семьдесят пятая и семьсот пятидесятая не подходили. Цепочка была особого плетения – пришлось потрудиться, прежде чем воспроизвести всё в точности. В конечном итоге довольными остались обе стороны. Ювелиры получили приятную сумму за три симпатичные безделушки, заказчик - свои украшения с небольшим бонусом в виде красивой минималистичной упаковки - чёрная кожа, серебряное тиснение гильдийной печати для каждого из украшений. И оформленный договор на длительное сотрудничество. Ювелиры ценили таких клиентов, не гоняющихся за потоковыми цацками, цена которым до десяти тысяч, пусть там будут камни и золото. Они пришли к выводу, что этот клиент крайне эксцентричен, но тонко чувствует красоту. А это в нашем-то мире, простите, судари, редкость. Уж гильдия знала толк в украшениях.

- Это... зачем? - Анпу всё же вынимает серьги. Сэт улыбается медленно и довольно. "Пожалуйста, не отвергай это. Мне очень хочется видеть их всех на твоей коже. Это должно быть прекрасно. Совершенно".Анпу вертел в пальцах колечки и удивлялся, как холодно стало в эпигастрии. Матовый блеск имел вкус и запах, он был ментоловым, прохладным. Ему никогда не хотелось смотреть на предметы безотрывно. Ему никогда не дарили подарков. Но дарил Сэт... Просто так. Чтобы сделать приятно. Это казалось игрой - тайной, невинной. Потому что Сэту так нравилось. А он всегда делал то, что ему хотелось.