Глава 22 (2/2)

Он выходит из душа. Смотрит на своё отражение в запотевшем зеркале - мокрый, завернувшийся в полотенце, между шеей и плечом – синюшные и багровые ободки, рубцы, оставленные на его коже зубами медика.

В поверхность из искусственного мрамора вделана раковина. Смеситель - то ли дань архаике, то ли причуда человека, который жил в этом блоке раньше. На полке под зеркалом лежат щётка для волос, расчёска с редкими зубьями, коробочка с воском; на самой раковине тяжёлый стеклянный флакон с дозатором. И пара забытых колец - кто-то мыл руки, снял, да так и оставил. Хор пытается вспомнить - кто же из них двоих носит кольца, Сэт или Анпу? Последний точно носит одно, тяжёлое, золотое, то самое, кольцо златолюбивого древнего царя, которого зовут почти так же, как дядю... Обручальное кольцо? Глупость, конечно. Хор носил серьги, платиновые кольца в мочках. И индастриал,простой штангой, замкнутой плоскими полусферами, чтобы не зацепиться случайно и не выдрать серёжку. Уши он проколол уже после того, как ушёл из дома. Лишние дырки в теле у мужчины были признаком плебейского происхождения, пирсинг являлся меткой обитателей Промзоны, которые стремились перещеголять друг друга, демонстрируя глубины падения портновского искусства и яркостью шевелюр, дико выстриженных и окрашенных во флуоресцентные цвета. Мамочка сравнивала выходцев из Дна с попугаями, пёстрыми крикливыми птичками, которые одно время оккупировали её гостиную, она пару лет с ума просто по ним сходила. Потом эта страсть прошла, но фраза в памяти отложилась.

Дома, у родителей, всё было не так. Ванная была местом сакральным для матери, к тому же, не следовало ему туда заходить, если своя есть. Со временем он просто перестал заглядывать к родителям. Дело было не только в том мешочке, заполненным срезанными волосами, хоть эти пряди будили отвращение и чувство брезгливости даже сейчас, стоило только подумать, ведь волосы кому-то принадлежали, и, может быть, хозяева не слишком хотели расставаться с ними. В их с Мартой ванной был строгий порядок: нельзя было трогать её вещи, хотя особого интереса они не вызывали. У небожительницы не было нужды утруждать себя утомительным уходом за собой, для этого были косметологи, визажисты и прочая прислуга, которая трудилась над обликом сиятельной. К чему ей лишние хлопоты, когда судьбой предназначено только блистать? Дома нельзя было и представить, чтобы Марта оставила кольца или щётку для волос вот так, на виду. Их ванная тоже была сверкающей, но блеск этот отдавал почему-то дорогой косметической клиникой. Хром, никель, стекло, сложная подсветка на стенах, дорогая сантехника, раковина из куска розового кварца, вырезанная в виде ракушки. Ванная выглядела необитаемой, киберуборщики наводили в ней почти стерильную чистоту,не оставалось ни чешуйки кожи на смыве, ни волоска, ни упавшей реснички. Если Марта роняла полотенце, она ни за что к нему потом не прикасалась. У неё была маниакальная, болезненная страсть к чистоте телесной и нравственной. Последнее доводило Хора до исступления.

Он был вовсе не против того, что они занимались любовью только после душа и по предварительной договорённости. Если, конечно, это скучное, вялое трение тел в паре позиций для разнообразия половой жизни можно было назвать сексом. Иногда это доходило до абсурда. Как же Марта пеклась о морали… Да она выцарапала бы себе глаза, только представив себе все те откровенные сцены, свидетелем которых был Хор. Секс в понимании живущей на Небесах хорошо воспитанной девушки был убогим животным пережитком, отношения должны быть прежде всего высокоморальными и почти святыми в плане телесном, иначе невозможно будет говорить о нравственности. Если то, что она испытывала к нему, можно было назвать привязанностью, то всё остальное в их отношениях было просто уродливо, ведь он не мог надеяться на лучшее. Хор был честен с собой, он не любил Марту, и эта связь была, похоже, попыткой для него лично переждать душевный шторм, оторваться от болезненной привязанности к дяде, и доказать самому себе, что он тоже нормальный, что его вечный поиск конечен, и всё будет не хуже, чем у других. А сейчас... Он ничего не знал об Анпу. И совсем мало знал о Сэте. Но, может быть, если его приняли в это гнездо, в это уютное логово, они смогут беседовать?

В этой ванной были следы воды на раковине, на полках лежали мелкие предметы, которыми явно пользовались: тушь для глаз, щипчики для ногтей, пилки, в хрустальном стакане сохли две зубные щётки. Рядом стояла пепельница, тяжёлая, простая стеклянная, чисто вымытая, но ею пользовались постоянно, все края в несмываемом налёте коричневой смолки. Здесь пахло горько и сладко, чем-то вроде той пены, которую тщательно смывал с них обоих Анпу. И всё же Хору не верилось, что здесь кто-то ежедневно моется, чистит зубы, расчёсывается, подводит глаза, бросает грязную одежду и стирает в стиральной машине, или оставляет в душе длинные волосы. Зачем здесь стоит обтянутый кожей пуфик, что толкут вон в той каменной ступке с пестиком, покрытыми несмываемыми чёрно-синими потёками? Хор представляет, как Сэт обнимает своего медика в этой ванной, представляет их обоих в душе...На подзеркальнике он замечает маленький флакончик, оправленный в увесистое благородное серебро. Стоппер стеклянный, в виде стилизованного пера. Внутри переливается маслянистая тёмная жидкость. Он осторожно берёт его двумя пальцами, открывает. Пахнет горько, влекуще, цветущей Степью и ядовитым цветом.- Кхмерский уд, - говорит за его спиной Анпу. - Они так называются.Над верхней губой и висках выступает пот, он медленно оборачивается - Анпу стоит рядом, уже одетый в домашнее. Он забирает у него флакончик, с мягким звуком ставит на место, на приклеен бархат или кусочек кожи, чтобы не билось стекло, не соскальзывало с полки, не мешали громкие звуки. Протягивает аккуратно сложенные вещи, предлагает одеться. Хор разворачивает футболку, простую, чёрную, с выцветшим принтом, изображавшим стилизованную маску. Санта муэртэ тоже входила в категорию запрещённого искусства, Метрополия считала что чуждый местным традициям культ смерти приносил одни проблемы. Надевает бриджи из мягкой материи. Вещи пахнут отдушкой для белья. К ней примешивается едва уловимый аромат, всегда витавший в этом живом блоке, неистребимый, вездесущий: шала, яд и благовония.

- Это Сэта, он не будет против, - просто сказал Анпу, когда Хор надел футболку. Потом поманил за собой. - Идём.

Больше всего хотелось спать, забраться в гнездо и наконец забыться крепким сном. Изнурительный марафон: или сломать, или приручить, или уничтожить - наконец-то подошёл к концу. Анпу почти исчерпал собственные ресурсы, даже несгибаемый с виду Сэт вымотался и сердитая усталость красила его ещё меньше, чем злобное высокомерие. Стоит поискать точки соприкосновения с этим измотанным сонным зверёнышем. Хор выглядел очень одиноким в своём горе. Анпу подумал о том, что его собственные отношения с Сэтом начались с беседы, с долгих разговоров. Сэт, скрываясь за безликим аватаром, щедро делился с ним своими мыслями, знаниями, беседа с ним была глотком свободы в его персональной пустыне бесконечного ужаса, ожидания боли и одиночества. Сотни тысяч сообщений, тщательно подчищенных хакером впоследствии, превратились в молекулярную нить, ставшую стержнем, не давшим сломаться. Медленное, осторожное, долгое сближение было потом, когда Сэт искал к нему подход, приучал к себе, собирал воедино и создавал из этих останков почти растоптанной личности холодное, совершенное, отстранённое божество, прекрасное и ужасное одновременно. И Анпу был бесконечно благодарен за это. Он не мог без хакера точно так же, как и тот не мог обходиться без самого Анпу. На людях их общение сводилось к языку тел и жестов, о котором знали только они.

Хора Сэт привёз как зверька, изловленного по пути на Базу, кинутого в багажник, а после грубо брошенного в клетку. Его заперли, лишив общения и права выбора. Сэт мучил его, злобно подкусывал, изводил всеми доступными способами, не переступая, впрочем, границу травматизма и серьёзного телесного ущерба. Он взял силой, вымещая на нём застарелую, неистребимую обиду за смерть Тефнут, за то, что Усир сделал с ним самим, хотя вины Хора не было ни в том, ни в другом. И лежать бы этому глупому мальчику где-нибудь в Степи со вскрытым горлом, сломанной игрушкой мотокочевников, выброшенной за ненадобностью. Или на Базе, на полу ремонтного бокса, с лопнувшим черепом - заряд из разгонника превратил бы его в кроваво-костное месиво. Это было логичным завершением, потому что не стало бы места в их полуразрушенном и пошатнувшемся мире вот для этого птенчика, выкинутого жестокой рукой из гнезда.

Анпу укладывает Хора рядом с собой. Тот обмирает, сворачивается калачиком на самом краю, ожидает подвоха. Какая у него напряжённая спина, скованные плечи, похолодевшие руки. Он натягивает на них обоих одеяло, просовывает ладонь под чужую руку, пробираясь к животу, прижимается к нему сзади. Хор безответно сжимался в комочек, закрываясь от него.

- Я не сделаю больно.Хор весь обращён внутрь себя самого. Его снова охватывает тревога. Что, если Анпу сейчас рассердится и отбросит его прочь? Что будет, когда вернётся Сэт? Он не знает, как реагировать, ему неуютно в чужой постели, из которой недавно его выгоняли, выбрасывали, как мусор и из чужих жизней, в которые он хотел влиться, тоже вышвыривали. А сейчас вдруг приняли, он лежит в чужих объятиях, столь желанных недавно. Они должны войти в обыденность, ведь это ему говорят языком жестов, верно?

В полутьме каждый звук остёр, Анпу обнимает его, серебристый, гибкий, горячий, он чувствует его пальцы возле своего лица. Обдаёт дыханием, касается слепо закрытых век, горячих висков. Хор видит его силуэт, очень белая кожа светится в темноте, дыхание прослеживает завиток клейма на его скуле, шрамы, оставленные Сэтом. Глубокие, фактурные, их можно свести, но они останутся на его сущности, ни за что не вытравить и невозможно будет забыть создавшую их череду событий. Хору кажется, что кончики пальцев Анпу оставляют на нём горячие следы, которые будут заметны в инфракрасном диапазоне, каждое касание пронзительно до дрожи. Но отвечать так стыдно, нелепо. Что он может ему предложить в ответ, когда руки так неумелы, а движения угловаты… "Может быть, сейчсас мои объятия будут приятны?"

Лицо Анпу прячется под распущенными волосами. Глаза полузакрыты. От него волнами исходит какое-то сияние, и Хору кажется, что это модификация пигмента в клетках эпидермиса. Возможно, медик всё же не такой натурал, каким кажется на первый взгляд. Потом догадывается, что ночное освещение даёт подобный эффект, за стеллажом мягко светится подсветка полок, отбрасывающая причудливые тени на стену. Анпу едва слышно вздыхает, поднимается на локте. Вглядывается ему в глаза. Ночью он совершенно другой, изящный белый зверь, тяжёлый и горячий, крадущийся в тишине, в тенях. Задаёт сбивающий с толку вопрос:- Ты куришь?

Почему он спросил об этом сейчас? Хор отрицательно качает головой, не понимая, почему он солгал, ведь он курил иногда с Сэтом, когда тот предагал. Но это было достаточно давно... Месяца два или три назад. И стимуляторов он никаких не принимал примерно столько же.

- Хочешь покурить вместе со мной?

Он не может не согласиться. Даже если его сейчас отравят, он с радостью примет яд из рук медика. Анпу тянется через него к стеллажу. Так близко мелькнувшая под задравшейся футболкой кожа, тусклые искры на колечке в его пупке. Хочется прикоснуться, он даже протягивает руку, но не успевает, Анпу достаёт со стеллажа плоскую коробку и усаживается, прижимаясь к спинке кровати. Искоса поглядывая на него, сворачивает ароматный джет, вставляет в короткий мундштук, прикуривает от маленькой зажигалки, сделанной в виде вытянутого цветочного бутона. Он затягивается, выпускает длинную струю дыма, и протягивает косяк ему.- Попробуй, - тихо говорит он, прижимается сбоку, обнимая его одной рукой, притягивая к себе поближе. - Это приятно…Голос у него тоже сейчас был другой, ночной, особенный, тихий, в нём есть нечто гипнотическое. Ароматный дымок заполняет голову колючими искрами. Жар разливается по телу, мысли медленно наползают друг на друга. Хору кажется, что они неповоротливы, ленивы, как улитки, ползущие по стеклу в аквариуме. Океан отчаяния сменяется омутом истомы, наполненным дымом шалы и чужим присутствием. Сейчас словно сработала, наконец, программа, защищающая его от перегрузки. Всё для него ново и очень странно. Всё неопределенно, приглушено. Хор сползает вниз. Под его плечами оказывается шелковистая подушка-валик. Его нежно касаются чужие пальцы, он чувствует тепло рядом с собой, их тела уютно переплетаются. "Наверное, он очень скучает без Сэта здесь, когда остаётся один... Наверное, было очень больно видеть всё... что я сделал..." - он неловко и робко обнимает Анпу за шею. Съёживается, когда тот кладёт на его плечо ладонь.

- Ближе, - говорит Анпу. Хор поднимает к нему лицо и медик прижимается к его губам своими. Он теряется, не зная, как ему ответить. Будет ли правильным продолжать поцелуй?Не нарушает ли он чужих границ? Как определить отношение к другому, если он так мало умеет сам? Анпу выдыхает прерывисто, разжимает языком его губы и зубы и Хор чувствует у себя во рту его подвижный язык. Вкус металла, шалы, ментола, чужой слюны. Этот поцелуй не был таким, каким он его себе представлял. Не было холода, отчуждения, стерильности, привкуса крови и яда, штанга совершенно не мешала, железо у него во рту придавало поцелую особую окраску, намекающую на то, что умел делать медик горячим жадным ртом. Он почувствовал прилив возбуждения, когда Анпу придавил его всем весом, забираясь на него, оплетая руками и ногами. Хор осторожно коснулся его талии, провёл по выгнутой спине снизу вверх. Анпу аккуратно убрал его руку, показывая - нет, не сейчас, не время и не место.

"Глупый, неумелый мальчик", - думается ему, когда Хор заключает его в угловатые объятия, возится рядом и затихает, прижавшись щекой к его плечу, интуитивно отыскав то самое положение двух тел, когда получается живой тёплый комок. Тело тяжелеет, дыхание замедляется, Хор крепче прижимается к нему. Анпу снова затягивается, чувствуя, как горько-сладкий дымок шалы обволакивает его сознание. Хор глотает дым вместе с ним и по мере того, как он погружается всё дальше в мир сновидений и горько-пряные волны чужого спокойствия, его любовь к Анпу становится глубже. Способность этого человека отдавать тепло и сопереживать, возможность входить с ним в контакт, в то время как он оставался непостижим, как судия, поражает.

Пока он засыпает, Анпу определяет своё состояние и с удовлетворением приходит к выводу, что ему сейчас хорошо, тепло и уютно. Он очень скучал без Сэта, ночи без него казались бесконечными, одинокими, как обледенелая тропа. Хор не сможет заменить собой божество, но его общество неожиданно приятное, его запах и прикосновения не вызывают отторжения.К тому же он достаточно тёплый, чтобы использовать его как своеобразную грелку между прохладными простынями. Он успевает подумать ещё и о том, что делить Сэта с мальчишкой он не собирается, но больше не позволит ревности застилать глаза. Хакер безраздельно принадлежит ему, а мальчик принадлежит им обоим. Такая формулировка показалась подходящей и правильной.

Хор спал беспокойно. До этого дня его не ласкали, укладывая с собой рядом, не целовали с открытым ртом, он никогда и ни с кем не курил в постели, его не обнимали так, как обнимал спящий Анпу, не обвивали всем телом, отыскивая тепло, забираясь ладонями под одежду. Медик лежал рядом маленьким зверьком. Он не вертелся, как Хор, не просыпался, его сон был спокойным и ровным, дыхание тихим и глубоким.

Температура понизилась ещё на два градуса. Снова проснувшись, Хор равнодушно отметил, что должно быть Монту забрал всю энергию на систему сканирования, добил жёсткими щупальцами локаторов до самого горизонта и включил глушилки. Через час-полтора термостаты снова поднимут внутреннюю температуру отсеков до приемлемого уровня, а вот медчасть не пострадает - там всегда были комфортные плюс двадцать один по Цельсию, вне зависимости от времени суток. Медчасть была автономной. И, пожалуй, теплицы тоже. Хотя растениям эти два градуса плохо не сделают. Хору нравилось на агроуровне Базы, где безраздельно царила и властвовала Мут, которая называлась "великая мать бога", во всяком случае, так говорил о ней Сэт. Она была кроткойлуноликой женщиной без возраста, субтильной, маленькой, с узкими блестящими глазами и гладкими волосами. Говорила тихим, низким голосом. Сэт с ней был очень вежлив и обходителен, он наклонялся к ней, чтобы не переспрашивать. В теплицах царила тишина, там пахло мокрой землёй, прелыми листьями и почему-то подгнившими яблоками. На этом же уровне Анпу пестовал ядовитые растения, самые яркие и душистые из гербария теплиц были его подопечными. В их цветах, стеблях, плодах и корнях зрели яды, из которых экстрагировали алкалоиды, необходимые для фармкомплекса. Пару раз Хор видел, как Сет целовал Анпу в этом отравленном саду, в укромном уголке, под лозами, в полутьме. Подсмотренные поцелуи оставляли странное и стыдное чувство, как будто бы он вторгался в самое сокровенное и потом он старался не встречаться с ними взглядом. Мут улыбалась кроткой лунной улыбкой. Наверное она знала, чем связаны командир и зав медчасти, но держала своё мнение при себе. Поцелуи в цветах не волновали Мут, её сердце и внимание были отданы растениям.***В душном, полуобморочном сне Хора плыли, сменяя друг друга, чудовищные фигуры в потоках мерзостей. Неизвестно, откуда выплыли жуткие видения - совокупляющиеся с маленькими мальчиками старики с отвисшими яйцами и дряблыми, колышущимися животами. Клубки тёплых змей, которые разевали блестящие алые пасти, подкрадывались к нему, обвивая вокруг ног и рук свои кольца. Исполинские сороконожки, окрашенные в предупредительную красно-чёрную полоску, гнусно трепеща усиками, подбираются к босым стопам и вонзают в его тело хищно загнутые мандибулы, источают ароматы кислоты и там, где они пробегают по голой коже, остаётся воспалённый след, как от ожога. Ему снова снится бескрайняя пустыня, высокие барханы, сложенные мельчайшим белым и золотым песком, кроваво-красные скалы, поднимающиеся у горизонта. Барханы отбрасывают чернильные тени, и он идёт по самому гребню, обжигая ноги. До тех пор, пока не закатывается солнце и не опускается холодная ночь. Рядом с ним снова неслышно ступает изящный аспидно-чёрный зверь с большими стоячими ушами, он идёт за ним, высоко подняв раздвоенный хвост, облизывает узкую морду мокрым красным языком. У зверя глаза Сэта. Медовые, человеческие, с золотым водоворотом ридаутапо радужке вокруг расширенного зрачка. За мягкими губами зверя острые белые зубы, ряд за рядом, как у акулы. Зверь приближается к нему, смотрит снизу вверх, а потом ухмыляясь отходит прочь. За ним тянется почти человеческая тень, как будто её отбрасывает человек со звериной головой. Со сне Хора движется по блестящей широчайшей серебряной ленте реки маленькая лодчонка с крошечными гребцами, и эта вода не река вовсе, а плетистое тело исполинской змеи, с которой начинаются сновидения, тяжёлые, душные, не имеющие конца и начала. Видения перемежаются дигитальными ужасами, в которых он внезапно становится несовместим со своим виртуальным сезамом и его нейроны поражает синдром параэлептической несовместимости. По нервным цепям ползёт эволюционирующий вирус-полиморф и он замирает от ужаса, потому что больше не может пошевелить даже пальцем, пока вредоносная программа уничтожает его изнутри.

В полусне ему кажется, что вернулся Сэт, принёс с собой запах поверхности - раскисшую пыль, пережжённую изоляцию, электролит, в который он где-то влез, гидравлическое масло, крепкие сигареты, раздавленную сочную траву. Он не может отличить сон от яви, он находится где-то за гранью реальности, там, где ещё не дрёма, но уже не бодрствование. Когда Хор открывает глаза, то видит чужую спальню, чувствует, как к нему сзади прижимается горячее тело. Анпу слышит его беспокойство, подгребает под себя, утыкается лицом ему куда-то между шеей и плечом, и говорит:

- Спи... Всё хорошо. Спи.