Глава 20 (1/1)

Возможно, первый раз в своей жизни Хор получил какое-то удовольствие от того, что находится в машине с дядей. Тот не стал орать, когда его сморило ближе к вечеру - швырнул ключи и посоветовал идти прилечь, чтобы не позориться тут и не нервировать людей своей усталостью. Ослушаться он не посмел... Забрался на заднее сиденье, укрылся с головой курткой и погрузился в хорошо знакомый тревожный сон, где он убегал по пустыне, полной мельчайшего красного и золотого песка, от странного зверя - стройного, изящного, чёрного, как смола. У зверя были большие уши удивительной формы и раздвоенный хвост. Он легко скользил по самому гребню бархана над головой Хора, который скатился по склону кубарем, оставляя облачка невесомой золотистой пыльцы. Небо над ними было яркое, тёмно-синее. Солнце - алый диск. Чёрный зверь подошёл ближе. Он улыбался багровой пастью, вываливал влажный мясистый язык, скалил белые-белые клыки. Он обнюхал протянутую к нему руку, презрительно сморщился и склонил узкую морду. У зверя были глаза Сэта...Сэт его не стал даже будить - дал выспаться. В гараже его растолкала Сахми. Хор проморгался - в боксе была приятная полутьма, значит, Патрол стоит достаточно давно, и самого хозяина нет. Сэт по приезду врубал потолочные и боковые светильники, осматривал свою стальную кобылу и в выхлопную трубу не ленился заглядывать - завёл привычку после того памятного случая, как там оказалась пара десятков коконов метаос, которые жестоко искусали и его, и завгара, и ещё парочку ребят, оказавшихся в гараже. Сам он едва не отправился в сторону великого Северного Неба - молекулярные анализаторы нанитов, циркулировавших в его крови, не смогли определить характер этого яда, и он ухнул с головой в омут анафилактического шока, с удушьем, отёком, панической атакой и запредельным страхом смерти. Хору ничего этого не было известно, и поэтому ему казалось странным желание дяди заглядывать под днище машины, крылья, капот. Удовлетворяясь осмотром, он включал санитарный рецикл, поскольку коконы метаос и прочих тварей могли пережить обработку в шлюзовой камере. Ничего опасного извне не должно было проникнуть на Базу. Это закон.Хор мельком увидел своё отражение в боковой двери и стекле - ни пятнышка, ни пылинки, значит, он и это ухитрился проспать? Но почему Сэт не поднял его?Сахми тоже не понимала поведение командира, это её сбивало с толку. У того, конечно, случались разнообразные причуды, но, пожалуй, первый раз на её памяти он не стал на кого-то вызверяться за слабость. Анпу не в счёт, тот стоял до последнего, и тут уже Сэт его гнал отдыхать. Так было всегда.- Давай, - сказала она, подталкивая Хора в спину. - Иди к себе, пока возможность есть - отсыпайся.Внутренне она его тихо жалела - бесполезный мальчишка, безрукий, неумелый, пусть он хоть десять раз хакер, Базе нужны именно рабочие руки. Она даже понимала, почему мальчика сморило - вкалывать наравне с Сэтом было для него непосильным трудом, она точно знала, что у него должно свести пальцы и ломить плечи. "Монтаж энергачей - это тебе не штанишки просиживать в офисе. Да и командир - не твоя мамочка, по головке гладить не будет уж точно".Сколько раз этот недотёпа вываливался из машины, прихрамывая на обе ноги? Или выползал, держась за поясницу? Да и выходил из гаража с таким видом, как будто Сэт его там в непонятные дуги заламывал. В чём, собственно, Сахми ни секунды не сомневалась, так это в том, что тот реализовал посредством Хора свои садистические замашки, которые никогда бы не вылились на его сокровище. Она была посвящена в маленькую тайну Сэта и Анпу. И достаточно давно. Ей не было нужды это афишировать – что-что, а тайны она хранить умела. Сахми тихо сочувствовала Анпу, видела, что тот захлёбывается в своём одиноком отчаянии. У этого отчаяния не было образа, зато был запах цветов аконита. Они пахли точно так же, как злость и горе Анпу - индиговые и чёрные дрожащие капли отравы, скопившиеся в чашечках цветка. Потом этой отравой пах Сэт - источал холодный синий аромат аконита, заимствуя у неё вороток, которым он пользовался, как указкой, чтобы указать на промахи в работе.Швыряться предметами с забинтованными пальцами ему было неудобно, и некоторое время База жила в постоянном внимании - куда же укажет серебристый прутик. Потом биобинт - миниатюрная симбиоколония, производящая коагулянты и анальгетики вместе с катализаторами регенерационных процессов - быстро заращивал рваные раны, постепенно замещая собой потерянные ткани. Спустя неделю она окончательно мутировала в собственную плоть Сэта, оставив тому неприятное воспоминание - шелушащуюся кожу на кончиках пальцев, нестерпимо чешущуюся, доводящую до исступления. Обдирая прозрачные чешуйки с долей мазохистского наслаждения, Сэт постепенно возвращался к своему обычному взвинченному состоянию, начиная срываться на проштрафившихся. А когда руки зажили, он вернул вороток Сахми. Аромат аконита к тому времени почти развеялся."Зря ты к нему вообще в койку полез, ой зря... Сожрёт тебя медицина. С потрохами сожрёт, да и Сету достанется... Хотя... может быть, пронесёт?" - она покачала головой, возвращаясь в привычный круг обязанностей, и забыла про Хора - не было у неё времени сейчас оделять вниманием или толикой сочувствия этого зверёныша. Он напоминал ей мошку, которая несётся в воздушном потоке к пышущей жаром решётке радиатора. Или кузнечика, который прыгнул на лобовое стекло, и которого уже окатило из форсунок омывайкой - вот сейчас двинутся щётки дворников и размажут прилипшее к текстолиту насекомое. Она видит эту мелкую золотистую мошку, но ничем не может помочь. А потом он стал ей напоминать заморенного худого мышонка, которого выудил мягкой лапкой из норы кот, замучил его, загладил, заиграл и теперь лежит, прижимает вспотевшую от ужаса тварюшку когтем к земле. Вот-вот проглотит. Не жуя. Сэт перестал кошмарить племянника, он больше не изводил его ежедневными нападками, сошли засосы, покрывавшие шею и плечи, даже лицо было чистенькое. Ну, почти. В одно прекрасное утро Хор появился в ремонтном боксе с татуировкой, прочертившей лицо, как растёкшиеся кислотные слёзы. Ультрамарин, сажа, лазурь - от нижнего века дальше к наружному углу глаза и вниз, по скуле, спиралью, которая не замыкалась в кольцо."Интересно, на хрена ему лицо пометили", - подумала она. - "Как клеймо, в самом деле. Хотя... Вот есть у Сэта художественный вкус, ничего не скажешь, я тут и спорить не буду. Только эстетика у него такая, извращённая. Мрачняки и гатишнасть... Дитя декаданса, который регулярно встречается на переломе веков, блять". От львиного взора Сахми не укрылись следы зубов на шее - вот это в самом деле её удивило. Как будто мальчишку пытались убить, безжалостно рвали живое. Укус цвёл на коже победой звериного и чувственного над миром духовным. Сэт просто сменил тактику. На смену рукоприкладству пришло насилие моральное, исподтишка, он хладнокровно лишил племянника общения со всеми членами своей команды. Сахми точно знала одно. Хор - чужак, и вся База навострила уши, смотрит во все глаза - как же поступят с новеньким, примут в стаю или пережуют, и он издохнет, не выдержав прессинга. Но тут уж Сэт превосходил сам себя - настолько он ненавидел оставленную семью, настолько ему были противны ближайшие родственники, что он себя не мог переломить по отношению к мальчишке. Он его тихо и очень злобно подкусывал, выливал на него всё скопившееся раздражение, а тот с безропотностью замученной зверушки сносил всё, смотрел на него расширенными зрачками, ожидая своей порции боли, и втихую косился на зава медчасти, облизывал взглядом. Сахми видела подобное в Степи по весне - в птичьих гнездовьях, в волчьей стае, у трубящих басом оленей, созывающих самок - такой же стеклянный взгляд, как и у Хора, провожающего Анпу и уставившегося ему в затылок. Он до зубового скрежета хотел медика, но с удовольствием ложился под командира. Эта звериная игра была проста и понятна. "Мальчики, мальчики... Идиоты, блять".Хора в самом деле не трогали, не звали в тот день к себе, Сэтне метал громы и молнии, Анпу не говорил тихих злых слов, не ранил сердитым взглядом. И это было как затишьем перед бурей - как будто ему давали время зализать наскоро раны, переждать волну своей скорби, затопившей всё его существо. Его обида и в самом деле остыла, он не умел долго держать зло, не отрастил зубы и когти, хотя пытался им двоим соответствовать, даже шёрстку на загривке смешно топорщил вначале, огрызаясь, пытался что-то противопоставлять, что-то доказывать. Вся эта обида, сжатая между пальцами так, чтобы потекло липкое, противное, как свёртки крови, выдавливаемой вместе с гноем из обширной флегмоны, исчезла, стоило Сэту зажать в переходе между уровнями от гаража к боксу.Прижал его спиной к себе, обхватив одной рукой поперёк груди, запуская другую между ногами, потёрся тяжело, медленно, так, что Хор чувствовал, ещё как чувствовал, каждое его движение всем телом, как будто на нём ни единой ниточки одежды не осталось. Обдало знакомым запахом - синтетика, шала, горечь и химоза энергетиков, толика феромонов, которых достаточно, чтобы мучительно захотелось отдаться. Его обожгло рассыпавшимися дредами - не косички, а ядовитые змеи зашевелились вокруг лица, впились в его кожу, как будто стоял у стены обнажённый, пока Сэт его лапал, беззастенчиво прижимаясь сзади. В его ягодицы упиралась чужая эрекция, Хору нестерпимо хотелось избавиться от преграды в виде одежды между ними, он заскулил тихо, понимая, что играет всё равно по чужим правилам, и права голоса у него нет. Он представил, как Сэт сейчас заломит ему руку, заставит прогнуть спину, прижаться грудью и лицом к стене, сдерёт с него штаны с бельём и засадит сзади без смазки, а потом вцепится зубами в его затылок. Дрожь, прошедшая по его телу, была сладкая. Он прижался к нему задом, невольно повернул голову, и Сэт внезапно лизнул его в щёку - медленно-медленно, от угла челюсти к мочке уха, так, что он на себе ощутил буквальность фразы - потечь в чьих-то руках. Он стал куском расплава в руках Сэта, да пиропластовый поток, скатившийся по склону Везувия к злополучным Помпеям, обжигал не так сильно, как его спину обжигало чужое дыхание. Под горлом была его рука, пальцы медленно-медленно сжались, нащупали бьющийся пульс, сдвинулись чуть ниже. Да, да, вот сейчас он снова сделает ему больно, за ласковым касанием должна следовать тупая боль укуса, медный запашок крови, его собственного страха и адреналина. Вот снова сжал через штаны, грубо, властно, оценивающе…И слегка оттолкнул прочь.- Чуть позже.Хор тяжело-тяжело дышит. Сэт уходит. Что тому стоит всадить в него пару зарядов из разгонника, добить наконец, чтобы он не мучился, не ждал без конца непонятно чего? Он забавляется. Играет с ним, как будто бы Хор - фигурка на линованной доске для сенет. Сэт играл вечерами с Анпу в эту странную игру, похожую на шашки. Они кидали палочки, двигали в квадратах башенки и конусы и разговаривали. Иногда звали Хора. Но тогда доска была другая, фишки и шарики перемещались по ячейкам, образующим свернувшуюся спиралью змею, которая называлась "Мехен". Как и змея, игра именовалась "содержательницей какого-то особенного порядка". Правила были простые - никто не проигрывал и не выигрывал.Снова... Это больно. Сэт с садистическим наслаждением сдирает с него кожу по живому, и Хор ждёт момента, когда тот подойдёт к нему с коротким мясницким ножом своей злобы и сделает первый надрез. Покорная жертва, которая наслаждается своими мучениями, и ест с руки палача. Вещь, собственность, которая не может ему отказать. И снова это - обида... Он не может отказывать, он даже сопротивляться или ответить ему не может. Сэт уходит, оставляя после себя чувство пустоты. Вот что это означает - принадлежать ему. Сэта не интересовало чьё-либо мнение, он сделал его своим из забавы и теперь оставлял, наигравшись, заставляя Хора ожидать малейшего жеста расположения, всё время ловить взгляд. Вещь. Хочется потеряться на Базе так, чтобы Сэт не смог дотянуться до него своими щупальцами. Чтобы больше не было продолжения кошмара, от которого нет спасения. Хуже не бывает - денно и нощно ожидать, когда же его позовут к себе, ожидать, что сегодня наконец-то он продолжит начатое, а не отшвырнёт прочь со злыми словами.Хор смотрит ему в спину. Садится у стены, сгорбившись, чувствуя себя опустошённым. Снова... Тоска, одиночество, отчаяние. Безнадёжность. Вещь, которую взяли, повертели в руках и отбросили."Приходи ко мне. Сейчас. Я жду".Сообщение сбивает Хора с толку. Он обещает закончить то, что начал? Может быть, это он имел в виду, говоря, что продолжит чуть позже? Хор не знает. Совсем. Он давно отчаялся понять, чего же от него добиваются. Что еще Сэт хочет доказать ему? Ведь уже хочется кричать, на самом деле хочется."Я понимаю, я согласен, со всем согласен, я бесполезный, я твоя игрушка, наложница, кто угодно, прав именно ты, не прав я, только прекрати это, пожалуйста… Меня разрывает на части это отчуждение, мне больно всё время, я в жизни такого кошмара на себе не испытывал, я даже не могу понять, чего же тебе и ему от меня нужно, я пытаюсь соответствовать тебе, но ты и это отвергаешь. Тебе же плевать, если я скажу, что у меня дыра там, где находится то, что тобою же названо сутью, душой, это ужасно, запредельно бездушно. Тебе точно будет плевать, что это антигуманно, в тебе нет сердца, ты сам как чудовище, дигитальная, чёрт побери, крыса с силиконовыми нервами и синтетическими мускулами. Ты не понимаешь или не хочешь понять, что меня к себе приручил, заставил желать, и я теперь мучаюсь ожиданием. Я хуже собаки, потому что готов на всё, стоит услышать, что ты ждёшь, зовёшь к себе, мне хочется этих прикосновений, грубости, всей злобы, которую ты вкладываешь в каждое обращение, но пожалуйста, пожалуйста..."У обиды вкус мокрого пепла. Он напоминает дурную попытку отведать плод, выросший на метаяблоне. Во рту остаётся горечь вместе с ощущением обмана, ведь плод выглядел съедобно, был такой привлекательный. Но тебе не досталось ровным счётом ничего, кроме подобия оригинала. Хор сам себе противен сейчас - бежит, как собачонка, стоило Сэту написать, что он ждёт. "И какое же ты сам… Ничтожество".Наверх он поднимается не один. Что Анпу делает на этом уровне в такое время? Он же должен быть сейчас в медчасти. Если Хор помнил что-то из скачущего расписания медиков, то у зава были ночные дежурства. В эти дни из блока, из библиотеки выпроваживал его лично Сэт - спокойно, безэмоционально, твёрдой рукой. Когда Анпу не дежурил в ночную, остаться можно было на чуть подольше. Иногда Хору мучительно хотелось с ним заговорить, но встречаясь с холодным взглядом, он отходил.Возможно, он тоже не ожидал его увидеть. На секунду замешкался и нажал кнопку, удерживая двери открытыми.- Ты едешь или нет?- Да, конечно.- Быстрее.Лифт показался ему очень тесным. Достаточно протянуть руку и можно коснуться. Кабинка такая маленькая - это не грузовой лифт, куда влезет погрузчик с оборудованием или контейнер два на четыре, да ещё и место останется. На этих лифтах раньше перемещался персонал НИИ - от нижних уровней к верхним. А сейчас ехали они...Сколько раз подобная воображаемая сцена будоражила его ночью. Закрывая глаза, он мог легко представить себе кабину лифта, неспешно ползущую вверх, тяжёлые двери, отсекающие их от остального мира, два конуса жёлтого света, его робу и свою одежду, лежащую на полу, и они вдвоём, сливающиеся на этих смятых тряпках. Анпу сидит на нём верхом, волосы распущены, он прижимается щекой к его щеке, обнимает за плечи. Все движения плавные, неторопливые. Оргазма от этих видений он достигал за пару минут. Если действовать ладонью и по всему стволу, удовольствие растягивается. Если двумя пальцами в районе головки - быстро и сильно. В его диких эротических фантазиях образ Анпу иногда накладывался на образ Сэта, этот секс был белым жарким мясом, которое звало и требовало.Он искоса посмотрел на медика. Подумал, что тот выглядел так, как будто его застали врасплох, как раз в тот момент, когда он собирался пойти к Сэту. И что, вероятнее всего, так оно и было - этим лифтом почти не пользовались другие обитатели Базы, по сути, это был один из самых долгих путей наверх.Анпу, решивший, что синхрон слишком могучая волна, чтобы противиться ей, чувствовал, как от Хора исходит знакомый феромоновый след, делавший его своим. Привлекательным. Над мальчишкой он ощущал внутреннее превосходство, ему было приятно внимание Хора, егозаинтересованность, искреннее восхищение. Он тихо вздохнул. Его зацепил эмоциональный откат Сэта - желание довести Хора до границы, когда обнажатся натянутые нервы, прорвутся искренние чувства, какими бы они ни были. Воспоминание о физической близости,краткое и достаточно приятное, спроецированное через чужое сознание, возбудило собственный интерес. Прикоснуться. Поиграть. Совсем немного - эта игра ни к чему не обязывает. Сэт... Анпу щедро, напрямую заимствовал его эмоции - звериное ожидание, кристальная, чистая, холодная злоба, сопряжённая с затянутым ожиданием катарсиса - ну, когда же? Напряжение. Усталость. Желание сию минуту оказаться рядом с ним. Потребность в отдыхе и контакте - затеять любовную игру, излиться в чужое, тесное, хорошо знакомое, желанное. И забыться, превратиться в зверей, сбившихся в тёплый комок в своём логове. Понимание, что ждущий партнёр хочет того же самого. Снова ожидание.На шее у Хора под прозрачным квадратом бинта медленно заживал его укус. Вот он осторожно потрогал кожу рядом с ранками, там, где налились лиловым синяки. Это заинтересовало Анпу, он отвёл его руку в сторону сильным движением.- Я посмотрю.Надавил, сдвинул пальцы, надавил ещё раз, не отдавая себе отчёта в том, что он делает, накрыл болевшее место ладонью, почти лаская. Хор запрокинул голову, закрыл глаза и внезапно тихо застонал. Температура подскочила, Анпу почувствовал волны тепла, исходящие от него. Он всегда мёрз, много лет подряд. В логове он вил гнездо из подушек и пуховых одеял, обвивал Сэта руками и ногами, стремясь оказаться поближе, согреться. Вдвоём спать было хорошо, тепло, уютно. Это успокаивало.Его привлекла эта разница температур, жар чужой крови.Анпу прижал Хора к стене кабинки. Отбросил прочь руки, когда он попытался обнять, коснуться напряжённой спины. Хор успел посчитать этажи, которые они миновали, - лифт полз со скоростью больной черепахи. Он захлебнулся ароматами боли, которые принёс с собой Анпу, стерильностью хирургического инструментария, накрытого стола, развёрнутой малой операционной, чужой крови, эфира, медикаментозной холодности, страха чужого тела, впустившего в себя болезнь, и не имеющего силы с ней справиться. Он стиснул ногами горячее бедро, показывая - да, я согласен, я доступен, я так хочу, чтобы ты не останавливался.Какой глупой, непростительной ошибкой было погладить шею, коснуться волос, забранных в тугую косу. Ведь ему уже позволили это касание, он следовал за его руками, и медик не был против. Вот спустился вниз, кончиками пальцев через ткань блузы нащупал резное серебряное колечко в соске. Прикосновение к нему было острым электрическим импульсом. Анпу вздрогнул.- Ты отвратителен, - шёпот тоже был острым, колким, как битое стекло, ядовитым, как всё, что он создавал в лаборатории двумя уровнями ниже. К ароматам боли добавилось синее дыхание аконита. - Тупое животное, - грубо оттолкнул его от себя, как отшвырнул. Движения были резкие, хлёсткие, он разве что не по лицу ударил. - Слушать ничего не хочу!Хор даже рта открыть не успел, только вздохнул судорожно. Слова застряли где-то на уровне перстневидного хряща, так и не успев подняться вместе с выдыхаемым воздухом к голосовым связкам. Зло оскалившись, Анпу буквально вытолкал его из лифта.- Даже не пытайся повторить. Понял?Это ещё хуже, чем выстрел в упор. Наверное, то же испытывает смертельно раненое животное, которое идёт по сухому руслу, чтобы где-нибудь лечь и истечь кровью.Он бредет в полутьме и думает, что этот путь - сущий коридор кошмара, потому что его снова отверг Анпу. Что же он делал здесь, на этом уровне, тогда как он должен быть в медчасти, на своём месте? Что заставило его поймать Хора за руку, притянуть к себе очень близко? Почему самому ему показалось, что Анпу тоже возбуждён, что он дрожит, что его хиркостюм – тонкий-претонкий, а тело под ним - твёрдое, гладкое и обжигающее? Что он тоже хочет, если подошёл первый? Ведь это было просто игрой. Вещь. Взял с полки, повертел в руках, нашёл неинтересной и отбросил в сторону. Его вообще не должны интересовать чувства вещи, которую ему предложили. Захотел- взял поиграть. Захотел - отшвырнул.Хор ощущает себя затерявшимся в бескрайнем космосе фотоном, летящим куда-то за горизонт событий. Сэт был так близко к нему, наконец-то он мог почувствовать его рядом с собой, но вот снова оттолкнул, подарил бесконечно глупую надежду на то, что будет что-то после, это было как обещание неба, сладких облаков боли и запредельного наслаждения. Его медик был только что ещё ближе. Он был ещё и желаннее Сэта. С самых первых дней Хор ощущал в себе растущий интерес именно к Анпу. К его холодности, граничащей с бесчувственностью, к застывшим чертам лица. Хотел отогреть, приласкать. Чтобы прилила кровь к лицу, расцветила, потеплели руки, нагрелась кожа. Оказалось, Анпу уже греется в чужих объятиях, и вырвать его из них невозможно. Сэт сторожил своего медика с хрестоматийной ревностью. Она не показывалась открыто, но её последствия Хор ощутил на себе.Он останавливается. Сползает по стене, сердце останавливается где-то в горле, и кажется, что он его сейчас выплюнет. Колени восковые, мягкие. Как же, чёрт его побери, прочно они оба вошли в его жизнь, не вырвать из себя с корнем, не вытравить кислотой, невозможно ненавидеть, невозможно озлобиться, он покорно ждёт, когда его позовут, как пёс, даже хуже пса, потому что к сторожу у ворот нет такого отношения, как к нему... Снова обида, будь она проклята. Пустая, бестолковая, жалкая, абсурдная обида вещи на то, что она вещь... Почему это наказание длится и длится, нет никакого спасения от вечного ожидания удара. От неё, от тоски, смешанной с обидой, невозможно было избавиться. Он бежал к дяде, как побитая собака, отвергнутый, несчастный, думая, что хотя бы в сатанинских выходках Сэта получит немного тактильного контакта, а в грубом сексе - каплю тепла, извращённую близость. А вдруг Сэт будет чуть более ласков, чем обычно? Он не сделал ему больно, его руки не были слишком грубыми в этот раз. Слепое упование на то, что дядя его приласкает. Такое наивное...Хор понимает, что не выдерживает. Что ему уже хватит, что рвутся натянутые струнками нервы. Он изнывал от своего одиночества. Атмосфера в блоке, где обитал Сэт, стала жгучей, жаркой. Он не мог находиться там слишком долго, но в то же время не хотелось уходить. Он обонял чужое присутствие и отношения - тайные, тесные, скрытые под покровом ночи. Его собственные ночи стали чудовищно длинными, каждая минута была продолжением бесконечности. Сэт не забывал, что Хор может найти лазейку в ВР, попытавшись догнаться от недостатка общения, и даже там умудрился его стреножить. Озаботился о сторожке, грёбаном плагине, который сам же подсадил в его модуль, армейская глушилка забивала все каналы, даже если он проксил, и врубался сторожок. В такие минуты Хору казалось, что сейчас вывернет наизнанку от боли, разрывающей его синапсы. Это было подло, безжалостно, это было в духе Сэта - ударить в критическую уязвимость, о которой ты сам умудрился забыть, хотя как можно забыть... Как можно вообще лишить человека доступа к информации? Ему оставили внутренний канал связи, доступ к парочке энциклопедий, новостные и развлекательные каналы, где круглосуточно крутились уродливые мыльные оперы, и лощёные дикторы вещали о событиях мирового масштаба, поданных под соусом особой цензуры. Его сделали слепым, глухим и немым, отняли любую возможность уйти из-под контроля. Сэт был беспощаднее УФК и изобретательнее испанского инквизитора, пытавшего ведьму в соответствиями со всеми особыми рекомендациями Hexenhammer'а, тот мог бы позавидовать упрямству бессменного лидера экотеррористов, добивающегося своей цели.У Хора не было выбора. Живой разум не должен был бездействовать. Его талант хакера был загнан в жёсткие рамки. На цифровом поприще Сэт с ним считался, там Хор добивался какого-то уважения, никто не переступал профессиональной этики и законов кодекса. В реальности Сэт оставался безразличен и сух, как кость, тысячи лет пролежавшая в пустыне. Оставалось одно - читать книги, которые были в библиотеке, принадлежавшей ранее Тефнут. Конечно, дядя щедро добавил своего...И он ходил туда, в логово крысиных короля и лекаря, в котором вечно витал аромат благовоний, того синего цветка и производимых из него алкалоидов, оставляющих онемение во рту и срывающих сердце в лютый галоп. Можно было даже оставаться в библиотеке достаточно долго, до поздней ночи, там даже стояла кушетка, обитая потёртой кожей, достаточно удобная, чтобы скоротать на ней вечер. Или сидеть на том самом подиуме, заваленном подушками, превращающими его в царское ложе, но в компании Хеджет. Которая считала, что всё это варварское великолепие валиков и подушек принадлежит исключительно ей и служит только для того, чтобы она могла вытянуть свои длиннющие ноги, развалившись с небрежностью римской патрицианки, возлежащей в атриуме, презрительно наблюдающей за плывущими облаками.Наверное, он предпочёл бы не знать, для чего именно служил этот подиум. Но теперь он знал, и то, что он видел, было слишком свежо в памяти.Когда он приходил с выбранной книгой, Хеджет отодвигалась, освобождая местечко, где он мог сесть, а потом приваливалась горячим шёлковым боком и шумно дышала. В маленьких голубых глазках явно угадывалось, что она хотела сказать - вот, я тебя пожалела, а ты должен меня угостить чем-нибудь вкусненьким и почесать, это именно так работает, глупый, лысый двуногий, которого не любит собачье божество и злой рыжий друг собачьего божества. Сука укладывала острую морду ему на плечо, заглядывала в книгу, дышала в ухо, роняла на страницу клейкие капли слюны.Метапсина вовсе не считала идущего на свою ментальную Голгофу Хора ничтожеством, она считала его глупым-преглупым, слабым, слепым детёнышем, едва ковыляющим на ломких ножках.Саму её - слепого и паршивого щенка - привёз из Степи старый Сепа, учитель Анпу, и бросил тому на колени - занимайся. А на следующую весну, когда позвала Хеджет её животная природа, началась течка, и сука стала бегать за ногами, дурачась и заигрывая, заглядывать в глаза каждому, кто проходил мимо, Сепа не дрогнувшей рукой её стерилизовал.- Нечего животное мучить, - сказал он командиру. - Куда кутят потом девать? Ты, что ли, их в ведре топить будешь? Хотя вот в тебе я не сомневаюсь... У нас тут через пару лет собачья ферма будет, если не выхолостить. А сторожить ей и так ничего мешать не будет. Суки даже злее кобелей.Сепа был прав. Хеджет перестала гулять и бегала на поверхность только по своим собачьим делам - поохотиться или поваляться на траве. Весенние проблемы её больше не интересовали. Свой нереализованный материнский инстинкт она вымещала на собачьем божестве - умывала медика, приносила добычу - затравленных зверьков, вываливала из пасти ему на колени растерзанную тушку, кротко и нежно смотрела снизу вверх, показывала, как она его любит, как заботится. Иногда в её предразумной собачьей душе просыпалось звериное сочувствие с почти материнской жалостью, смешанные с грустью и любовью, когда видела Хора, загнанного, доведённого почти до истерики злобным невербальным выпадом Сэта, его словами, подкреплёнными яростной позицией отторжения и ненависти, то шла за ним, толкалась мордой в живот, в колени. Жалела. Как будто бы нужна ему была эта жалость собачья…Сами книги были так себе спасением от одиночества, но это было всё же лучше, чем ничего. Тишком он пролистал тот четырёхтомник анатомического атласа - книги явно принадлежали Анпу, там были закладки с выписками и пометки на полях, аккуратно, простым карандашом, неразборчивым врачебным почерком. Тонкость внутреннего устройства организма поражала, и выросло какое-то благоговение перед специальностью Анпу. Как тот держал в голове все эти названия мышц, костей, сухожилий, внутренних органов, разницу между анатомиями топографической и патологией, а была ещё гиста, физиология, была фармакология, в которой Хор заблудился и поставил учебник на полку, решив, что это точно не для него. Атлас венерических болезней вызвал приступ отвращения, а оперативная гинекология - тихий ужас. "Под редакцией ..." значилось на титульном листе. Что означало "под редакцией", Хор не знал. Каталожные музейные статьи были скукою смертной, через эти дебри было невозможно продраться. Иллюстрированные же каталоги, по крайней мере,были снабжены краткими заметками-пояснениями. Где сейчас был Дрезден? Берлин? Нью-Йорк? Что случилось с музеем Виктории и Альберта? Где Эрмитаж? Где музей Прадо? Лувр, в котором выстроили стеклянную пирамиду… Что сейчас с ней? Париж уничтожен, там стеклянистая пустыня. Ни Лондона, ни Находки, ни Пальма-де-Майорка, ни Гонолулу, ни Кейптауна, ни Лимы - ничего нет. Человечество загнано в угол... Художественная литература была странной. Беллетристика - непонятной. Была литература даже религиозная - Ветхий Завет, откровения Иоанна Богослова, были Евангелие, была Книга выхода днём, Тексты пирамид, переводы свитков Тибета, был Конфуций, печатные учения гуру пропавшего полуострова Индостан. Социальная фантастика была жуткой. Саймак писал о городе, который назывался Диаспар, он был ещё отвратительнее Метрополии. Замятин был писателем-левиафаном, самым настоящим уродом-провидцем, и он был прав, тысячу раз прав... Правительство - щенки по сравнению с его романом жутеньких образов. Подумав, Хор всё же решил, что это пока что не для него. Почему раньше он не читал? Ведь дома была библиотека... Но книги там стояли со склеившимися от времени страницами, они несли свою функцию - быть роскошной декорацией. Попалась на глаза новая книга – блестящая суперобложка, как будто только что из магазина принесли, задвинутая между "Теорией электронных полупроводников" и безликим матаном. На ней был изображён сад - кривые цветущие деревца, очень яркие, фантазийные цветы, расписные птицы с большими хвостами. В саду на ковре и подушках лежала узкоглазая пёстро одетая девушка, рассказывающая что-то разряженному в золото бородатому мужчине. Сценка из популярной онлайн-игрушки "Экзо", нарисованная за много лет до выхода самой игры. "Рубайят…"- прочитал Хор.С разворота на него хитро смотрел благообразный старец в тюрбане. Он много знал о жизни, этот мудрец-стихотворец, наверное, он что-то значил, оставил вклад в культуре и истории, если о нём была написана и напечатана книга. Вот открыл наугад, прочёл:Пред пьяным соловьем, влетевшим в сад, сверкалсредь роз смеющихся смеющийся бокал,и, подлетев ко мне, певец любви на тайномнаречии "Лови мгновение!" - сказал.Стихи совсем коротенькие. Славящие вино, любовь, женщин, верность, высмеивавшие глупость политиков, собственные стихотворные потуги, философов, историю, быт и литературу, наполненные жизнью. На страницах красавицы с горящими глазами, разодетые в шелка, изукрашенные тяжёлыми драгоценностями, протягивали тяжёлые кубки с вином, гуляли под цветущими деревьями, вели на поводках гибких зверей, там били копытами кони с узкими змеиными головками, которых осаживали всадники. Стихи были полны чужой жизни - непостижимого прошлого, яркого, как вспышка ядерного взрыва, пьянящей, как настоящее вино, а не порошковый аналог за 2,20 из дешёвого гипермаркета. Они были прекрасны. Потом выпал заложенный между пожелтевших станиц обрывок бумажки, исписанный дядиным почерком. Писалось очень давно, гелевой ручкой, чернила зелёные, тёмные, со временем поплыли. Строки едва читались. Там тоже были стихи. Зловещие, мрачные.Мы идем по обочине, мы промёрзли до дрожи.Мы идём там, где клевер сменяется рожью.Без будущего идём и без прошлого, служитель шагает справа,холодеют руки и ноги, во рту вырастает трава,волшебство темное возвращает смерть в сны,превращает умерших в сновидцев.Мысли их, как потухший свет, их слова как издохшие птицы.Тьма в сердце гнездится, в душе застревает сразу,в лунном луче танцуют пылинки, порождения спящего разума.Разум отравлен, холодом болен и ими прекрасен.Сновидения роятся, в них твари цвета опала и антрацитаулыбаются медленно улыбкой несытой.Шёпот космоса, звуки ночи, тихие, белее снега.Всё известно вечным исходом - от альфы и до омеги.Двоякое было от них впечатление, как будто бы он заглянул в звериную душу Сэта, как будто приоткрылся такой его аспект, о котором он и не подозревал. Читая, он как будто подглядывал за ним. Там была поставлена дата, чуть более десяти лет назад написано. Складывать строчки в такую жуть Сэту было, наверное, легко - словарный запас у него не ограничивался двумя тысячами слов. Странно это было – хакер, и вдруг стихи. Несоответствие поверхностного и внутреннего, которое вызывало лютый когнитивный диссонанс. Подумав, Хор переложил полупрозрачный листик, исписанный прыгающими строчками, в матан и забрал "Рубайят". Книги с собой брать было можно. Та, с восточным стихотворцем, славящим вино и девиц, и сейчас лежала у него в спальне. Идти лишний раз в логово к Сэту ему не хотелось - он снова будет там, снова приманит тихо, потискает, оттолкнёт и выгонит прочь, оставляя распалённым и отвергнутым. Хеджет звали чаще и не прогоняли...Показалось вдруг - зацокали по бетону звериные когти. Псина бегала по Базе свободно, гуляла, где ей вздумается. У неё было прав и свобод намного больше, чем у Хора.В этом жилом блоке, в полутёмной спальне, замыкается проклятый круг. Всё повторяется. Хор это понимает - чувствует звериным, внезапно пробудившимся, что Сэт звал его не просто так. Не ради того, чтобы уложить прямо здесь, подмять под себя. Но он всё ещё уповает на то, что будет совсем по-другому. Что, может быть, дядя в чём-то смягчился. Может быть, он получит от него частицу тепла - пусть плотского, бесстыдного, абсолютно животного, потому что с ним может быть именно так, как с игрушкой.Сэт подходит сзади. Хор слышит его дыхание за спиной, ровное и спокойное. Как будто он машина с заданными функциями и не может отойти от своей программы. Всегда будет именно так, повторяясь из раза в раз, бесконечно. Он чувствует запах его кожи. Это запах Степи, раздавленных трав и синтетики. Терпкий и вяжущий. Самого Сэта он не видит, потому что тот закрывает ему глаза ладонью и ненадолго привлекает к себе, как будто раздумывает, что делать с ним дальше. Это как обрушивающийся на голову необузданный гормональный водопад, от которого он моментально воспламеняется. Чувствует его сердцебиение, всё его тело, прижимающееся сзади. Движения Сэта медленные, он сбивает с толку этой плавностью. Завораживает. Хор понимает - так птичка идёт в пасть к змее, которая обманула её покачиваниями острой головки, немигающими глазами, притворяясь веточкой, тростинкой, чем угодно, но только не самой собой. Он несмело касается ладоней, сомкнувшихся у него на талии. Сэт сбрасывает его руки резким движением.- Не трогать.Хватает за запястье, сдавливает, выламывает локоть болевым так, что дыхание перехватывает от неожиданной боли. Всё становится на свои места. Это привычно, обыденность, звериная игра, доминирование сильного над покоряющимся. "Иди", - приказывает эта боль, - "следуй за мной, делай то, что тебе говорят, ты погрузишься в свой душный омут, где царит изысканное наслаждение. Это твоё персональное извращение восприятия раздражений, когда болевые стимулы - тактильные и тепловые - ощущаются как сладкий экстаз. Боль субъективна, она для каждого своя, она имеет разную природу, но ты наслаждаешься своим сабмиссивным положением. Ты ждёшь, когда Сэт прикажет тебе, ты сам откроешь рот и высунешь язык, как готовый служить пёс, только для того, чтобы он потушил об него окурок. Ты будешь обонять свою боль - дымок шалы, палёной плоти, мокрый пепел на твоём языке, свернувшуюся кровь, тканевую катастрофу на крохотном участке, твоё тело отзовётся на это выбросом эндорфинов. Это как предчувствие огразма - ты ведь получаешь лютые драйвы, когда тебя насилуют, когда сбиваешь колени и скулишь от боли, пока Сэт вталкивает в тебя член через сжатые мышцы, потому что ты ещё не готов принять, говорит, какое же ты грёбаное ничтожество, и ты соглашаешься со всем, только бы он продолжал. Это твой персональный эндогенный кайф, делающий тебя слабым и зависимым скулящим животным. Умоляющим о продолжении, предлагающим себя в самых откровенных жестах и позах, бесстыдно, разнузданно. Но всё же, что-то не так, это чувствуется. Да, от Сэта исходят привычные волны злобы и раздражения, но он не торопится поступить с ним так, как обычно - поставить на колени, дать в рот или просто нагнуть да засадить без растяжки и смазки. Хор был согласен и на это, пусть потом он полдня ходил с ощущением кола, вбитого между ногами, осознавая уродливость фразы "в живого человека хуем тыкать".Эта боль - другая. В ней нет горячей сладости синтетики, как будто пьёшь из тёплой банки густой липкий сироп, сдобренный кофеином и аминокислотами. Эта пакость обволакивает рот, остаётся на языке и зубах, ты не можешь оторваться, хотя понимаешь, что это отрава. Его новая боль грызёт мелкими-мелкими зубками, они такие крошечные, как роговые наросты на радуле улитки, эти зубки снимают с него плоть, превращая его в трясущийся на осеннем ветру остров. Это ванна с кислотой, концентрация которой повышается с течением времени, и она пожирает его, он видит, как дымится кожа, как обнажаются кости, но ничего не может поделать. Он бессилен.Сэт практически ломает его руку. Каждое его движение отточено, он сам безразличен. Просто делает проклятую будничную работу - уничтожает его, на этот раз физически. Потому что руки он раньше не слишком трогал, предпочитая наносить удары в корпус. Хор начинает понимать разницу между грубостью, которая должна была знаменовать прелюдию к их животному соитию, и желанием травмировать на самом деле. До этого дня такое случилось один раз - когда Сэт выбил ему зуб и повредил глазницу.Хор чувствует, как на его коже выступает холодный пот. Это страх. Это не игра, это желание навредить и уничтожить, материализованное в чужих жёстких лапах. Сэт не опускает его, этот захват не уступает по прочности и хватке зажима формовочного стана, оставляет кандальную лиловую полосу чуть выше запястья. Зачем же он раньше горячо касался его, зачем прижимался, ведь в коридоре было достаточно хорошо, ведь тело не может врать, даже если разум заставляет говорить слова обидные и беспощадные, выползающие изо рта как ядовитые злобные змеи. Чужое тело не лгало, когда в его зад упирался горячий член, пока дядя его бесцеремонно оглаживал, заставлял прогнуть спину, сжимал его, и Хор ненавидел себя уже за то, что начинал течь под ним. Его собственная плоть слишком жадно отвечала на все эти касания. Сэт не мог этого не знать, когда стискивал его через штаны, касался горячей ладонью внутренней стороны бедра, медленно, сладостно, заставляя его стонать, представляя, как вот сейчас он насадится на истекающую смазкой головку, как его потянут на себя, вбивая короткими резкими толчками.Сэт неожиданно отпускает его в тот момент, когда кажется, что вот-вот не выдержат связки и сустав выгнется в другую сторону. Эта жестокость холодная, безразличная и профессиональная. Сэт просто делает то, что хочет, ему не важны эмоции Хора, его чувства, мысли и желания. Лица касается прохладное, вкрадчивое, которое взрывается импульсом, как будто бы он схватился за оголённые провода. Мгновенный ожог - и вот половина лица занемела. Сэт презрительно передёрнул плечами и сделал очень неприятное движение кистью, как будто стряхивал прилипшую гадость. Давно он не бил его именно так - хлёстко, сжатой ладонью, рассекая губу или бровь. Лопалась кожа, выпускала из себя бисеринки крови, сливавшиеся в тоненькую струйку. Это всегда было унизительно и невероятно обидно. Хор осторожно слизывает кровь с нижней губы. Трогает изнутри языком резцы. Солоно и горячо. У крови вкус старого железа и меди. Эта боль разбивает вдребезги последний оплот его мужества, за которым копилась истерика. Пытается удержать рвущиеся наружу эмоции, дышит медленно, стараясь не сорваться на позорный всхлип, иначе услышит очередную гадость, вбивающую его в пыльную степную землю, в бетон гаража, в имитат морёной дубовой доски, настланный на пол в этой спальне.Кап.Это его кровь упала на пол. Капелька невероятно яркая. Хор мысленно цепляется за красную точку, понимая, что тонет, что не спасёт его хрупкая скорлупка собственного достоинства, которое с наслаждением растаптывал жёсткой подошвою Сэт. Пальцы дрожат. Он обхватывает себя руками за плечи, чтобы не так была заметна эта нервная дрожь. Перед глазами плывёт, как будто заволакивает пеленой всё вокруг. Под веками жжёт. Хор моргает.Кап.Ему почему-то было слышно, как разбивается тяжёлая капля с таким звуком, как будто падает лезвие гильотины на шею казнимого. Больно.Над его головой смыкаются дрожащие волны. Это отчаяние. Потому что снова вот так. Только через боль и никак иначе. Сэт снова заносит руку.- Не надо...Этот ломающийся шёпот - его собственный голос? "Что мне терять?.. Какая разница... Пусть".- Заткнись, - мрачно говорит Сэт. Хватает за прядку волос на виске, заставляя вспомнить о том, что стоит всё-таки не забывать про машинку, даже сантиметр это уже много, можно выдрать волосы с корнем, добавить ещё немного боли, такой, что слёзы наворачиваются на глаза. Подчиняясь, Хор неловко опускается на колени, обдирая себе бок об спинку кровати - пятиться ему некуда, его лишают свободы действий, загоняют в угол. Он не понимает, чего добивается от него дядя, какой реакции ожидает. Что он должен сделать для того, чтобы не было так унизительно? В машине было всё по-другому. Это всегда было опасной игрой. Драка, в которой победителем мог быть только Сэт. Он должен был оказываться сверху раз за разом, и Хору было сладко, ему было запредельно хорошо от ощущения этой агрессии, переходящей в сексуальное насилие. Потому что нравилось именно так - со звериными стонами, грубо, быстро, на пределе, так, чтобы на его ягодицах и боках оставались полновесные синяки, нестерпимо жгли ссадины и царапины, чтобы вместо смазки была быстро сохнущая от резких движений слюна. А сейчас не было ничего, не было ощущения сладкой опасности, которая предвосхищала все наслаждения мира, которые дарила ему случка. Оставалось чудовищное опустошение, как будто не оставалось больше ничего. Одиночество. Он пытается прикоснуться к нему. Сэт отступает на шаг. Не спуская с него глаз, начинает подбирать дреды в хвост привычным жестом, забрасывает руки за голову, подбирает косички по одной. Хор знает - он делает так, когда нервничает.Сэт отошёл ещё на полшага. Поманил его неприятным жестом, прищёлкнув пальцами, как если бы подзывал Хеджет.- Хочешь? - спрашивает без улыбки, указывая кивком головы на свой пах. Хор смотрит на него снизу вверх, по-собачьи. Представил вдруг, как сейчас подползёт на коленях к нему. Ведь этого хочет Сэт, верно? Расстегнёт пояс, молнию, стянет штаны вниз, возьмётся за туго налившийся кровью потемневший член. Не дожидаясь очередного приказа, возьмёт в рот, подавляя рвотный рефлекс, заглатывая как можно глубже, чувствуя знакомое возбуждение. Выражение лица Сэта было неприятным. Окаменевшая ухмылка - с таким выражением лица он стрелял по движущейся цели в Степи или говорил Хору всё, что он о нём думает.