Глава 19 (1/1)

Он всё же не добирается до сенсорной перезагрузки - мало тактильных ощущений, мало вкуса, ведь он довольствовался одним зрелищем их любовных игрищ, и достались ему жалкие крохи. На несколько секунд - или минут? - Хор не может понять, на какое время он выпал из реальности, что же с ним происходит после этого дикого оргазма, совпавшего с обвалом его собственной системы, он уходит в ребут.Первым очнулся Анпу. Он ощущает прохладу - термоконтроллер понижает в ночное время температуру до +17, и он всегда мёрзнет, забивается под толстое пуховое одеяло, прижимается к Сэту, когда тот остаётся дома, ищет тепла. В нём живёт этот холод - всегда жил, лет с шестнадцати, когда его жизнь круто переломилась. И этот холод заставляет усилить процессы белкового синтеза и потреблять больше энергии, выходя из стадии быстрого сна в бодрствование. И его пробуждение поначалу мало отличается от краткой обширной грёзы - его сенсоры обмануты, его тактильные ощущения кажутся ему неверными, потому что он всё ещё видит пёсьими глазами и ощущает реальность как немыслимое божество - он видит изменившиеся нити материи творения, которые изменяются под его руками. Это чувство сопряжённости с божеством пропадает, оставляя реальность, которая окрашена чересчур ярко - свет, цвета, клубы благовоний, стелющиеся над полом, такие густые, что кажутся уже пеленой.Они лежат в чудовищно неудобной позе, они даже не засыпали так никогда, пусть и наслаждались друг другом в самых неожиданных припадках и резвостях любви. Он осторожно освобождается, приподнимается на локтях, отклеиваясь от Сэта. Остро чувствует своё сожаление, даже вину - Сэт не так часто сливал в него, оставляя семя на его животе, спине или бёдрах, и сейчас он сам спустил в него, оставил генетическую метку глубоко внутри. На ногах и животе схватывается хрустящей корочкой высыхающая сперма и смазка. Он всё ещё тяжело дышит, чувствует, что сердцебиение выравнивается, уходит гипоксичное головокружение, перед его глазами всё еще стоит разрубленная голова исполинского гада, челюсти совершают странные движения, как будто тварь пытается изблевать проглоченное. Дигитальное божество попирает своего врага стопою и изрекает хвалебную речь самому себе, провозглашая победу.И не сразу осознаёт, что он не в этих видениях, что он здесь, рядом с Сэтом, на этом подиуме. Больше всего сейчас ему хочется просто лечь рядом и забыться сном, раскалывается голова, как будто в затылок заколотили раскалённый гвоздь, он прошёл через его продолговатый мозг, миновал промежуточный, и вот его остриё где-то в сосудистом сплетении бокового желудочка. "Plexus choroideus ventriculi lateralis?, - вспоминает он повелительную латынь. Даже цветную вкладку в учебнике может вспомнить, где нежно окрашенный гематоксилин-эозином препарат ультраструктуры этого сплетения, покрытого непрерывным слоем эпителиальных клеток. Он похож на срез ворсинчатого цветка, распустившегося в светлом поле. Восхитительно... Анпу даже сожалеет, что мозгу он уделял так мало времени на парах. ?Хороидное сплетение, ворсинчатое сплетение, сосудисто-эпителиальное сплетение... Почему я думаю сейчас о том, о чём не должен? Или всё-таки должен... Почему базис-модуль замещает даже такие тонкие структуры?"Как же хочется просто лежать, прижимаясь щекой к бедру Сэта, чувствовать пульсацию в большой поверхностной вене, чувствовать тепло другого тела... Но это потом, он будет отдыхать чуть попозже, сейчас важно другое. Ему нужно осознать себя в новой роли, которая ранее была не его.Чувствует - ссажены колени, до крови, обнажился нежный-нежный сосочковый слой кожи, догадывается - потому что они занимались любовью на жёстком дереве, и сверху был он. Не отдаваться, а брать самому - вот как это было. И, скорее всего, Сэт тоже ссадил себе и крестец, и лопатки, и что сейчас стоит заняться им, а не думать о себе - себе он сможет помочь в любом случае. Мысли не хотели возвращаться в нужный холодный круг - гормональная буря в крови мешала, сбивала с толку, она побуждала свернуться в тёплый клубок рядом, прильнуть, обнять, натянуть на них двоих покрывало, чтобы потом не замёрзнуть. И спать до утра, потому что уже не было сил на что-либо другое.Вглядывается в лицо - бледное, как костяное, губы запёкшиеся. Температура выровнялась, маркеры погасли. Касается пальцами виска, шеи, щеки - тёплый, живой… Просто спит, провалился из своего цифрового ада в обычный глубокий сон. Анпу вспоминает - он же связал его руки, а вдруг перетянул слишком сильно, сдавил магистральные сосуды, сдавил нервы, и сейчас начнётся необратимый процесс? Вдруг он сам уничтожил по незнанию руки своего божества? Кончики пальцев прохладные, но это нормально, но лучше, если бы были тёплыми, как и ладони. Знает, что должен быть нож, что он где-то здесь, потому что не помнит, куда же он дел этот скальпель. Под лезвием сухо хрустит растительное волокно, он растирает его руки, да, вот сейчас хорошо, сейчас кровоток восстановлен, правда, на запястьях тоже ссадины - Сэт в судорожном пароксизме оргазма рванулся, пытаясь вывернуться из своих пут, и потом уже смирился, затих, покоряясь. Одновременно Анпу ощущает чувство глубочайшего удовлетворения - он владеет своим божеством целиком и полностью, никто не может занимать место в сердце его божества, кроме него. Слышит чей-то тихий вздох - сожаление, просьба, неуверенность. Поворачивает голову - медленно-медленно. Встречается взглядом с Хором - тот смотрит расширенными зрачками, взгляд экзальтированный, дикий, он не может оторваться от него. "Я рядом", - удовлетворённо думает Анпу. Он не замечает, что его мысли приобретают чужое для него звучание, как будто то божество с пёсьей головой, всё еще было здесь. ?Я принадлежу тебе полностью, так же, как ты принадлежишь мне... Ты отдал своё эб-сердце в мои руки, ты отдал всего себя мне. Сейчас мне хорошо. Слишком хорошо. И тебе тоже было сладко - потому что я это чувствовал. Я избавлюсь от этого зрителя, от этого бака месеха, который сейчас меня отвлекает, хоть мне его немного жаль... А потом я займусь тобой. Я смою свои следы, я укрою тебя, я лягу рядом. Я не хочу, чтобы смотрел он..."Поднимается плавным движением, не опуская глаз, подходит к Хору - прямой, напряжённый. Тот молча пожирает его глазами - ведь так красиво, так мрачно - чудовищно бледный на фоне окружающей черноты, выходящий к нему из клубов ароматного дыма, со следами чужой крови и спермы на теле - в этом есть извращённая красота, похоронная, мрачная, как будто он явился за своим жертвоприношением, и теперь капля крови его не удовлетворит.После пережитого он чувствовал себя странно - как будто бы голова стала огромной, прозрачной и хрупкой, как ёлочная игрушка, такой же звенящей и пустой, очень неприятное ощущение. Снова поднимается волна желания - живого, яростного, такого животного. Хор на мгновение замирает, когда перед его лицом оказывается покачивающееся лезвие ножа. И если он хотя бы что-то понимает в холодном оружии, то это лезвие никогда не использовалось в жизни обыденной, да, оно острое, сталь превосходная, именно сталь, а не композит и не пластик, но место этого ножа на алтаре, резать жертву, перехватывать горло, выпускать кровь... и освобождать от пут.- Иди, приведи себя в порядок... - говорит ему Анпу.Хор поднимается. Тело как деревянное - он слишком много времени провёл в одной позе, пусть безболезненной, но слишком статичной. Он не делает глупостей, не пытается прикоснуться, просто смотри снизу вверх, в нём гормональный шторм, дофаминовый вихрь, отрава адреналина и серотонина, ему нравится то, что он видит, он бы прикоснулся, конечно, но ведь медик ударит, распорет ножом его одним длинным сильным движением. Анпу повторяет с нажимом: - Иди в душ, я должен тебе ещё раз повторить?Он не может не подчиниться, это входит в дурную привычку. Приказали - иди и делай, потому что приказывал чаще всего Сэт, а вся База жила по его распоряжениям. Даже имена у них были под стать самому командиру - Монту, Хонсу, Хапи, Мут, которая великая мать бога - экзальтированный экзобиолог, помешавшаяся на агробиоценозе Степи, Собек, Сахми - Сэтов завгар и старший механик, Анпу, Хех и Инпут, Бастет и Дуамутеф, Итем и Баби, Ху, Сиа и Мафдет, Пахт и Птех, Акер и Анджети… Хор путался в экзотике чужих имён, по какому принципу их именовали, ведь были же у них всех имена и настоящие? В одном он был уверен точно - Сэт был именно Сэтом, без фамилии, потому что от последней он избавился очень рано, противопоставляя себя всей семье и даже всей Метрополии. И что Анпу был на деле Артемием он тоже знал, но не нашёл на мальчика-добера ничего ровным счётом - скупые короткие строчки личного досье, дату рождения, место рождения, сведения о родителях, его выписки из медкарты, его табели успеваемости из школы и из Медина, где было ясным простым языком сказано, что имярек учился просто прекрасно. Была там и стоматологическая карта. Хор, почитывая её, внутренне содрогался - странные то были походы к дантисту и очень неприятные записи о них. Были курсовые и лабораторные из Медина, были образцы почерка, образцы ДНК, сканы сетчатки, даже старое фото… Но больше на Анпу не было ничего - четыре полных курса, фельдшерские корочки на руках, и в одну ноябрьскую ночь он просто вышел из дома и не вернулся. Чтобы через два года появиться в списке разыскиваемых экотеррористов. И не было ничего на Сахми - невразумительное имя, нижайшее происхождение, машиностроительный колледж у самого Дна, работа на каком-то заштатном сервисе - и вот она уже на Базе... Откуда знал её Сэт? И был этот Хапи, добродушный толстяк, служивший вроде бы службы в каком-то там баптистском храме, а сейчас царящий безраздельно на пищеблоке Базы. Почему он пошёл за "Независимостью"? Что ему не сиделось в Большой Атланте? И Монту - бывший темплар, тек поколения омега, совершенное порождение киборгизации и симбиотических технологий, который шёл за Сэтом, как слепой за поводырем, и не было для него большей радости, чем сканировать Степь, прикрывая своих же. Что двигало им?И откуда, чёрт побери, всё-таки Анпу? Выходец из хорошей семьи, небожитель, но семья суровая, чудовищно религиозная, и при этом Медин, и ничего более, ни единой зацепки, как будто вычистили всё, обелили, подправили. С фотографии давно просроченного фельдшерского сертификата смотрел на Хора вусмерть испуганными глазами худой до прозрачности юноша с короткими светлыми волосами, настолько белыми, что казались почти прозрачными, шея тонула в безразмерном вороте толстовки. И вот перед Хором Анпу, какой он есть сейчас - красивый, чёрт побери, очень красивый, здоровый, сильный, запредельно холодный даже после любовных утех, кожа такая чистая, ни одного порока, ни одного пятнышка, шрамы надёжно упрятаны под пестроту рукавов. Прекрасный породистый зверь молочной масти, которого не приручить лично Хору - он откусит пальцы руки, он саму руку отхватит, стоит попытаться к нему подступить. Он прямо перед ним - проклятое, ожившее божество, от которого он просто с ума сходит. Так хочется к нему прикоснуться, узнать - неужели плоть будет мягкой, прогнётся под пальцами, неужели течёт по венам кровь, и можно бы прикоснуться вот прямо сейчас, сию минуту, пока от него исходит звериный аромат случки, его собственные и чужие феромоны, смешивающиеся с запахом курений в нечто такое, отчего член мучительно каменел. И хотелось снова разрядиться, пусть даже под безразличным взглядом.Хора трясёт. Он понимает, что что-то не так, иначе с чего бы Анпу был достаточно мягок, но он ведь сам по себе мягок и злобу свою исчерпал в принципе ещё тогда, в смотровой, когда осматривал, искал пулю, дренировал рану. И потом катился уже по инерции, огрызаясь на него, стараясь задеть побольнее, верно? Всё же в каждом его движении сквозило презрение, холодная злоба, которая превратилась за две недели в ровно тлеющую агрессию, не выливающуюся в нападение, но достаточную, чтобы было понятно - я тебя не ненавижу, я тебя за человека вообще не считаю. Ты вещь, которую притащил в наш жилой блок Сэт, и я с этим мирюсь, я вынужден с этим мириться, но вообще, по существу, ты и меня бесишь.Вещь. Он раздевается. Вот, значит, как... В ванной аскетичная пустота - стандартный санитарный блок для жилого отсека, предназначенного для научных сотрудников этого НИИ. Строили, чёрт их побери, на века... Наверное, НИИ очень ценило своих сотрудников, если закупало такую сантехнику. Душевая кабина огромная, помпезная, архаичная - стекло, сияющий хром форсунок в кафельной стене. Там можно поместиться вдвоём, и ещё место останется. И ванная такая огромная. Не то, что у него в кондо, там была не ванная а недоразумение, Хор такие раньше видел на фотках из Большого Киото, когда переписывался много лет назад с кем-то. Он даже имя этого человека вспомнить не может. Кафель - шестиугольные шашечки. Чёрное, серое, синее, белое - простенько, безлико, был ведь какой-то типовой проект; крохотные кусочки смальты в душевой кабине, серебристый, лаково-чёрный, сплошная стенка, достаточно стильно и строго - интересно, это чья прихоть? Включил воду. Сэт, надо же, какая злобная вредоносная злопамятная скотина... Он что, нарочно его запихнул в жилой блок с душем, где барахлил термостат? Или это был намёк на то, что у него руки не оттуда растут? Бокс с инструментами ему дали - и далеко не самый плохой. Плохих на Базе просто не было...Он снимает с себя футболку, джинсы, липкие от спермы трусы. "Ты такое ничтожество, Хор. Абсолютное... Кончил в штаны, наблюдая, как два мужика в метре от тебя трахаются... Да у тебя у самого просто мокро в штанах становится, и дикий стояк от одного прикосновения Сэта..." Возбуждение не проходило - нервное, острое, от него сводило в животе, и он не мог думать ни о чём другом, только о сексе, грубом, животном спаривании, как угодно, можно вот прямо сейчас, чтобы поставили на четвереньки и вставили член, глубоко-глубоко, так, чтобы он заскулил от боли и наслаждения. Он чувствует себя животным, которому нужен только крепкий фаллос. Этот вакхический жар спасал сейчас от мук безрадостной, безлюбой жизни. Все тайны мастурбации Хор открыл для себя ещё в подростковом возрасте, запираясь в своей ванной или спальне, просматривал сладкие коротенькие видео или рассматривал фотографии, даже образ женщины, с которой он хотел бы лечь, сложился - изящная, пепельноволосая, с небольшой грудью, с гибким телом, кожа чистая и светлая, терпеливая, спокойная и ласковая. А ещё лучше - в паре с другой девушкой, похожей на первую. Потом, лет в 20, доставая с полкидомашней библиотеки новый толковый словарь, стоявший там, наверное, лет …дцать, он нашёл кое-что. Пару фотографий, сделанных "мыльницей" для моментального фото, такие на каждом углу продавались, всего-то два кредита удовольствия. На фото было чудовищное многоцветие - в атласном алом гнезде (чтобы не так были заметны желейные пятна застывшей крови) лежали в смертном объятии две фигурки. Худые андрогинные тельца, прильнувшие друг к другу. С первого взгляда не скажешь, что они сжимают в руках - розоватые, палевые, сизые, багровые цветы или собственные внутренности? У одного коротко стриженые волосы, трогательный веночек из мелкоцветных роз как нимб, остаток почти бесцветным пушком обрисовывает мысок на лбу, у второго волосы до плеч, крашеные в алый, победный, как красный мак развернулся на голове. Худые пальчики встретились в судорожном рукопожатии, дистальные фаланги съедены кислотой, кости пясти жалко торчат розоватыми полосочками в багровом месиве тыльной стороны ладони. На пальцах трупиков - парные кольца. Вокруг них - лепестки, яркие, синие, алые, малиновые, пурпурные, розовато-крапчатые, палевые, лососевые, цвета закатного неба. Там же разорванные соцветия какого-то зонтичного, растерзанные кисти губоцветных, цветы настоящие, сочные, измятые. Умирая, они дарили свой аромат этому похоронному ложу. Хор сразу понял, что фото не постановочное - те двое на самом деле мертвы и держат в руках клубки внутренностей. Кто-то вспорол их животы, кто-то, знакомый с хирургией, уродливо воспроизвёл доступ к органам брюшной полости по Рио-Бранко, чтобы достать печень, и что стоит задуматься над тем, с кем же он живёт под одной крышей. На второй фотографии благообразного вида мужчина, похожий на Санта-Клауса, точь-в-точь такого, как на открытке из далёкого детства, давал в рот стриженому бледному парнишке в алом женском белье - пошлейшего вида кружевные трусики, лиф, пояс для чулок, чулки с узором в виде роз и бабочек, похабная интерпретация древнейшей профессии. Лица этого парнишки он не видел, и это радовало. Второй толстяк пристраивался сзади, колыхающийся живот давил тонкое тело. Очень мерзкое зрелище. После этого желание рассматривать парные фотки девушек у Хора пропало...Оставаясь наедине с собой в своём маленьком прохладном блоке, забравшись в душ, он стискивал напряжённый член, представляя звериные сцены секса - как Сэт ловит его за руку где-нибудь в гараже или ремонтном боксе, разворачивает лицом к стене, стаскивает с него штаны и грубо берёт его. От каждого толчка он бьётся лбом в грязную холодную стену, на которой написаны маркером какие-то технические характеристики и криво нарисована схема подачи топлива, разглядывает сверху свои спущенные штаны, стесняющие свободу передвижения, слушает, как за переборкой кто-то ходит и разговаривает, швыряет на пол инструменты и вслух считает толчки. Он выстанывает в такт коротким хриплым выдохам за своей спиной, прогибается под горячими жёсткими ладонями и представляет себя сосудом, в который сейчас спустят тёплую сперму.Или как Анпу позволяет к себе прикоснуться - в манипуляционной или в своём кабинете. Зовёт его за собой, он ласков и обходителен, прикосновения нереальные, одновременно жгучие, ледяные и сладкие. Хор представлял, какое у него телопод этой тонкой тканью хиркостюма, представляет, как твердеют бледные соски от его дыхания, на твёрдом гладком бедре под его ладонью пульсирует венка. И вот они вместе опускаются на пол, и он садится на него верхом, принимая в себя член, все движения мягкие и плавные. Анпу притягивает его к себе, целует, и Хор чувствует у себя во рту металл. Он даже представлял, что за мелодия сейчас может нестись из динамиков - Serotonin Rush [Grendel]MDMA utilizes SerotoninOpiates, like heroin, utilize dophamineAmphetamines increase adrenalineДа, он мысленно соглашался, потому что если уж Сэт был как NTF, безжалостный, беспощадный, выносящий его на вершину дикого, грубого, животного кайфа, то Анпу - это точно серотониновый обвал, от которого он ощущал себя абсолютно счастливым. От этих видений он быстро достигал свирепого оргазма, а потом наступало сожаление - реальность окрашивалась в пепельный оттенок отчуждения. Здесь он сделал для себя извращённое открытие - секс ведь не просто физиологическая потребность - он для этого и передёрнуть может наскоро, и не средство достижения какой-то цели. Это ещё и запредельная разрядка и форма близости - грубая, примитивная, как у него с Сэтом, но от этого не менее желанная. Или как у Сэта с Анпу - форма запредельной близости, способ достижения нейронной синхронизации для обоих, погружение в сладкие видения и доверие. Его собственный секс с немногочисленными партнёршами был как унылый осенний дождик, вялый, скучный, короткий и не интересный. О, на Базе он многое узнал, в том числе и о себе, даже о том, как именно ему нравится - грубо, жёстко, быстро, когда его берут силой, когда принуждают. И ещё хотелось по-другому, сладко, извращённо, может быть, не на том же подиуме, а хотя бы на кровати, чтобы обнимали, ласкали, вылизывали, просили разрешения войти.Сейчас он даже не вспомнил про те фотографии, ему хотелось падать ниже и ниже, в бездну тактильного удовольствия, в котором можно хоть как-то затеряться. Сейчас при помощи воображения он утрачивал последние остатки стыдливости, которые в нём ещё оставались. За покрытым брызгами стеклом Хор видел Анпу. Вот пришёл, взял небольшое полотенце, намочил в раковине, вышел. Двигался он быстро и почему-то дёргано, как будто пробежал очень длинную дистанцию и никак не мог отдышаться, вернуть движениям плавность и спокойствие. Хор, не стесняясь, рассматривал его, полунагого, прикрытого той тканью - взял, наверное, первое, что под руку попалось... Взгляд прилип к обнажённой спине - прямо над грубой чернотой сверкнули две серебряные плоские капельки. Как раз в проекции задневерхних остей подвздошных костей, в сакральном ромбе Михаэлиса, примостились микродермалы. Апну почувствовал на себе его взгляд, не мог не почувствовать, обернулся - обдало холодом, он весь был этот проклятый холод, недосягаемый, неуязвимый за бронёй из своего внешнего льда и замёрзшей эстетики. "Ничтожество, - говорил его взгляд. - Ты не достоин даже касаться. Это - не для тебя, можешь довольствоваться тем, что ты смотришь. Тебе и этого хватит."Да, в одном он был прав - Анпу в самом деле чувствовал его взгляд - горячий, томный, долгий, прилипший к его спине, стекающий по коже, как тёплая патока, скользящий вдоль позвоночника вниз по крестцу. В одном Хор ошибся - Анпу всё же немного льстило его внимание. Ему приятно было это искреннее восхищение, Хор смотрел на него слепыми глазами, потому что тоже оказался чувствителен к красоте, да и эстетика была ему не чужда. Мальчишка, наверное, был единственным из бесконечной чреды людей - на Базе, в Метрополии, среди мотокочевников, который честно сказал, что Анпу ему нравится. Он откровенно ел его глазами, робко пытался прикоснуться и даже как-то неловко заигрывать. Пусть смотрит - ему не позволено большего.Мысленно Хор стоял позади медика на коленях, прижимаясь лицом к его заду, оглаживая ладонями прямую спину, подбираясь к этим микродермалам, задирал мешающую тряпку, раздвигал ягодицы, ласкал языком, исследовал. Становилось горячее, мягче, доступнее, приливала кровь, плоть розовела, согревалась, позволяла - чуть глубже, дальше, больше. Анпу разрешает ему всё это, спина выгибается, вот он уже пробирается руками между сомкнутых бёдер, между ними горячо, шелковисто, кожа плотная и такая гладкая, безволосая, совершенная, раздвигает его ноги, касается вставшего члена... готовит его для чего, для себя? От этого видения ему кажется, что он с ума сойдёт сейчас, сию же минуту, стискивает себя, чувствует, как распалён, что ему всё-таки мало, и сейчас он готов абсолютно на всё… На что угодно, он ляжет под любого из них, как угодно, по первому слову, будет голос под ними срывать, потому что уже невозможно… Ведь всё равно, как это будет, пусть даже как в первый раз, когда он лёг под Сэта - с транками и принуждением. Господи, зачем ты придумал для людей такой нелепый контакт, такие унизительные позы, даже между мужчиной и женщиной, пусть это естественно и правильно, всё также глупо. И для него это было невообразимо, потому что всё началось со скандала, с драки, с рукоприкладства, насилия, с разбитых губ и угроз, а закончилось месивом тел на смятой кушетке, когда Сэт, скалясь, как злобное животное, держал планшетник, снимал коротенькое похабное видео, а он скакал на нём верхом, просил поглубже и жёстче, ласкал себя рукой внизу, торопя финал, откидывался назад и боялся, что свалится в обморок от дикого наслаждения.По коже барабанили крупные капли - он отключил боковые форсунки и стоял сейчас как под тёплым дождём. Если закрыть глаза, можно представить, что тебя ласкают чьи-то пальцы. Хор потёрся щекой о поднятое плечо и тихо застонал. Хотелось почувствовать на себе чужие руки. Какая, к чёрту, разница - Сэт или Анпу? Если ему не предоставляют этого выбора, если он всё же вещь, то не всё ли равно, кто будет им владеть в следующий раз? В этот день окончательно кончилась его щенячья самоуверенность, бесстрашное "я всё могу", потому что всё конечно. Он ещё не знал, что самый сильный ожог ждёт его впереди, но удары пока что рождали какое-то затравленное сопротивление, в его усталости всё ещё скрывалась непримиримость. Он и темнота... За веками - хоровод разноцветных пятен, как будто бы пытался сконнектиться с телеприставкой со сломанным гемотактильным интерфейсом, вылетел на пустой канал…Потом понял - за ним наблюдают. Анпу стоит в дверях, прислонившись к косяку. Кровь расцвечивает бледное лицо, губы тёмные, как вымазанныегустой венозной кровью, тушь в глазницах размазалась, стекла от нижнего века к скулам, Хор видит эти высохшие дорожки краски. Вот потянулся всем телом, приподнявшись на цыпочки, повертел в пальцах толстый тлеющий джет, затянулся и, слегка пошатываясь, подошёл немного ближе. Из-за приоткрытой двери несётся музыка - что-то приглушённое и одновременно ритмичное, дарксцена выжимает до остатка этим треком, тревожным, рваным, тяжёлым, на него наложена скрипичная партия, и этот диссонанс угнетает - всё конечно, нет никакой надежды, никто не спасётся, всё покрыто пеплом, всё истлело, оставь ты свою призрачную попытку спастись от самого себя, Хор, её нет и не будет. Ты обречён… Под безразличным взглядом Анпу Хор понимает, до чего же нелепо он выглядит сейчас - в душе, мокрый, сжимающий стояк, с красными пятнами на скулах, кусающий губы, чтобы не застонать.Вот подходит ближе - Хор завороженно смотрит на него из облака пара и брызг, он не в состоянии двигаться, он может только смотреть. Это как снисхождение божества, которое было абсолютно недосягаемым, и вот теперь стоит так близко - протяни руку и коснёшься. Это кажется нереальным, ведь Анпу - недостижим, он холоден запредельно, он огрызается на его любые попытки сблизиться, хотя бы ментально, навести мосты, нивелировать недопонимание, даже подойти к нему в последнее время для простого разговора было уже невозможным. Скалился озлобленно, бросал колкие обидные слова и слал прочь, как будто Хор даже хуже, чем грязь под его ногами на поверхности. По сути... так оно и было. Между ними - стекло. Медленно-медленно копятся капли, скатываются вниз. Анпу отодвигает дверь. Поднимает руки, вытаскивает из волос шпильки, встряхивает головой, рассыпая по плечам гриву. Медик не давал волосам свободы - в медчасти он туго плёл косу, захватывая мелкие прядки от самого лба и так до самых кончиков, вязал крепким узлом, иначе рассыплется всё по волоску, слишком прямые у него волосы, слишком гладкие. Потом прятал под шапочку. Как же хотелось прикоснуться, когда он стягивал волосы в хвост - это разрешалось Сэту. Но тому было позволено, наверное, всё. Анпу, как злой цепной пёс, скалился на всех остальных - на любого, кто подходил к нему близко, охраняя в том числе и самого себя от любых посягательств. Хор знал уже, что назойливому мотокочевнику, решившему, что медик достаточно красивое существо, безобидное, тихое, даже, может быть, боязливое, свободен, и будет явно не против общения немного поближе, и Анпу, не задумываясь, всадил из своего игрушечного на вид Браунинга две пули - расчётливо, очень жестоко, искалечив правую руку. И что Сэт не стал вмешиваться, а последнему нужно было быть ещё и благодарным за то, что медик его не вышвырнул с Базы без помощи, окровавленного, воющего по своей руке, ведь белобрысая сволочь лишила его не только конечности, она ещё и возможность его выживания в Степи под вопрос поставила. На самом деле Анпу попросту защищался - он ненавидел, когда к нему кто-то прикасался. Кто угодно, кроме Сэта - тот был исключением.- Подойди ближе, - говорит Анпу. - Не бойся.Хору становится страшно - ведь если он подойдёт, это будет прямым нарушением установленных для него правил. Но ведь тот ему сам предлагает, верно?"О, мадонна киберпространства... Я много чего не делал… Например, я не был честен с матерью (чего уж греха таить, мне эта честность претила), не любил отца, я не разбираюсь в Сэтовом коде… Да, я покорный, ведомый, иду за ним, как побитый щенок, я не знал преданной дружбы, даже не знал о себе ничего из того, что узнал здесь, на Базе; я всего лишь старался быть нужным, полезным, найти смысл в жизни, никого не обидеть, я отсчитывал крохотный ритм, ведь я незначителен, как обломок кода чужого, почему ты веришь? Я не планировал много, вместо крупной компании выбрал конторку, которая как мелкая речка в Степи, со временем пересохнет. Я не рыбак, я просто гуляю по берегу, я слушаю тихую музыку в наушниках компании SONY, я еле двигаюсь по социальной лестнице, я действительно думал, что мой мирочек конечен, и меня из него не извлечь наружу, что меня не возьмёшь простыми ладонями. Я как слизняк - в раковине заперся, хотя понимаю, что никакие раковины меня в себя больше не вместят. И что у меня больше нет судьбы, я понимаю, но не могу извлечь свои мысли наружу, закрытый и запечатанный. Мрак этой свободы, которую дали, раньше казался никчёмным и сальным, как руно облезлой овечки, и не сразу я понял, что от себя свободы не будет, что пора мне понять, что же мне предлагали, и покинуть свою скорлупку навечно. И я готов просить тебя, умолять, ты ведь бог, я это видел, покажи мне хоть что-нибудь, кроме льда, я не знаю, кто из нас более мёртв, я или ты, помоги мне понять, осознать наконец, как же мне стать подобным тебе, как стать приближенным к богу, позволь мне хотя бы коснуться... Да, ты мрамор и сталь, но сталь хирургическая, ты несгибаем, ты холоднее, чем лёд, за тобой такая бездонная пропасть, она обширнее всего киберпространства, она потрясает, ты мне казался безумно холодным, но оказалось, что эта холодность внешняя, что это как чад амальгамный, о котором я даже раньше не слышал, я даже мечтать раньше не мог, чтобы ты подошёл... "- Потрогай, - говорит ему Анпу и поворачивает голову, разрешая коснуться волос.Всё это кажется нереальным, расплывчатым, как дурной сон, как бредовый морок - Анпу прямо перед ним, почти обнажённый, зовущий к себе, предлагающий ощутить, какой же он на самом деле. В самой глубине шевелится страх - медик ведь не свободен, он принадлежит своему командиру, а тот всецело и полностью - Анпу. Тот доказал и показал уже Хору, что Сэт - его, безраздельно, и что только он им владеет, и нет у Хора никаких прав, он даже претендовать не может. Доказал, что Хор - не игрушка, он просто вещь, безделица, которую можно и в сторону бросить, его отказ был для Хора мучителен, ведь его предлагали как наложницу, готовую удовлетворять своего господина, да кого угодно, если только прикажут, и этот отказ был унизителен, он был мучительным и очень обидным. Его раньше не отвергали, он никогда не понимал, что такое стать ненужным, никчёмным, что означает одиночество… и на его глазах Сэт отдавался Анпу - со своими страхами, сомнением, ужасом, с жаром отдавался, страстно, самозабвенно, ногти на том подиуме обламывал, стонал в полный голос. Это всё показывали ему. Сэт, выгибающийся под своим любовником - совершенно нереальное зрелище, противоестественное, обхватывающий его бёдра коленями - смотри, Хор, тебе никогда такое не испытать, этого никогда не будет для тебя, понимаешь? Ни-ког-да. Очень неприятное и страшное слово. Сэт с Анпу дышали в унисон, и этого никто не замечал, потому что смотрели всегда не туда. Хор это видел.Анпу, стоящий над Сэтом, гладящий его лицо чуткими пальцами, оглядывающийся на Хора, смеющийся зло одними глазами. Вечером того же дня, когда они удирали по Степи от разведчика, когда влетели в шлюз взмокшие, подбитые, когда задело Патрол взрывною волной, и Хор впечатался лицом в лобовое стекло, а Сэт разбил переносицу о руль . Они тихо говорили о чём-то, пока он сидел, терпеливо ждал своей очереди - когда же на него обратят внимание, почему, чёрт побери, Анпу выгнал всех, сказав, что займётся парочкой побитых хакеров лично? Только для того, чтобы показать, снова, исподволь, своим отношением к нему, что он расходник. Да, Хор это понял давно, но как же болезненно это напоминание, постоянное, грызущее. Анпу наорал на Инпу и приказал - не попросил, не дал указание, не отправил или не заметил, что второму-де тоже помощь нужна. Он именно приказал - займись этим, как будто бы Хор был предметом мебели, который следует переставить.- О, - Хор сам не слышит свой голос. - Как же это... прекрасно...К мокрой ладони липнут пряди - гладкие-гладкие, шёлковые, прямые, они оставляют после себя на пальцах серебристые искры, они прилипают к его коже, они тянутся вслед за его рукою, и он не выдерживает, он сам делает шаг вперёд и запускает обе руки в его волосы. Его обдаёт собственным жаром, как будто по жилам начинает течь расплав - только-только из доменной печи или из мартеновского конвертера, блестящий, раскалённый серебристый ручей, растекающийся по венам, сияющий нестерпимо, кабинку заполняет феромоновый шторм, даже под облаком капель он различимый. Мускусный, тяжёлый, сладкий, терпкий, звериный аромат, личные запахи Анпу и Сэта, ароматы курений, прилипшие к коже и волосам. Поддаётся искушению, наклоняется даже к нему - вдохнуть аромат, исходящий от его волос, он пахнет чем-то травянистым, медовым, тягучим, странный запах, влекущий, так пахнет цветущая по весне Степь.- Хватит.Хор замирает. "Как же всё глупо..."Он ощущает обиду - вернее, ощущал - тяжёлую, как раскалённый камень, примостившийся в его средостении. Она тянулась с того дня, как Анпу отверг предложение Сэта, отверг его, Хора, как ненужную, неинтересную вещь, игрушку никчёмную, не стоящую доброго слова на деле. Думал - когда же это острое чувство отпустит, когда перестанет болеть, и не находил никакого выхода... Вот - подошёл к нему сам, дал коснуться, а он... Ну и ничтожен же он, всё-таки, как ему мало нужно, чтобы на спинку упасть, как бездомной побитой собаке, которая любую протянутую руку лижет в надежде. Они оба намокают. Тонкая ткань плотно прилипает к телу Анпу, обрисовывает каждый мускул, каждую впадинку, Хору кажется, что он не выдержит сейчас, ведь так хочется протянуть руки, коснуться его, ощутить под ладонями, снять эту тряпку, которая только мешает. Ведь он видел, какое у него тело, что Анпу, будь он неладен, прекрасно знает, что привлекает к себе внимание, и он чувствует себя абсолютно неуязвимым за этим щитом своей отчуждённости и красоты, никакая грязь не может прилипнуть к нему. Что бы о нём не говорили в Метрополии, какие бы слухи не распускали о том, что якобы медик проводит под землёй в своей гнусной яме незаконные эксперименты, что там, на подземной базе "Независимости" не было уже давно ни одного человека, кроме тех, кто в замороженном и расчленённом виде лежали в холодильниках или подвергались ужасным и мучительным трансформациям в Родильне, в чудовищном комплексе, где террористы плодили уродливые поколения метазверей, пытаясь вывести новые виды. И там, на Базе, не закипает тайная жизнь - абсолютно всё было враньём, с первого до последнего слова. Единственное, что и вправду сбивало с толку - его биография. Чистая, как будто не было у Анпу никакой жизни до Базы. Скупые точные строчки, как в некрологе. Родился - жил - был - учился - пропал. И ничего больше, пустота, идеальное досье почти идеального гражданина.Своими глазами видел Хор эту гнусную яму, Базу - не водилось тут никакой расчленёнки, и Анпу был просто отличным военным хирургом, что руки его на самом деле могут создавать жизнь, вырывать её у самое смерти, и что "Независимость" никого не плодила, но метазвери были эмпатами, да и не бросались они просто так на людей - ведь ездил же в Степь Сэт, ездил с Анпу, и возвращались они невредимыми. И гуляла по поверхности белая сука Хеджет, её выпускали без опаски, что разорвут или сожрут. Да и командир группировки - сволочь, конечно, садист, самодур, извращенец, но он не может уже без него, все слухи - враньё, да ещё и какое, и десятой доли там правды не будет, и не было никогда в сводках о "Независимости" той правды. В рядах экотеррористов не было "новых людей" - не любил их Сэт, и тут Хор с ним был согласен, ему тоже претила прикладная биоевгеника и порождённые ей существа были гадкими, опасными тварями. Уж лучше теки, чем эти уроды.О, он бы чувствовал себя отомщённым, если бы, наверное, лёг с Анпу, почувствовал, как тот раздвигает под ним колени, как становится доступным, как учащается дыхание. И эта грёза тоже была нереальной, она казалась опаснейшим бредом, потому что Анпу был уже не его. И вот он здесь, живой, доступный, тёплый, совсем рядом.Анпу берёт его руку в свою, тянет, и Хор следует за этим движением, повторяя, касаясь его живота, груди, выше и дальше - шеи, плеча, лица. Задыхается. Ему мучительно не хватает воздуха, он слишком плотный, слишком много в нём влаги, чужих ароматов, лёгким не втянуть эту вязкую жидкость. Его мир если не рухнул сейчас, но пошатнулся. Анпу сделал совсем крошечный шаг к нему, уничтожил расстояние между ними, почти прижался, и Хор отступил к стене, чувствуя, как капли, падающие сверху, становятся прохладной капелью, потому что в зрачках Анпу - балахон пустоты, и он в ней тонет с головой. Так тонули кораблики в глубоких лужах, которых много лет назад пускали весною мальчишки, обутые в резиновые сапоги, и один из этих корабликов непременно шёл ко дну, как усталый воин, это как на картинах Айвазовского, о котором узнал недавно Хор - там были штормы, бури, кто-то обязательно тонул к утру. В антрацитовых зрачках тонет он сам.Анпу позволяет - и он касается его лица, под кончиками пальцев скользит влажная кожа, как будто в самом деле трогает лик застывшей статуи. Хор чувствует - как же он жалок, примитивен, ничтожен, может быть, медик в самом деле какое-то божество в человеческом теле, его эмоции всегда под контролем. Хотя лицезрел сам этот переход от божественного к земному, к животному, когда оставила его привычная холодность, и они с Сэтом превратились в двух спаривающихся весенних зверей, блестящих от пота, свивающихся в стонущий клубок, катающихся на подиуме, тёплом, как корабельное весло в засуху . Анпу худощавый и невысокий, как грациозный опасный зверь, его так хочется трогать, но страшно переступать черту - вдруг он укусит. Но он всё же зажато тянется к нему, как ползущая ветвь лианы, как издыхающий усик плюща, неловко, жалко, эти прикосновения осторожные, но ему здорово - как будто на на коптере катаешься, вверх-вниз, новый вираж, и вот сердце уже застывает, замерло, и снова вверх, заставляя разряды бегать по кончикам пальцев.По сути он не чувствовал никакого волнения от прикосновений к этому загорелому мальчику. Был небольшой проблеск интереса, кода тот ёрзал и извивался под его пальцами - надо же, сколько в нём нерастраченного желания, сколько огня, который не находит выхода, сжирает изнутри. Сейчас Анпу был спокоен - ничего, кроме вежливого любопытства, холодного, отрешённого. В нём снова поселилось спокойствие - всё стало на свои места, и в конечном итоге, приобрёл он намного больше, чем было до этого. Сэт не был разменной монетой. Он бы не смог существовать без своего божества. Анпу даже задумывался об этой странной связи, порочной, прочной, крепкой, как мономолекулярная полимерная нить, режущая стальной брус. Сэт был частью его. Абсолютное, совершенное, недостижимое дигитальное божество.Сэт никогда не говорил ему о том, что же сам Анпу значит. Он делал. Он легко уничтожил его прошлое, добравшись до медиафайлов, содержащих сцены его, Анпу, страданий, на всех серверах, на всех подключённых носителях, до которых только мог дотянуться. Он бы и распечатки все сжёг, будь у него такая возможность. Анпу медленно опустил ресницы, воспоминая видео, которое как-то прислал ему Сэт - под загнутой под крюк монтажкой разлетались розоватыми брызгами гроздья кремнийорганических кристаллов, собранных в призматические колонки в одном из существующих в реальном мире серверных узлов M-банка, сохранявшего особенно ценные воспоминания своих клиентов на несъёмных носителях, не оставляя ничего, что могло бы и дальше быть использовано против него лично. Он привёз ему из Полиса скрюченный, жалкий, уродливый саженец Punica granatum, яблока пунического, гранатового дерева, служившего символом вечного возрождения из смерти к жизни, бесконечного существования. Под негасимыми ультрафиолетовыми солнцами восстановленного тепличного комплекса, в исполинском архаичном аквариуме оранжереи, росло теперь это деревце - низкое, узловатое, покрывавшееся каждую весну кипенью кровавых цветов. Мут, которую Сэт то ли в шутку, то ли всерьёз, называл великой матерью бога, не могла надышаться на этот гранат, она весь свой талант экзобиолога, нереализованную страсть потомственного агронома вложила в эту оранжерею, и за два года гранат вырос и дал плоды - мелкие, как райские яблочки, кисло-сладкие. Гранат любил воду, его корни упрямо стремились к невидимой водоносной жиле, скрытой под бетоном и текстолитом перекрытия, искали источник... И яблоневый саженец он ему привёз – тоже заморенный, с обломанными веточками... Мут было за что боготворить Сэта. А был венок из колосьев - полбы, эммера, ячменных и ржаных колосков.Анпу никогда не просил у него ничего - Сэт всё делал сам. Для того, чтобы он мог спокойно работать. И расширялся медблок, превращался постепенно в медчасть, единственную, функционировавшую в Степи на без малого четыре тысячи километров окрест, оборудованную, как одна из лучших клиник Небес. Там было всё, что угодно - от медикаментов до аппаратов жизнеобеспечения, хирургические консоли и лабораторные автоматические комплексы, расходники для трансплантации - от сетчатки до искусственной почки, инфекционные боксы и палаты интенсивной терапии, там даже был родзал и обсервация. Ничего второсортного - всё, для того, чтобы Анпу мог продолжать свою работу. Сэт сделал его живым богом Степи - белым богом, хозяином жизни и смерти, которому тихо молились забитые, серые, как мышки, жёны мотокочевников, перед которым эти суровые степные воины, не боявшиеся никого и ничего, становились на колени, благодаря за спасённые жизни. Он был для них ожившей святыней, самое смерть отступала, потому что там, где были руки белого божества, не оставалось ей места. И они боялись не гнева Сэта - эти мудрые, со звериным чутьём, живущие по дремучему, почти первобытному укладу люди, пересекавшие Степь на стальных конях-моноциклах, сразу определили, кто же хозяин Базы. Они боялись рассердить Анпу. Потому что Сэт был просто злобным рыжим псом, свирепой адской гончей, инструментом, которым белое божество вершило свою волю. Стоит божеству захотеть, как свирепая гончая сделает всё, что он пожелает - в том числе и голыми руками вырвет из груди агонирующего святотатца сердце, чтобы бросить его под стопу божества... Они были в самом деле мудрые, эти кочевники. Развезли по степи зёрна, которые давало им божество, и увидели, что там, где была голая земля, начали подниматься другие растения - они цеплялись упрямыми корешками и усиками за бедную почву над оврагами, и исполинские раны в земле переставали шириться. А там, где были оставлены гранёные плоские чёрные зёрнышки, которые ни в коем случае нельзя было есть или бросать в другом месте, поднялись рощицы кривых низкорослых деревьев, уродливых, искорёженных, тянувших к беспощадному степному солнцу крепкие ветви, покрытые мелкими тёмными листочками. Там, где прорастали зёрнышки, была вода - бесценная в Степи, потому что чистая - пробури землю на глубину в пару метров, опусти трубу - и поднимется струйка воды, свежей и сладкой. Белое божество было абсолютом - страшнее, чем Хозяева Тверди, живым и осязаемым, оно было таким же человеком, но обладало невиданной властью. Этот бог стоил того, чтобы ему возносили молитвы. Ему и его злобному сторожу, ревниво сторожившему бога.Сэт в самом деле никогда ничего не говорил Анпу. Он делал. А эти действия заменяли любое другое признание или слово. Если он решил притащить Хора в их маленькую семью... Ну что же, значит, придётся найти выход из создавшейся ситуации. Он подождёт катарсиса - того, чего от мальчишки сейчас добивался Сэт, любыми способами. Чистых, неподдельных эмоций. Может быть, местами Анпу даже сочувствовал тому - потому что Сэт был в самом деле жесток и истязал племянника уже не физически, он добивал его морально, а играть эмоциями, подавлять, принуждать и уничтожать он умел превосходно. Анпу замечал, что Хор всё время ходит понурый, что он тянется к нему, пытается как-то обратить на себя внимание, подавленный, не уверенный в себе. Возможно, где-то в глубине шевельнулось сочувствие, но он отмёл его решительной рукой. Не сейчас, не вовремя, ненужное, никчёмное чувство.Он вздохнул. Хор пропускал волосы между пальцами, но не дёргал, не тянул, он перебирал пряди - неловко, как будто не знал, как обращаться с чужими косами. Какой, однако, глупый мальчик. Глупый, не уверенный в себе и ведомый. Анпу снова вздохнул. Неприятных ощущений он не испытывал, но как же хотелось проучить Хора, чтобы тот запомнил, накрепко, надолго, на всю оставшуюся жизнь, что не следует ввязываться в спор там, где ты не вытянешь. И что стоит подбирать соперника себе по зубам. Незнание не является причиной освобождения от ответственности. И пусть его мысли пришли в равновесие - он не до конца насладился чувством мести. Когда Сэт уничтожал… тех четверых... Он ощущал бесконечный восторг - цифровое божество творило ужасные бедствия ради него, оно производило разрушения, оно создавало руины - только для того, чтобы не было чёрных остистых отростков прошлого, из-за которых его ка терзало его ба каждый вечер, когда он забывался тяжёлым тревожным сном. Месть, которую он творил сейчас, была сладким чувством, липким, едким, как селитра, приторным, как засахаренные фрукты - ты их ешь, но на самом деле не можешь понять вкуса, они вязкие и нет ничего, кроме этой сладости, которая в конце-концов вырождается в горечь, оставляющую после себя ядовитый осадок.Он позволяет Хору коснуться себя. Впервые за очень долгое время его тела касаются чужие руки. Анпу с удивлением отмечает, что в нём не поднимается волна злобы или лютого, запредельного отвращения, которое захлёстывало его всякий раз, когда кто-то посягал на его персону, на его тело, на его неприкосновенность. Сэт... Сэту было позволено всё. Анпу ничего от него не скрывал, и тот знал, что ему нравится, они давным-давно узнали, как доставить друг другу удовольствие, что было запредельно приятным, а что было неприемлемым для обоих. Всё-таки Хор - ничтожество, с некоторым удовлетворением думает он, ощущая, что от того исходит запах зверя - мускусный запах животной похоти. Прислушивается - там, в спальне, из спрятанных в стены колонок, несутся первые аккорды одного из его любимых треков.- Слышишь, - говорит он на ухо Хору, почти касаясь раковины. - Трек называется Draussen, и это значит - извне, снаружи... А ты... - он слизнул с его шеи дрожащую росу. Мускус и розмарин - очень странное сочетание. Хор дёргается от прикосновения, он соглашается, что он ничего не знает, он в самом деле уже ничего не понимает. - Ты воняешь собой...Хор прикасается к нему, как к божеству, благоговейно, с восторгом, он едва не на колени перед ним готов упасть, такое у него экстатическое выражение лица. Восторг, благоговение - незамутнённые, чистейшие. И единственное, что нарушает этот образ паломника, готового пасть ниц перед священным изваянием величества этого бога - эрегированный член, прижимающийся к его собственному. Хор не видит, как блестящие тёмные брови сходятся в гримасе негодования, пока он прикасается к нему, пытался прижаться бёдрами плотнее, ведомый животными инстинктами."Глупый, идущий на поводу себя, стонущий комок похоти", - думает Анпу. Его не может воспламенить желание Хора, как бы тому не хотелось пожара в ответ - он нечувствителен к выбросу его феромонов, ему безразличные его желания, он безучастен. Хор поворачивает к нему лицо - глаза затуманенные, в них плывут озёра отчаяния и желания, как будто выплёскивается в этом вся его тоска. Ему кажется, что вот сейчас медик наклонит к нему голову и поцелует. Совсем близко оказывается гладкое серебряное кольцо с шариком, продетое в нижнюю губу Анпу.- Нет, - говорит он. Это обидно, но Хор понимает - поцеловать кого-то было слишком личным, слишком интимным. Поцелуи не для него, это точно. Его бедра вскользь касается чужая ладонь. Draussen. Прекрасное название для музыки, оно будоражит чужими звуками, Хор знает два разговорных - родной и английский, знает ариэль, знает универсальную отмычку - старый добрый VR_03, и этого ему в принципе хватало, потому что до Базы не было нужды в чём-то другом. Анпу слегка касается его лица губами - почти незаметно. Хор тихо скулит, его затопляет экстатическое напряжение.Когда гибкое, горячее тело Анпу, благоухающее всеми мыслимыми и немыслимыми обещаниями неба, прижимается к нему, сексуальные желания Хора этой ночью второй раз достигают своего апогея. Он осознаёт смысл наслаждения и тайное, неземное блаженство объятий - их сакральный смысл, доступный Сэту и Анпу, которые, оставшись наедине, скрываясь от посторонних глаз, касались друг друга - неосознанно, плечом, ладонью, бедром, а потом Анпу белой змейкой вползал в руки Сэта, обвивал его своими кольцами и замирал. Исполнилась наконец его смутная тайная мечта - прижаться к кому-то, почувствовать себя в восхитительном убежище, набираясь сил после изнурительного любовного поединка. Это было то, чего ему не хватало, когда он прятался от самого себя в своём блоке на Базе, в комнатке, пропитанной страхом. Время для него было тягучим и липким, как плёнка, покрывающая стрекательные органоиды оборонно-заградительной колонии Форсиза. Лёжа в зловещей темноте на жёстком ложе, он чувствовал, что в складках наступившей ночи таится опасность. Кто ещё так же мучился бессонницей на Базе? Вот чем заканчивались его честолюбивые мечты о свободе и независимости - жизнь жестоко обгладывала его, спускала на уровень бесхозной вещи.Сейчас перед ним был Анпу, вода серебрилась на его перламутровом теле, он вошёл к нему в облако водяного пара и брызг сам, ожившее божество вошло, чтобы дать ему хотя бы что-то, хоть каплю ласки в его бесприютном мире пепельного страдания. Его горла снова касается тонкий острый язык, и он стонет. Кажется, что реальность закручивается вокруг этого прикосновения и вокруг его собственного члена, который он сжимал мокрой ладонью. И когда его охватывают первые головокружительные спазмы оргазма, Анпу вцепляется в его напряжённую шею, под его зубами хрустит кожа на вершине лопаточно-трапециевидного треугольника, он смыкает челюсти. Сэт не ухитрялся так болезненно его укусить, он скорее давил, а не рвал, как рассерженное животное, не пытался прорвать кожу насквозь, Хор видел, во что превратили эти зубы пальцы Сэта, это было кровавое месиво, залитое впоследствии биогелем и средой, соответствующей соматическим особенностям ускоренных регенеративных процессов. Сэт пару суток ходил с расширенными от боли зрачками, закидывался транками, чтобы не орать в голос, а потом ещё неделю чесался, как проклятый, сдирая с пальцев отслаивающуюся сухую кожу. Но отделался легко - розоватой паутинкой кривых, охвативших ладонь правой руки, как этакое завуалированное напоминание о произошедшем.Анпу фыркает, на долю секунды разжимает зубы, слизывает выступившую кровь, и вцепляется снова, повинуясь включившимся внезапно животным инстинктам, дремавшим где-то на самом дне тёмного колодца его сущности, спрятанным глубоко-глубоко под культурными слоем. Вскрыть горло врагу, испить его крови, зализать, обсосать до белизны края глубоких ран, оставить после себя синюшность, кровоподтёки, болезненность, звериную метку - ты следующий, ты принадлежишь мне, ты моя собственность, вещь, которой я распоряжаюсь по праву самца, по праву старшего. Эта нереальная, ни с чем не сравнимая боль и подлость накладываются на острейшее наслаждение, которое он испытывает, добравшись наконец до сладких облаков оргазма. Он даже не пытается оттолкнуть это красивое животное, добирающееся до артерий на его шее, вылизывающее нанесённую им рану. Он обхватывает руками плечи Анпу, и упирается спиной в стену, чтобы не свалиться позорно, не показать, как же он слаб перед своими страстями. И эта боль всё равно прекрасна, она лучшее, что было с ним за последний месяц, он чувствует на своей коже горячий язык, слизывающий кровь, исследующий края ран, чувствует дыхание, Анпу удерживает его кончиками пальцев, упирается ему в грудь и в плечо, а потом он чувствует его ладонь на затылке и скулит от обиды, когда тот отрывается от него. Пусть так, пусть через боль, но он чувствует, что живёт здесь и сейчас. Сэт прав - Хор не уходит никуда только потому, что ему нравится эта боль, ему нравится, что его истязают, а потом укладывают на спину. Он ничем не лучше шлюхи. С неплохим мазохистским комплексом, потому что именно этот укус довёл его до оргазма, а не скользящий по коже язык.Накатывает наконец долгожданное, испробованное, то, что ему так щедро дарил Сэт - мазохистский экстаз, запредельное удовольствие, извращённое сексуальное восприятие Хора говорит его мозгу - да, да, наконец-то, вот то, чего ты так хотел, вот то, чего ты так ожидал, эта радость, расплавленное золото гормонов в твоих жилах, упивайся этим чувством, наслаждайся болью, это прекрасно, это изысканнейшее горячее блюдо, которое подали голодному. Тебе дарит всё это Анпу, рвущий твою кожу сейчас, как взбесившийся зверь. Пойми наконец, что медик тоже животное, может быть, не такое лютое, как Сэт. Тот - свирепый дворовый пёс, худой, поджарый, с крепким костяком и тяжёлыми челюстями, всегда настороженный, готовый броситься на протянутую руку. Анпу - породистый, холёный, и правда мальчик-добер с блестящей ухоженной шерсткой. Который вцепится не в протянутую руку, а самое малое в шею, как только ты потеряешь бдительность. Будь благодарен за эту боль, она тебя возносит над самим собой, ты ведь ждал этого, ты ведь так ждал...Он скулит, оказываясь в гормональной ловушке, не пытаясь избавиться от своего мучителя, эндорфин, дофамин, серотонин делают его колени слабыми, а руки ватными, он трепыхается слабо в челюстном захвате и чувствует - на волнах оргаистического отката в нём снова мешается наслаждение с адовой болью, которая не даст потом повернуть голову, потому что под ухом расцветёт изысканный цветок рваных глубоких ран в окружении полновесного синяка. Но это будет потом, а сейчас долгожданная разрядка, от которой подгибаются в судороге пальцы на ногах, темнеет перед глазами и плывут багровые и жёлтые круги. Больно - на самом деле больно - будет потом. И придётся идти в медблок - на этот раз точно придётся шить, потому что Сэт, поступая, как животное, преследовал определённую цель - унизить, доказать Хору, что тот не представляет какой-нибудь ценности как он сам. Как хакер - да. Лично как Хор - нет. Вещь, которую передали из рук в руки. e-Doll, идола, как их называют продавцы виртуального и искусственного секса, послушную всем невысказанным желаниям игрушку из шелковистого киберскина, тёплого, похожего на настоящую плоть. У идола - нейротроды обратной связи на ладонях, губах и на подвижном языке. Упругое влагалище и анус, автоматически подгоняемый под своего владельца, вырабатывающие биологическую смазку без цвета и запаха. Десять тысяч кредитов удовольствия, за которые на фабрике идолу придадут цвет, масть, упитанность и прочие параметры в соответствии с прилагаемой фотографией или пожеланиями заказчика. И всё это - в большой коробке, которую доставит курьерская служба, да ещё и библиотека загружаемых программ, которая сделает идола верным, надёжным, безропотным партнёром. Большинство женщин Небес казались Хору роботами - их поведение было безупречным, жесты выверенными, голоса приглушёнными. Идеальные спутницы жизни из невероятно хороших и богатых семей, занявших главенствующее положение в сложной социальной пирамиде Метрополии. У идола не было чувств и эмоций. Его можно было разобрать на запчасти, поджечь, утопить в ванной с кислотой, сбросить с башни, даже расчленить - всё, что угодно, и это было в порядке вещей. Никто и слова бы не сказал. Но вот у Хора эмоции были. И он чувствовал боль.Хор не понимает, что сейчас происходит. Он укладывает голову на блестящее от влаги белое плечо. Анпу вознёс его на невообразимые высоты наслаждения, он ведь и подумать не мог, что тот зайдёт к нему, обратит на него внимание, и тем более приблизится. Медик обнимает его, наверное, он понимает, что Хор сейчас обессилен, что он не может стоять прямо, он беспомощен, как человек с гиповолемическим шоком, и его присутствие здесь, в этой душевой кабинке, эти объятия - его декстран струйно в две вены, это его коллоиды и электролиты, плазма и альбумин, эритромасса, потому что он обескровлен морально, как человек, потерявший половину своей душевной крови. Под ладонью Анпу бьётся ниточка пульса, он в самом деле не может оставить человека, провалившегося в обморок, или всё же это не обморок, а оргаистическое опьянение? Он ведь ничего не знает о Хоре, он не был с ним рядом, да он им и не интересовался, ему самому чужд мазохизм, их секс с Сетом - это не только физиология, это контакт и доверие, это синхронизация их биоритмов и ритмов нейронов. Он уже не мог себя представить без Сэта. Сэт жил вместе с его ночными дежурствами, бессонными ночами, операциями, его учёбой, его пациентами и изысканиями растительных алкалоидов, сведёнными пальцами и икрами после шестичасового стояния на политравме, чужими для него понятиями - микроциркуляцией, выживаемостью, ингибиторами клеточной активности, разницами между ишемией и геморрагией, повелительной латынью человеческого внутреннего устройства. Анпу жил его часами в ВР, строчками машинного кода, вечной, непроходящей усталостью, скандалами, злобой на весь окружающий мир, отчаянием - потому что голоса сопротивления, голоса "Независимости" давились на корню, жил его проблемами - вечным недостатком АТФ, глюкозы, постоянным балансом между жизнью и смертью, на его глазах рождалось и погружалось в сон дигитальное божество. И что их с Сэтом ждало одно - непременная смерть, потому что второго такого не будет, и они синхронизировались настолько, что гибель партнёра будет смерть-фактором для другого, абсолютным, стопроцентым, и если лягалы думают, что остракизм, изгнание за пределы Метрополии, за Форсиз, в Степь, это ужасно, то они ни черта не знают о том, как это - попытаться выжить, потеряв половину своего тела. Он вдруг понял, что Хор ввернулся в их цикл существования, и что, Апапи пожри его, придётся всё же принять мальчишку в семью... Оставлять его, гнать прочь - это не самоубийство, это риск, сравнимый с безоружной прогулкой по Дну, когда веерно отрубают электроэнергию, когда находит выход безумие глубинных секторов, где можно сойти с ума от постоянного шума нагнетающих воздух компрессоров и от отсутствия неба над головой, где шныряют фургоны органлеггеров. И что Хору, в принципе, теперь тоже не уйти чистым и целым. Минимум, что грозило лично ему - Криотюрьма.Хор не знает, о чём думает Анпу. Его качает собственный ритм - серотонин раш. Что это было вообще? Почему такой долгий и сладкий откат? Он утонул в облаке водяного пара, клубов благовоний и чужих ароматов, эти облака сгустились, кончили обильным дождём, он выкрал свой нектар оргазма безжалостно вцепившимися в его шею чужими зубами. Он осознаёт сейчас в основном откат - слишком давно у него не было секса, который бы дал хотя бы подобие разрядки. Его внезапно отбрасывает в далёкое-далёкое воспоминание.Июнь, безжалостный, яростный на Небесах. Десять утра. Он - толстый, неповоротливый, лежит дома в шезлонге в оранжерее, опуская руку в миниатюрный водоём. У самой кромки прогретой воды снуют крохотные яркие рыбёшки. В воде - водоросли, прикрепившиеся к камушкам на песчаном дне. Она спокойная, прозрачная-прозрачная. Вот там - рыбка побольше, пёстрая, оранжево-белая, пятнистая, видны даже красные прожилки на её плавниках. Он смотрит на ползущих по стеблю водного растения улиток - прозрачные кремовые панцири, розоватые тела, тоже полупрозрачные, видны сосудики, алые бисеринки глаз. Спокойствие и нега... И в это обволакивающее тепло примешивается тоненькая, как волосок, чёрная струйка. Она ширится, клубится и охватывает его целиком, она вытекает из его шеи и там свивает гнездо боль. Эта боль - Анпу. И он только что разорвал его кожу. Хор инстинктивно зажимает кровящее место ладонью. Обжигает - как будто к шее головню приложили. Его затопляют разочарование и тоска. Анпу отталкивает его от себя. Сейчас на его лице цветёт холодная злоба. "Уходи прочь. Убирайся. Ты противен мне." И это сбивает с толку - только же им обоим было так хорошо... Хор опустил глаза вниз. На обтянутом мокрой тканью бедре потёки спермы, перламутровые на черноте, блестящий след, как от улитки. Может быть, его несдержанность так обидела Анпу?- Прочь.- Но… почему…Ему хочется спросить - что же я такого сделал, что ты прогоняешь? Ты меня приласкал, погладил, дал коснуться себя, ты не говорил мне злых слов, вот только что ты вознёс меня на вершины блаженства, просто оказавшись рядом... Он смотрит на него сухими глазами, ощущает, как внутри растёт какое-то незнакомое напряжение, как будто он очень долго бежал в раскалённой пустыне, и вот сейчас его завод кончился. Сил сдерживаться практически не остаётся. Хор не может себе позволить опуститься сейчас на колени, не может - Сэт не мог окоротить его взглядом так, как сумел Анпу. Холод - настоящий, космический, невероятный. Вся углекислота, скопившаяся в обменниках лабораторий, весь сжиженный кислород, весь азот в холодильниках, весь эфир и хладагент в трубопроводах не могли быть холоднее самого Анпу. Хочется стать болтом, выпавшем из крепления рации, которыми пользовались все на Базе, упасть через решётчатые ступени лестницы между уровнями в шахту лифтов или в открытый короб ФВУ и оказаться внизу, на минус неизвестно каком уровне, чтобы никто его не видел, чтобы все забыли о нём и больше никогда не трогали. В конце-концов, болт можно вкрутить новый, а видимым дефицитом запчастей и расходников экотеррористы не страдали. Какой же он сейчас... сторонний. Ледяной. Его касается рука - как кусок мрамора, покрытый водяной плёнкой.- Вон, - повторяет Анпу. Он как стена. Невыразительный, холодный, вода размыла тушь, лицо похоронное, скорбное, как будто сейчас его скорбь от несовершенства окружающего его мира невыносима, и присутствие Хора рядом с ним ранит его в самое сердце - настолько он туп, примитивен, животное, никчемное, бесполезное, похотливая скотина, движимая только половыми инстинктом, и ничего более нет в нём.- Уходи.И в нём поселяется тьма обречённости. Белесая, как грибные круги, высеянные ведьмой в угасшем лесу. Чёрная, беззвёздная, в которой нет ничего, в которой не водятся ни мокрицы, ни уховёртки. В этой обречённой темноте нет плоти от живой плоти, она гангренозна, она покрыта плесенью, он попал в неё, как в пасть чёрной гиены, жующей глиностное месиво. Там нет знаков, некуда идти, он один, как ещё не рухнувший дом в брошенной всеми деревне. Может ли это состояние называться тьмою? Или это пробудившееся инстинктивное, древнее, дикое? Анпу холодный, как кристалл, колючий, покрытый уступами и острыми наростами неприязни, он отталкивает от себя ментально сильнее, чем Сэт, - тот всегда подкреплял неприязнь эту словом и действиями, обозначая, где Хор не прав и где он оступился, указывая его место грубо и просто. Чудовищная аллегория - ведь тот технарь и думает достаточно просто, как он вообще может ходить, откуда в его черепной коробке богатство всех его знаний, способность к тончайшей работе, если снаружи он груб грубее коросты и запредельно жесток? Анпу ведь совсем другое дело - это ужасно, как стилет, вонзившийся в плоть, как пыточный инструмент, он опускает одним взглядом в сторону балахон пустоты, как будто падают скелетные листья на мрамор погоста, выходит на мягких лапах из льдистых сумерек, и Хор понимает - он как коралловый скелет под руками, жёсткий и колкий, он его не ненавидит и даже не презирает, он сам ему безразличен. Эта тьма - вовсе не свет, который себя уже изжил, она граница между когда-то умершим и когда-то живым. Эта жестокость немыслима - разъять рёбра, вынуть сердце, ещё бьющееся, положить на ладони и раздавить спокойно, а ведь он шептал молитвы, он ждал, надеялся на спасение, вслушивался, он каждый вечер идёт на проклятый зов, как обречённый, как на эшафот поднимается, никакой король прошлого не проходил свой путь раскаяния, восходя на эти ступени так же, как он - потому что короли жили своей жизнью, от них зависело многое, а что зависит от Хора? Анпу убил его словом, и вместо спасения он покрывается тленом отчаяния, так Степь в октябре покрывается крупою белой. Со злыми словами он впитывает в себя горькую влагу, отраву, которой пропитан медик от корней волос до ногтей, он и есть яд, но сладкий. И как Сэт сам им не отравлен?Ведь сразу не ясно было, кто же он на самом деле. И он поднимал своё внутреннее море, волны бегут одна за другой, море утробное, опасное, тёмное, оно раскачивается, ведь он хотел топить корабли, складывал слова-рифы, командный код. Думал - да, я рождён для бури и шторма, и каждая утлая лодчонка будет размолота его кодом, растаскана на доски, и его рыба никогда не будет выловлена рыбаками, но потом пришёл Сэт, и доказал, что он даже не море, он пересохшее озеро. Он не стал большим, потому что Сэт просто вогнал это озеро в свой океан, возвёл в степень и уничтожил, выбросил из себя, а ведь он хотел стать его частью. В этом океане было слишком много знаков, это было кошмарнее, чем любой инфомассив, чем зиккурат вселенский, который Сэт мог возвести только ради самое кода, его рифмы и ритма, грёбаный памятник мегаломании, саркофаг дигитального божества, адская текстолитовая подошва, которая давит всех - и людей, и метазверей, своего творца может быть не раздавит. И был ещё Анпу - ледовый щит его океана, вечный, неколебимый, и если Хор думал, что это Сэт тут всем заправляет, то, чёрт побери, он ошибался... Анпу смял его своим холодом, уничтожил, он размолол его кости, как медленно двигающийся ледник перетирает в песок валуны. Он метафора отчуждения. Каменный истукан с жилами, наполненными жидким азотом, его смысл жизни которая снаружи, - холод и профессионализм, но ведь жизнь жизни рознь, Хор уже прикоснулся к этому космосу, понял, что за мягкими губами - зубы звериные, и язык среди них - как агнец с серебряным колокольцем, но к нему не притронешься, потому что слова. произнесённые этим языком безжалостны, как монстр со дна, язык источает злобу, как чёрный протуберанец. Анпу - это отрава, но такая для него желанная, и в то же время чудовищная. Словами он ломает его ментальные рёбра, с хрустом, так, что позвоночник даёт крен. Нужно убраться отсюда - и как можно скорее. Иначе медик его раздавит, он уже почти раздавил его морально, он добивается этого - нервного срыва, но только зачем?Геркулес прошёл мимо Кербера, но Геркулес был ничтожеством, и тот Кербер был щенком рядом со сторожевым белым псом "Независимости" - мимо него не проскользнуть никому, от его глаз нигде не скрыться. Он без устали будет преследовать свою жертву, пока не настигнет, не вцепится белыми зубами в подбрюшье, вспорет, вгрызётся в горячие сердце и печень. Он и Кербера пожрёт, проглотит живьём, что ему трёхглавый воняющий псиной привратник Тартара, когда он сам - владыка Дуата?Он стоит над ним, пока Хор одевается, сражается с одеждой, не желающей налезать на мокрое тело. Футболка прилипает к спине, к животу, задирается. "Ты тупое животное", - говорит он глазами. Смотрит презрительно, отчуждённо, как Хор подбирает джинсы, вымазанные изнутри засохшей спермой. Хрустящая отвратительная корочка, слизистая на вид. Одежда пропахла мускусом и потом, впитала запахи благовоний и чужого личного аромата. Да, он полностью прав - Хор просто тупая скотина, идущая на поводу своих инстинктов.Да, Анпу бы оставил Хора в блоке - в библиотеке стоит старая кушетка, на ней можно прилечь, отдохнуть, сам он сколько раз там коротал вечера, когда не хотел идти в спальню и оставался среди книг. Он мог бы дать Хору подушку и одеяло, и пусть бы он спал. Да, он видит - тот шатается, сейчас упадёт, и сил препираться в нём не осталось совсем, завтра утром ему вставать очень рано, потому что Сэт беспощаден к себе и другим, им ехать снова к той проклятой радиовышке, к узлу связи, а это каторжный, адский труд, и нет других свободных рук на Базе, чтобы как-то помочь или их разгрузить. И что Хор будет впахивать наравне со связистами и с самим Сэтом, хотя вот в руках ни проводов до этого не держал, ни обжимки, и монтаж оборудования для него- труд рабский, труд Сизифа, потому что кажется - никогда он не закончит с этими проводами, с этими магистралями. Где-то к полудню скрутит безжалостной судорогой пальцы, а к вечеру пот будет лить градом, застилать глаза, и он пожалеет ещё раз, что когда-то родился на свет и выбрал тернистую бесплодную тропу техника и хакера. Но нельзя показать, что ты устал, что тебе больно и тяжело, ведь сдать позиции - значит стать посмешищем, а ему этого не хочется. ?Может быть, жестоко просто так выгнать мальчишку…? - думает он, наступая на Хора. Тот пятится медленно, потом разворачивается и выходит, спиной чувствуя его взгляд, направленный в спину - как два летящих ножа, весьма ощутимо, вот пронзают футболку, кожу, мышечный слой, рёбра, входят в его лёгкие, и он больше не может дышать, он даже вскрикнуть не может. Да, ему любопытно - как же там Сэт, его проклятый дядя, он никогда не видел того сонным, не видел, чтобы тот сидел, погружённый в дрёму, не видел его хоть сколько-нибудь человечным. Бог из машины он, да и только - всегда на взводе, готовый к броску, к удару, готовый сам нападать, напряжённый, злой, ощетинившийся. Да, были у него какие-то чувства, скрытые прочной скорлупой, но они предназначались только одному человеку, стоявшему сейчас за спиной Хора. Всё, что показывали они на поверхности, было завуалировано. Мимолётное соприкосновение рук - жест невероятно интимный, как поцелуй с языком, прикосновение к волосам там, в смотровой, в приёмном покое, в его кабинете - как оргия у всех на глазах, мама, прости.Он украдкой оглянулся - заметил, что медик легко наклонился, поднял с пола брошенное полотенце и швырнул куда-то в угол. Наверное, первый раз Хор задумался о том, насколько же тот был гибкий, по-звериному пластичный, под стать своему партнёру. Вряд ли у него что-то болело после игрищ с Сэтом - то, как они свивались узлом, Хор тоже видел. А сам ведь едва не рыдал, когда началась его собственная игра - Сэту было безразлично, больно будет или нет, приспособлен ли он для всех этих поз или ему кажется, что его, как несчастного грешника, вздёрнули испанские инквизиторы на дыбу и растягивают, выворачивают тело, которое жаловалось своему хозяину - ломила несусветно поясница, разламывалась спина, сводило судорогой бёдра от неестественных, непривычных для него поз, растягивались даже те мышцы, о существовании которых он и не подозревал. Слышал потом тихие, понимающие смешки за спиной - ведь им в самом деле было интересно, что же с ним делал там в Степи командир, как он его там заламывал, в каких позах имел, все видели и засосы, и укусы, и царапины; про Сэта каких только слухов не ходило, и вот они с удовольствием наблюдали, что же тот может сделать с кем-то, кто разделяет с ним постель. Хор подозревал, что медицина Базы знает о его собственной тайной жизни намного больше, чем знал он сам, во всяком случае тайн от медиков не было, а ещё хуже было то, что всё видел Анпу. Он видел каждую царапинку на его коже, каждый кровоподтёк, ощущал запах, прилипший к одежде и волосам Сэта, и его до краёв заполняла холодная злоба, отчаяние и горе. У него самого никогда ничего не болело, да и от контакта с командиром он получал исключительное удовольствие, каким бы тот контакт не был, будь то тайное прикосновение или любовная игра.А ведь размышлял ещё, идиот несчастный, зачем же он ходил в зал, оно ведь того не стоило, ведь сошёл на Базе весь его рельеф, ненужный, никчёмный, который оказался бесполезен в злой нынешней жизни, мелкими острыми зубками безжалостно его обгладывавшей. Как бы то ни было, он не мог отказать, когда Сэт вытряхивал его из тёплого салона, чтобы безжалостно разложить прямо на земле, или припереть к жёсткой бетонной стене, хотя слёзы на глаза наворачивались, казалось, что выворачиваются из суставов бёдра и колени, что позвоночный столб сейчас рассыплется, как бусинки детской погремушки - гремящие такие шарики, нанизанные на перетёршуюся медную проволоку, когда даже рёбра болели и саднила спина. Лезвия в спине подгоняли - прочь, быстрее, не останавливайся, убирайся отсюда ты уже поскорее. Взгляд мельком задержался на подиуме - Анпу успел притащить подушки, подгрести их под спящего, укрыть его одеялом. Хор разглядел лицо спокойное-спокойное, но под веками снова горит маркер - перегрелся он, что ли? Но потом понял - просто-напросто крепко спит. Анпу не позволяет ему видеть Сэта как человека. Почему-то привлекла эта вовсе не таинственная по своей сути трансформация: из разъярённого божества, проходящего сквозь цифровые массивы, в одержимого страстью, и вот - в скованного глубоким сном усталого человека. Не слишком ли много ты сегодня увидел, Хор? Ты ввязываешься в проклятый, порочный круг, беги отсюда, пока не до конца захватил тебя этот синхрон, пока не подхватила тебя эта эндогенная волна, не утопила, но ты ведь понял всё, ты умный мальчик - ты уже не сможешь без них обоих.Он замирает в крохотной прихожей. На секунду кажется, что он всё ещё дома. Это прихожая в том кондо, обставленном соответственно его собственному вкусу, оно на самой границе Ядра и Дна, это Периферия. Наверху - бурлящая яркими красками жизнь, внизу - Адские Котельные, поставляющие эту энергию наверх. Сектор "Юность" был оплетён этими магистралями, как кровеносными сосудами, пульсирующими в ритме Метрополии. Утром - активнее, вечером - замедленно, сыто, устало.Прочь отсюда, убраться быстрее из этого сонного блока, из звериного логова, где свил своё гнездо дигитальный бог, у колен которого недреманным оком сторожит всё, что происходит вокруг, вечный страж, изящный, большеухий, молочного окраса пёс, прильнувший к его ногам. Убраться как можно скорее, так, чтобы не видел медик, и тем более дядя, что его скрутило в жестоком спазме, что он трясётся во внезапном ознобе, что ему больно на самом деле - но не физически, это он как-нибудь стерпит, доберётся до своей комнаты, промоет раны на шее антисептиком, зальёт гелем, и, может быть, утром уже затянется первичным натяжением, и не будет больше за спиной понимающих взглядов.- Можешь... остаться. Если ты слишком устал. Там, - делает жест рукой в сторону библиотеки, - там есть... кушетка. Можешь лечь спать. Хочешь?Анпу сам не знает, зачем он предлагает остаться этому глупому мальчику. Какой с него прок, когда единственное, чего хочет он сам - свернуться клубком рядом со своим божеством и спать, спать, спать... Может быть, это в нём шевельнулось осторожное сочувствие?Хор благодарит его какими-то осторожными словами, говорит, что это слишком будет для него, и что лучше он уйдёт прямо сейчас и не будет мешать. Он понимает, что в данный момент в этом месте он лишний и очень ценит заботу, но, в самом деле, ему лучше уйти. Анпу даже соглашается с ним - что ж, пусть идёт, но ведь он предложил, это главное.Уже вымывшись, забираясь под одеяло к Сэту, обнимая его так же, как это обычно делал он сам после их сессий, Анпу почувствовал наконец, что те самые метафорические весы - огромные, из небу и хебени, на одной чаше которых пребывал он сам сразу в двух ипостасях, как проводник дигитального бога и как есть в мире материальном, а на другой помещался миропорядок Маат, который нельзя было нарушить. Не то, чтобы ему было не по себе от присутствия постороннего - когда он лёг с Сэтом, то просто забыл, что есть в комнате кто-то ещё. Но ощущение взгляда, направленного исподволь, не отпускало - пока был здесь этот мальчик. От косичек Сэта поднимается слабый запах - горечь синтетики, растёртых трав и феромонов.Кап.Это собралась, скопилась влага на его мокрых волосах, гулко ударилась о дерево. Нужно было просушить их полотенцем, но не захотел ведь, предпочёл сразу забраться под одеяло. Неосознанным движением коснулся шеи спящего, нащупал сонный треугольник. Определил про себя, насколько уязвимое это место, где сходятся блуждающий нерв, а. carotis communis, общая сонная артерия с её бифуркацией на наружную и внутреннюю, яремная вена - венус югуларис интерна. Вот всплыла перед внутренним взором цветная вкладка из учебника - прекрасная иллюстрация, изображающая клетчатое пространство сосудисто-нервного пучка шеи. Мышцы нежно розово-лиловые, желтоватые тяжи нервов, артерии яркие, красные, вены синие, лимфоузлы как бледные гранулы, прилепившиеся вдоль яремного лимфатического протока. Просунул ладонь под руку, забираясь в живое тепло. Сэт сонно ответил ему - повернул голову, сдвинулся, устраиваясь удобнее, так, чтобы они повторяли друг друга изгиб в изгиб.Кап.Где-то в коридоре, следуя за флуоресцентными маркерами, указывающими направление движения, идёт Хор. Он устал. Он раздавлен. Сэт иногда бывает слишком жесток, но сейчас эта жестокость вынужденная. К сожалению, по-другому пока не получится. И нужно было от него добиться эмоций, потому что нельзя быть уверенным ни в преданности, ни в искренности до тех пор, пока от тебя скрыто всё.Кап.Это Хор всё-таки добрался до своего блока, ему там холодно одному, он как побитый пёс, который подошёл к прохожему, его приласкали, потрепали уши, а потом отправили прочь тяжёлым пинком. Он будет корчиться на своей постели из гвоздей, потому что не покажет никому, как ему больно и как его задел Анпу. Там, в своей маленькой спальне, он будет отрывать головы у железистых пиявок-иньекторов, чтобы выдавить под язык их содержимое - так быстрее. А потом заберётся в душ, чтобы повыть над тем, как ему больно и одиноко на Базе, потому что нет рядом ни одной живой души, которая бы скрасила это одиночество.Кап.Наверное, это последняя капля, которая падает. Остальное высохнет в тепле между ними. Их ритмы синхронизировались - Анпу мягко подхватил знакомый уже эндорфин-дофаминовый откат Сэта, цепко державший его крохотными лапками нейромедиаторов, он почувствовал, как система, обновившись и перезагрузившись в тестовом режиме, понижает тактовую частоту базис-модуля, давая возможность организму накопить небольшой запас энергии. Это как медленное погружение в медикаментозный сон, когда ты не понимаешь, в какой же момент отключаешься, поля зрения внезапно сужаются, и ты выпадаешь из реальности.