Глава 9 (1/1)

АнпуМожет быть, он пустил бы всё это на тормозах, не затянись настолько дурная игра. Это как медленно капающая на пытаемого концентрированная кислота - её концентрация разная, капли падают дробно, объём разный, и неизвестно, в какой момент будет больнее, за минуту до, или вот сейчас. И каждый последующий день был похож на предыдущий своей тоской и растущей обидой - он не мог понять, за что же?Анпу давно привык воспринимать Сэта, как часть себя - и как того, кому он безраздельно принадлежит, и как то, чем он сам владел, не разделяя ни с кем другим. Сэт продолжал делать вид, что ничего не происходит - он уезжал с Хором, который делал то, в чём отказывал ему Анпу, и возвращался назад поздно ночью, иногда - через пару суток, как будто грёбаные связисты не могли обойтись без Сэта, его указаний и контроля. То, как он приезжал, было даже ещё хуже, чем следы их взаимодействия, которые, не стесняясь, демонстрировал всей базе Хор - как будто засранцу доставляло удовольствие щеголять засосами и укусами. Свои метки Анпу прятал - за длинными рукавами или воротом халата, не позволяя Сэту большего, не оставляя другим повода для ненужных разговоров, они оба знали о тайном счастье украденных мгновений, когда получалось выкроить лишний час среди дня, час, о котором никто не догадывался.Свернулся калачиком на месте, где обычно спал Сэт, подгрёб под себя одеяло и прислушался к темноте. Он слушал тишину, а тишина слушала всё. И была безответна.Включил музыку - она тоже была слугой молчания.Du hast mich gefundenDu hast mich gesuchtDu tr?gst mein lebenDu bist mein FluchАутоагрессия, где песнопение возносится лязгающим языком Метрополии, которая состоит в жёсткой конфронтации с Метрополией, откуда происходят оба - и Сэт, и Анппу. В электронном облаке плыл умерший пол века назад человек - даже воспоминание о нём истёрлось, но голос и музыка продолжали звучать... Можно было заняться самоедством, которое неизменно приводило к саморазрушению. Анпу накрылся одеялом с головой и завозился, устраиваясь поудобнее. Потом всё же поднялся, не глядя, взял со стеллажа тяжёлый неформатный каталог - на затёртой суперобложке поверх тиснутой мраморной галереи было написано "ЭРМИТАЖ". Вот раскрыл наугад, уставился на печальную женщину в голубом плаще, кормившую грудью младенца с глазами старика. "Мадонна Литта", прочитал он и перелистнул несколько страниц - Мадонна с Младенцем будили неприятные воспоминания. Снова открыл наугад - вот молодой человек в рубище стоит на коленях перед старцем, а слуга тем временем в углу закалывает упитанного тельца. "Возвращение блудного сына". Он снова вздохнул - складывалось впечатление, что даже книга над ним исподволь издевается.

Перевёл взгляд - в мягкой подсветке серверной стойки что-то блеснуло, ярко, резануло по сетчатке. Привлекло внимание. Анпу поднялся - этот блеск раздражал, понукал встать, подойти, посмотреть. На стеллаже стояла статуэтка - один из духов Нехен, шакалоголовый, замерший в позе восторженного ликования - припав на одно колено, ударяющий себя в грудь правой рукой и поднявший левую, и лежал глазной скальпель - Сэт им зачищал проводку. Крохотный инструмент почти утонул в ладони. Анпу попробовал лезвие большим пальцем - острое. Боль требовала своего выхода, искала, где слабее, где в возведённой броне слабое местечко - не было там брони, было беззащитное звериное подбрюшье, мягкий голый собачий живот. Анпу надавил на плечо. Мало. Слабо. И коротким резким движением вспорол кожу, перерезая горло божественному соколу, рассекая птичью шею, отсекая поднятую руку, благословляющую царя, живого наместника божества на земле. Этот участок рукава Сэт почему-то не трогал, говорил, что изображение совершенно, прекрасно, что оно на своём месте.

Эта боль была хорошо знакома - она обжигала, от неё перехватывало горло, дрожали колени, ею обдавало, как кипятком, и в этот момент боль телесная пересиливала душевную. Так и должно было быть, потому что по-другому не получалось, не помогало. Он мог переколотить все чашки, которые таскала ему Бастет, всю лабораторную посуду, легче бы не стало. Собственная боль лечила, она охватывала злой пеленой, говорила - помни, помни, помни, помни, что всё возвращается. Ты ведь уже обезглавливал этого божественного сокола.

Упал на колени, вцепившись зубами в своё запястье, и тихо завыл, как собака, которую любимый хозяин пнул, поломал тонкие пёсьи рёбрышки. Он не знал, что же ему делать, как ему быть.

По полу процокали когти - это Хеджет вернулась с прогулки, сунулась холодным мокрым носом в залитое лицо, толкнула мордой, раз, другой. Застучала хвостом, покрутилась, взлаяла тонким голосом, с подвыванием -она не понимала, что происходит. Почему её двуногое божество корчится на полу, почему остро пахнет кровью. Лизнула, умыла горячим языком. Анпу оттолкнул.- Уйди, - голос превратился в животный вой. Анпу снова отпихнул собаку. - Уйди!..Не уходила, лезла в лицо, заглядывала в глаза - что же с тобой, мой двуногий собачий бог, почему ты кричишь, почему тебе плохо? Он обнял собаку, уткнулся мокрым лицом в пёсий загривок. Потом всё же встал. Стёр футболкой цепочку капель, оставшихся на полу, залил порез анестетиком. Невесело улыбнулся самому себе.- Что же ты...Нужно было убрать следы преступления - так, чтобы никто не заметил. А в медчасти... Там никто лишних вопросов ему не задаст. Потому что не задают ненужные вопросы заву, когда он среди ночи приходит в манипуляционную и достаёт шовники и расходники, или берётся за выкидыши суммарных технологий и прикладной биохимии - за клей с высочайшим уровнем адгезии к тканям организма, за ингибиторы, за стимуляторы клеточной активности, позволяющие заживить первичным натяжением такой вот неприятный порез уже к утру. Потому что иногда лучше не задавать вопросов. Вернулся - Сэт спал на своём месте или делал вид, что спит. Хмуро подумал, что ему ничего не придётся объяснять. Осторожно прилёг рядом, почувствовал, как тот сонно протянул руку, притянул к себе, зарылся лицом в волосы. Всё, как обычно, как будто он просто приехал из Степи. Как будто не было ничего, был просто вечер, повторяющийся сотни раз.

И уже подворачиваясь под него, уступая, чувствуя, как он соединяется с ним, как они становятся одним целым, как их тела отыскивают интуитивно нужный ритм, который должен был причислить обоих к лику блаженных, прижимая его к себе скрещенными ногами и тихо вскрикивая, вглядываясь в отрешённое лицо Сэта, Анпу подумал, что, может быть, он всё-таки выдержит и это. Не было никакого блаженства - была усталось, была обида, которая угнездилась глубоко внутри. И не вырвать...В яремной ямке примостился тяжёлый анкх - победоносный знак вечного возрождения, соединённый со столбцом-джед, с двумя священными уреями, поддерживающими поперечину. Он потрогал змеиную головку, нащупал гладкий сердолик солнечного диска и вздохнул. Первое серебро он получил тоже от Сэта - тот своими руками проколол ему носовую перегородку и вставил изогнутую штангу. Серебро. Его блеск имел вкус, цвет и запах - кровавый, холодный и горячий одновременно, аромат свежей крови и мяты. В соответствии со своими представлениями о красоте, со своими представлениями о гармонии и о нём, Анпу, Сэт мягко подталкивал его к тому, что тот забивал своё тело металлом - пирсинг в носу, нижней губе, в языке и сосках, в ушах и в пупке. Серебро приятно холодило, оно быстро согревалось, когда Сэт касался его губами или языком, обостряло чувствительность.Потом он привёз тяжёлую цепочку с подвеской-джед. Просто так, и ещё потому, что Сэту нравилось искусство исчезнувшей страны. Анпу вертел в руках цепочку и чувствовал, как холодно делается в животе, как будто он ухнул вниз, в мятный омут. Он поблагодарил Сэта слабым поцелуем, цепочка была длинная, и столбец улёгся над самым мечевидным отростком.- Хедж, - говорит Сэт. - Серебро.

Рисует на его предплечье пальцем значки - медунечер, священные письмена. Анпу узнаёт один - такой же, как и в слове "небу", золото, он похож на шкуру, только что вынутую из золотоносного протока и растянутую золотоискателем.

- Маат хедж, - говорит он. - Истинное серебро.

Он водил этим столбцом - занятной вещицей, похожей на позвоночный столб, - по его животу и рассказывал о свойствах серебра, о том, как его обрабатывали - с древнейших времён, как его добывали ремеченкемет, как ценили, посвящая таинственному божеству, Хонсу, который был луной, и Джехути, нелицеприятному, с птичьей головой, записывавшему всё, что происходит, знавшему, что произойдёт. Анпу трогал джед кончиками пальцев - сложный рельеф был похож на остистые отростки позвонков. Он повторяет написанное. Сэт улыбается.- Прекрасно, - говорит он. - Ты знаешь имена всяких хороших вещей...Холодность и усердие Анпу отпугивали от него других студентов в Медине, но в "Независимости" порок превратился в дар, который щедро вознаграждался наедине. Потом были кольца - широкие гладкие ободки, которые не предназначались для его работы, но Анпу закладывал эти кольца между страницами печатных книг как своеобразные закладки. И ещё этот анкх - тяжёлое украшение, скопированное с подлинника талантливым ювелиром, на очень короткой и толстой цепи - серебряном витом шнуре, укладывавшем петлю знака жизни ему в яремную ямку, туда, где бился пульс. Это было красноречивее любого слова - драгоценный ошейник, который ласково и властно надавливал на его артерии, пульс бился сильнее и чаще. Он знал, что Сэт носил почти такой же, его ответ, из сплава золота и серебра, азема, бледного, как зимнее солнце. Получилось символично, и довольны были оба. И браслеты, которые замыкались на его запястьях и лодыжках - они не предназначались для обычной жизни и служили украшением, пустой безделушкой, призванной радовать глаз наедине, в те самые секретные минуты, когда они были вместе.Сейчас змеиная голова на неудобно повернувшейся подвеске больно надавила на ключицу. Анпу сонно прикрыл глаза, наблюдая за сейвером часов на стене - ему показалось, что цифры с лёгким хлопком превратились в замыкающиеся змеиные кольца. Два двадцать. Слишком поздно... Он снова занялся самокопанием - с изощрённым удовольствием садиста-патолога он копался в себе и в своей болезненной привязанности, круто замешанной на безграничном доверии и абсолютной преданности, которой он отдавался без оглядки.Вспомнил, что пару недель назад, когда это получилось первый раз, он с лёгким сердцем выпил две дозы транков подряд и провалился в тяжёлый сон без сновидений. Потом это повторилось опять и пока Анпу в недоумении ждал Сэта, пришло утро, он заснул с батареей энергетиков. И засыпая, ждал, преданно, чутко, утешая себя надеждой, что он может пережить абсолютно всё, и что Хор - просто прихоть, дурная игрушка, утешал и грыз себя, оставаясь со своей обидой, ревностью и непониманием. Ждал - пил энергетики, догонялся зелёным чаем и кофеином напрямую, отрывал узенькие головки железистых пиявок-иньекторов, выдавливал горькую гадость себе под язык, давился, чувствуя, как подкатывает знакомая тошнота - вестник чудовищной паники, которая когда-то едва не заставила его выйти из раскрытого окна квартиры на Небесах.Проснулся перед рассветом, почувствовал, как Сэт обнимает его, гладит чуткими пальцами по плечу, уложил голову ему на грудь и учуял чужой запах, пока Сэт перебирал его волосы - пропускал пряди между пальцами, раз за разом, пока волосы не начинали слабо электризоваться. Как будто не было ничего, как будто не видел, насколько подло он бьёт в самое уязвимое.Анпу повернулся, раскрыл объятия доверчиво, чувствуя хорошо знакомое тепло чужого тела; обнял, и, нащупав на спине свежие вспухшие царапины, задохнулся - перехватило спазмом горло, он крепко зажмурился, задержал дыхание. Собралась боль - свернулась где-то в эпигастрии, ударила, разлилась, невыносимая, горячая, прилипающая к коже, как кипящий вар. Сэт погладил его по щеке тыльной стороной ладони:- Спи.Это было ещё обиднее, чем всё, что сделал Сэт за последний десяток дней. Пожалуй, хуже он не сможет придумать. Вот, значит, что это такое - мать её, ревность... В старой книге, невесть как затесавшейся в библиотеке, было кое-что написано про ревность и про то, что она - ужасна. Тот, кто писал эти строки, был подлым человечком, отлично играющим на чужих нервах. Он был тем самым мифическим Шалаимом, чьё имя носила таинственная печать, которую он видел в "Гоэтии" - сборнике оккультных предрассудков, далёких от совершенства богословия и мифологического ряда Кемет. Этот Шалаим надавил на самое больное - люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она пламень весьма сильный. О, Анпу понимал теперь, что это за пламень. Это жгло изнутри. А потом осталась тоска, бесконечная, беспощадная, рассыпалось всё серым пеплом. Тоска навалилась на него, прижала к полу, шепнула - я страшнее, я ближе.

Сон не шёл к нему. Бодрствование было ещё мучительнее - днём он не мог никуда деться от себя, была работа, были обязанности, и он не мог забыться сном, который приносил подобие облегчения. Изводивший себя очередной бессонной ночью, энергетиками и самоедством, Анпу решил, что с него всё же довольно. И последней каплей был проклятый мальчишка, который совался к нему по поводу и без, как будто он, Анпу, хотел его видеть, должен был ему сочувствовать или помогать. И Сэт, который, погрузившись в свою дурную игру, не заметил ни порезов, ни его отдаления, ни его тоски. Пальцы добела сжались на столешнице, когда на глаза попался флакон с притёртой пробкой, с мутной коричневой настойкой - Aconitum napellus, борец-трава, яд, откровение в сотне кубиков чистого спирта..."Ты что делаешь? Я скучаю". Анпу ещё раз перечитал сообщение. И ещё раз - вслух. Нервно засмеялся. Нет, так дело не пойдёт... Планшетник завибрировал. "Эй??" И ещё одно входящее. И ещё. И в каждом последующем - новый вопрос, ненужный, никчёмный. Как будто ответ может что-то изменить. Что-то решить. Входящий вызов. И молчание. Он смотрит, считает про себя - раз, два, три... Ждёт - сам не зная, чего же именно, пытаясь нащупать точку опоры, понять, что же ему нужно сейчас.И, наконец- запрос по внутренней линии.- Ты какого хера на сообщения не отвечаешь?! Чем ты блять занят?!- Жду.