Набросок (1/1)
Первой в то утро проснулась птица. Что-то жуткое примерещилось скудному птичьему сознанию, потому что внезапный пронзительный крик, плеск крыльев и звук крошечного мягкого тела, панически бьющегося о прутья клетки, ворвался в их сны и изодрал сладкую утреннюю дрему в ворох сумбурных обрывков чувств и воспоминаний. Зах подскочил, Тревор рефлекторно потянул его на себя, защищая, но под черным покрывалом, в которое на ночь заворачивали клетку, уже все смолкло. Было очень тихо. С улицы доносились отголоски городской жизни.
Кровь шумно билась в ушах и в горле.Зах испуганно оглянулся на Трева. Потом нахмурился, потом цинично усмехнулся. - Зараза вшивая, - констатировал он. - Убил бы, но папочка не поймет.Тревор только поглаживал его пальцы.Скворец достался им вместе с лодкой на тех же условиях - присматривать и заботиться. Хальс был необъяснимо нежно привязан к старой твари, которая скрипела и сипела все дни напролет, иногда извергала из себя пару крепких выражений из лексикона голландских мореходов, и, казалось, сама удивлялась своим познаниям. Повсюду оказывались перья и подсолнечная шелуха. Характер был по возрасту - мерзкий, ворчливый, капризный. В первый же день скворец вцепился клювом в пальцы Тревора и разодрал до крови. Больше Тревор к нему не подходил. Странно, что Амадей - претенциозное имя для крошечного визгливого комка перьев - спокойно и даже тепло относился к Заху. Так и повелось - ухаживал за птицей Зах. Тревор наблюдал.И за Тревором наблюдали. Клетка скворца висела под самым потолком, большая и круглая: кусок воздуха с птицей внутри, сдавленный в мертвой хватке золотистых металлических прутьев. И повсюду Тревор чувствовал взгляд, засыхающий на коже тонкой пленкой паранойи. Повсюду он чувствовал себя на виду у птицы, хотя и забивал гадливое ощущение поглубже. - Может, откроем, пусть подышит? - спросил Зах.Тревор пожал плечами и коротко мотнул головой. Он по-прежнему поглаживал пальцы Заха, и Зах вдруг ощутил это слишком остро.Тревору было стыдно за мысль, что пока клетка накрыта покрывалом, можно трахнуть Заха и не чувствовать пронзительного птичьего взгляда между лопаток. Но так было спокойнее, и ощущения тогда возникали чистые, словно цвета в весенних радугах. - Подрочи мне, - попросил Тревор, притягивая его руку к себе в пах и откровенно любуясь тем, как Заха заводит эта пошлая фраза, как он облизывается, и солнце вспыхивает электрическими искрами на влажных губах, в прищуренных ярко-зеленых глазах. Тревор постарался запомнить малейшие детали, оставив памяти, словно рисуя в своем сознании, эти головокружительные картины: Зах склоняется над его членом, почти касаясь губами блестящей покрасневшей головки, Тревор чувствует его теплое дыхание и осознает, как бешено колотится о ребра собственное сердце, потом Зах выпускает изо рта немного слюны на подрагивающий конец, поднимая взгляд на Тревора, будто ожидая одобрения, потом еще немного слюны, пока та влага, растекаясь по члену, холодит кожу, потом пальцы скользят по стволу, и Тревор зажмуривается и судорожно дышит в волосы Заха.- Я люблю тебя, - так же рвано и быстро выдыхает ему в шею Зах.Потерянные города, множество людей, солнечная пыль, солнечная рябь, и все другое. Все, что похоже на вымысел, аккумулируется в пальцах, и электричеством течет по лишенным кожи, лимфы, миелина телам. Они снова и снова взламывают свои защитные механизмы и растворяются друг в друге образами, ощущениями, знаниями, эмоциями. Как свет в пространстве, отталкиваются от трехмерных контуров берега и ныряют в глубину. И когда их, словно рыб, выбросило на берег пенной волной оргазма, в потоках дыхания и сердцебиения, они сплетались и жались друг к другу, чувствуя стынущую на их телах испарину, стынущие на коже солнечные лучи, видя солнечные города, пыльные города, потерянные души, глаза, дороги, покрытые пылью и солнцем. Гладкую кожу, текущую по изгибам тел, простыни, детали обстановки, не узнавая, словно новорожденные без опыта и понимания, всего вокруг, всего другого.Зах пальцами растер соленую испарину по плечу Тревора и облизал их. - Ты и я, - заключил он, улыбаясь.- Может, есть хочешь? - спросил Тревор, пробуя соль с пальцев Заха на вкус. - Аа, там где-то ужин оставался. Лазанья и какая-то чушь в коробочках, и содовая. В холодильнике посмотри.Завтракали в постели уже за полдень. Клетку они все-таки открыли, и теперь птица раскачивала ее, уцепившись длинными червеобразными пальцами за боковые прутья.Лежащего у него на коленях Заха Тревор кормил кусочками пряной лепешки. - Ты опять плохо спишь, - сказал Зах. - Не знаю, это не сны. Не те сны, - оба знали, о чем говорил Тревор. - Это просто ощущение тревоги, наверное. Ты заметил, что здесь все как-то по-другому? - Что ты имеешь в виду? - спросил Зах, лениво разглядывая его лицо из-под прикрытых ресниц. - Секс? - Да. Как-то тише. Не так… - Тревор осторожно подбирал слова. - Ярко… - Это климат. Просто здесь холоднее, а в жаре организм как будто сходит с ума от экстремальных условий, и чтобы ощущать действительность, нужны куда более сильные раздражители. В жару чувствуешь себя немного пьяным. Наверное, какая-то химия в теле зашкаливает. Здесь не Ямайка, да, - Зах провел ногтями по груди Трева. - Но там, честно сказать, не помню, чтобы я когда-то был совершенно трезвым. Немного хорошей дури и ты. В общем, понимаешь.Тревор кивнул. - Я думал о том, что это запахи. Там все цвело, кажется, даже те велосипедные шины. - вспомнил Тревор, и Зах усмехнулся.
Там у них во дворе лежал не один год ржавевший велосипед. Они ободрали спицы, а колеса приспособили под клумбы: сыпали туда ягоды, семена ганджи, закапывали какие-то непонятные ветки, поливали остатками кофе и лимонным соком, и иногда морской водой. Через месяц шины едва просвечивали через бурную цветущую растительность. Даже конопляные ростки проклюнулись. - На Ямайке потрясающие запахи. Но знаешь, я понял, что мне нравится здешняя вода. Спокойная, загадочная. Ты не жалеешь? - Нет. А ты? - Нет, не жалею. Я всегда хотел путешествовать, хотя за все девятнадцать лет дальше луизианских болот не забирался. А тут такое. Ты ведь проехал почти все штаты, от побережья до побережья… - Жаль, что я этого почти не помню, - Тревор откинулся на подушки и посмотрел на скворца. Скворец смотрел на Тревора.Зах тоже нахмурился. Он не всегда бывал готов к странным поворотам разговора, он не хотел задевать старые шрамы, не сейчас. - Ты рисовал в последнее время? Что-то новое? - Да. Сходишь за блокнотом?Блокнот Тревора лежал на обеденном столе, и, походя, Зах качнул птичью клетку. - Dag, oude ding, hoe staan de zaken? (Привет, старье, как дела? - нид.)Скворец щелкнул клювом и промолчал. - Вот, я подумал об истории, где все было бы искажено. Вещи, люди, пространство. Чтобы во всем крылась какая-то логическая ошибка, червоточина. Ну, тут пока несколько набросков…Зах дотянулся до очков, лежащих на полке в изголовье кровати, и стал разглядывать ломаную линию горизонта, угольно-черные дома без окон, щербатые заборы, лестницы с пробивающейся сквозь бетон травой, дождь. - Это Птичья страна?Тревор нахмурился. - Что-то близкое. Конечно, это место можно так назвать, но оно другое. Более выдуманное, и здесь нет героев той Птичьей страны. Посмотри.Эту Другую страну, увидел Зах, населяли настоящие птицы. В Птичьей стране, насколько он помнил, в том призрачном городе, он не видел даже вездесущих голубей. Героями Тревора были птицелюди с круглыми черными глазами, блестящими клювами, длинными червеобразными пальцами. - Это Герр Рабе, еврей, частный детектив, который расследует убийства. Граф Равенкло, выживший из ума старик, превративший свой замок в отель, Алиса, его молодая жена, Густав Раубтир, вожак стаи воронов и убийца. Хотя все они немного убийцы.Зах пораженно всматривался в рисунки, портреты вымышленных существ, настолько живые, что казалось, будто это давние знакомые. Был виден блик в изумрудной или рубиновой сережке Алисы, изможденные глаза детектива, хищно встопорщенные перья Раубтира. - Трев… Это гениально. А вот это?Он открыл страницу, на которой было почти человеческое существо, обнаженная тощая фигура с острыми грудями, конечностями, которые вырастали, словно звериные лапы, под неправильными для человека углами. Существо напоминало причудливо собранный конструктор. - Химера. Просто химера. Без голоса и разума. Думаю, она единственная, кто останется в живых. - Тревор, - Зах погладил его руку. - То, что ты делаешь, это потрясающе. Это пугает своей живостью. Ты уже придумал историю? - Да, почти, - Тревор опустил голову. - Но мне страшно. Знаешь, так бывает, когда в голове вспыхивает идея, и понимаешь, что не поймать ее нельзя, но идея оказывается больше, чем может вынести художник. Я все думаю, а вдруг это то самое место.Зах убрал прядь волос, упавшую на лицо Тревора, и мягко поцеловал его в губы. - Мне кажется, тебе нужно попробовать. У тебя получится. Тебе решать, чем это в итоге окажется. - Я люблю тебя, и поэтому мне страшно. - Я знаю. Я просто буду рядом, хорошо?Они какое-то время молчали, Зах перелистывал альбом, а Тревор раздумывал над чем-то, быть может, над историей или над словами Заха.Наконец Зах отложил блокнот в сторону и вытянулся на простынях. - Начни сегодня. Думаю, сегодня идеальный день для новой истории. - Да, я так и собирался сделать. Кое-что уже есть, несколько набросков, правда, они совсем сырые. А чем ты займешься? - спросил Тревор, надеясь, что у Заха не будет вообще никаких планов и дел. Ему нравилось это замедленное, теплое течение времени вдвоем. - Прогуляюсь, попробую взобраться на вершину здешнего бюрократического олимпа и взять кредит. У меня встреча с менеджером Национального Банка сегодня в пять. Оо, судя по твоему взгляду, Тревор Блэк, ты был очень хорошим мальчиком и никогда не отмывал грязные деньги, да?Судя по взгляду Тревора, он не то чтобы проворачивал такие вещи после завтрака. - Трев, я просто хочу перетащить в эту страну большую сумму украденных честным путем денег. Схема простая: я беру эту сумму взаймы у государства, а потом возвращаю из надежного источника за ее пределами. Может быть, мой дядя был принц Уганды и оставил мне состояние в маленьком угандском банке. Например, мой люксембургский счет, в принципе, не подлежит разглашению, так что… Короче, гарантии солидные. При этом процентные ставки и незначительные суммы наличных отдаются в добрые руки чиновников совершенно безвозмездно. Думаю, это будет очень законопослушно и не вызовет лишних вопросов. Мы можем потратить эти деньги на что-то особенное.Тревор внимательно его слушал. Зах не просто заигравшийся во взрослые игры мальчишка, осознавал он. Один на один с этой пугающей двойственностью - Тревор знал о мифических счетах Заха, в деньгах они до сих пор не нуждались. Но Зах был родным, знакомым, таким же, как он сам, с кем он делил мысли, постель, жизнь. И вдруг в следующий момент он оказывается владельцем огромного состояния, анархистом, преступником в розыске. И вдруг в следующий момент он оказывается потоком информации в его чистейшей форме, в его венах больше адреналина, чем крови, и в глазах ядовитый блеск азарта. А вдруг в следующий момент я его не узнаю - внутри нервы стягиваются в сухие узлы - не пойму, потеряю в конце концов... - Например? - спрашивает Тревор вслух. - Ну, я подумал, Хальс все равно когда-нибудь вернется. И мне будет неприятно дальше испытывать его гостеприимство.И его силу воли. - Тревор, я хочу жить с тобой. Ну, конечно, мы почти уже год живем вместе. Но своя квартира. Дом. Баржа. Замок. Что захочешь, только предупреждаю, замок будет маленьким. Ну как?Знакомый, родной, теплый. Отдающий себя непредсказуемому, странному миру на двоих. Словно без страха исчезнуть, раствориться в этом мире, открывающий себя настежь, как открывают окна в душный полдень.Тревор только кивнул. - Мы выберем что-нибудь, - улыбаясь, пообещал Зах. - А теперь быстро в душ, а то я опоздаю, - взял руку Тревора и потянул его в маленькую ванную.Около пяти Зах перебрался по деревянным сходням с резными перилами на каменную мостовую, застегнул кожаную куртку, и пошел в направлении Королевского Дворца. Погода менялась. Хлестал ветер. Небо над городом напоминало мокрую бумагу, готовую вот-вот расползтись хлипкой слякотью.Зах поежился, пятерней зачесывая непослушные волосы назад. Вид не бедствующего, но хулиганистого сынка миллионера, то, что нужно.И он бы к черту послал сегодняшнюю встречу, особенно после медленного и до одури сладкого секса в ванной, но он знал, что Тревору нужно собраться с мыслями и начать работу.Он ушел, чтобы побыть без Тревора, чтобы Трев побыл без него.Он взял это за правило еще на Ямайке. Просто уходил гулять по берегу или в ближайший поселок к знакомым черным ребятам.В тот момент, когда он оказался отрезанным от огромного мира полосой бирюзовой воды и экономической пропастью между паразитирующей на туризме Ямайкой и развивающимися промышленными территориями материка, он понял, что сходит с ума. Без информации, без привычного белого шума от информационного мусора, загромождающего сознание, без огромного количества ежедневных контактов с разными людьми всех социальных прослоек, от чиновников и соседей, до интеллигенции преступного мира и отребья Французского квартала. Даже если бы его контакты сводились к траху в сортирах и темных комнатах клубов, в темных комнатах чужих квартир и ничьих квартир, ему этого не хватало. Не в плане секса, в плане общения. В тот момент Заха заклинило.Он сходил с ума. Он сходил с ума по Тревору. Тревор стал его навязчивой идеей, смыслом жизни, целью и причиной. Зах не оставлял его ни на минуту. Он стал тенью, следовавшей повсюду, в молчании, в единственном стремлении - быть рядом. Он старался просыпаться раньше, чтобы не пропустить момент, когда проснется Тревор. Он словно в исступлении часами сидел возле Тревора, наблюдая за рисованием, из него получилась бы идеальная модель, если бы не болезненный и уставший вид, снова проступившие под глазами черные круги и затравленный пустой взгляд. Когда он случайно увидел свое отражение, он разбил зеркало. Он точил Тревору карандаши, даже если они были острыми как иглы. Он старался прикоснуться, схватить, окружить собой.Это было ошибкой. Тревор, вырос в интернате, где все было общее и окрашено в серые цвета, а все личное - похоронено так глубоко внутри, что порой только надежда выбраться и стать наконец собой давала силы дожить до следующего рассвета. Он был одиночкой. И быть может, если бы он понимал Заха и себя чуть лучше, он бы справился с ситуацией. Ради Заха он бы переступил через себя, как уже не раз переступал. Но ему не хватило опыта, а Заху - ясности мысли, чтобы вытащить наружу суть конфликта - и напряжение постепенно сгущалось, как сгущается чайная заварка в надолго оставленной на столе чашке.Тревор раздражался. Понимать, терпеть, не обращать внимания, избегать, игнорировать, отталкивать… Все рассыпалось на глазах, и оба чувствовали только странную опустошающую усталость.Видимо, в какой-то момент что-то сверкнуло в голове Заха, и он понял, он просто увеличил дистанцию. Стал уходить из дома. Было сложно, непостижимо сложно, не знать и гадать, что сейчас происходит с Тревором, было страшно оставаться в одиночестве и ждать. Странно, думал сейчас Зах, я изначально больше доверял миру, чем Трев, но он первый начал доверять мне. Через сомнения и боль. А мне пришлось пройти через это гораздо позже, словно не было до этого девятнадцати лет выживания и борьбы за место под солнцем. Успешной борьбы.Просто у каждого свой крючок, который впивается, если случайно натянуть. Мой крючок обнаружился лишь спустя время - возвращаться домой и не знать, ждут ли меня там. Потому что нас было двое, и к этому я оказался тогда абсолютно не готов.Зах больше не был один. Он всю жизнь полагался лишь на себя, он был самодостаточен. И привыкнуть к тому, что мнение Тревора может быть не менее важным, чем его собственное - оказалось сложнее всего.Он снова зависел от этого мнения.
Он должен был знать, что нужен.Слава солярным богам Ямайки, они оба приняли правила игры, и вечерами, окутывая себя клубами сладкого травяного дыма, они могли говорить о том, что было на душе и учиться элементарной арифметике - делить личное пространство на два.?Наш маленький Карибский кризис?, говорил Зах, ухмыляясь.Они привыкали к новой жизни.Но даже теперь Зах уходил из дома, оставляя им обоим немного времени для встречи с собой. И когда возвращался, по взгляду Тревора, по окружавшей его атмосфере уюта, Зах понимал, что поступает правильно.Зах посмотрел на небо и на свинцовую воду каналов. Скоро начнется дождь, подумал он.Когда в комнате неожиданно быстро стемнело, Тревор включил верхний свет. Воздух был густым и наэлектризованным, ветер трепал пасторальные кружевные занавески и брызгал в окна водой.Тревор не обращал на это внимание. Придерживая рукой листы, он рассматривал грани другого мира и аккуратно отдавал увиденное бумаге.Скворец тревожно вскакивал с жердочки на прутья и, хлопая крыльями, раскачивал клетку. Когда он вдруг начал стрекотать и скрипеть, Тревор поднял на него взгляд.Скворец замер, встопорщил перья и посмотрел прямо на него, глаза в глаза, черные блестящие цепкие зрачки птицы впились в прозрачность его взгляда. - Бобби передает тебе привет, - отчетливо пророкотала птица, и прежде чем Тревор успел что-либо подумать, скворец заметался по клетке и закричал.На город обрушился ливень._________________________________________________________________Карибский кризис (1962 г.) - резкое обострение международных отношений между США и СССР, прямая угроза начала атомной войны. Разрешение этого кризиса стало переломным моментом в ?Холодной войне?.