Часть 2 (1/2)

Книга Люка была дерьмом.

Выйдя из автобуса в Новом Орлеане, я тут же выбросил ее в мусор — хотя хотелось разорвать на мелкие куски каждую страницу и сжечь без сожаления.

Мне не требовалась дополнительная известность — я и так был достаточно знаменит, обо мне в свое время писали газеты во всем мире. Но гребаный выродок Люк, умудрившийся не сдохнуть за эти месяцы, выложил перед стадом свиней, уверенных в своей исключительности и моральной непогрешимости, слишком многое из того, что я никогда не захотел бы показать безмозглой толпе. Он показал героя своего романа, прообразом которого являлся я, тупым животным — начисто лишив присущих мне харизмы и ума, оставив лишь безудержную жажду крови и убийств. Люк сделал это нарочно. Ему нельзя было отказать в проницательности: во время нашей единственной встречи он не мог не понять, что убийство для меня — не бездумный акт умерщвления, но настоящий ритуал любви и преклонения перед холодной спокойной красотой неподвижных юношей. Я не убиваю всех подряд, если на то не вынуждают обстоятельства. Я люблю, убивая. В книге же…

Сукин сын Люк Рэнсом.

Несмотря на то, что книга повествовала о серийном убийце, настоящим главным героем в ней был не я: чудовищами представлялись равнодушные обыватели, продажные полицейские, любопытные прохожие, тупые судьи… Меня Люк выставил лишь безмозглым орудием, стихийной силой природы, регулирующей рождаемость. Абсолютным злом Люк показал современное общество. Поэтому книга получила столь мощный резонанс — о ней говорили везде и всюду; даже номинировали на какую-то премию. Но мой образ не был достаточно красочным и правдивым. Это меня бесило — я привык, чтобы обо мне читали с трепетом и содроганием.

Я жалел, что не убил Люка, когда была возможность. Сейчас это сделать будет гораздо труднее. Да и смысл?

Но можно причинить ему боль — не меньшую, чем тогда, когда мы с Джеем убили Трана.

Я достаточно интересовался жизнью Люка, чтобы быть в курсе — уже довольно долгое время он встречался с двадцатилетним мальчиком, смазливым блондином с изящными чертами лица. Этот юноша просто идеально соответствовал моим вкусам, я уже предвкушал удовольствие, которое получу, ковыряясь в его внутренностях. Я не позволю ему умереть быстро. Мне нужно не просто убить его, но сделать так, чтобы причинить этим убийством как можно больше горя Люку. Я раздумывал, каким образом все организовать — послать ему по почте фотографии или заснять весь процесс потрошения на видеокассету и подарить ее Люку в красивой упаковке, в комплекте с гениталиями его любовника.

Прекрасный юноша сопровождал Люка практически везде — в больницу, на встречи, на вечеринки. Но в последнее время Люк большей частью сидел дома, и тогда его мальчик выходил в одиночестве — чаще всего потусить с друзьями в ?Руке славы?. Я отметил, что он паркует машину всегда в одном и том же месте, выходит из бара почти всегда в одно и то же время. Я следил за ним, ожидая подходящего случая для осуществления своего плана, и мечтал, чтобы чертов Люк не сдох прежде, чем я доберусь до его любовника. Радиостанцию ?ВИЧ? Люк больше не вел — должно быть, он совсем плох. Мне стоило торопиться.

Попутно я успевал и развлекаться.

За неделю, что я провел в Новом Орлеане, я убил четырех мальчиков: Французский квартал поставлял мне жертв в достатке, а в особняке Люка можно было развернуться вовсю, не остерегаясь соседей или полиции. Богатство Джея и его репутация защищали меня. Никто не знал, что его больше нет в живых — Люк умолчал о той истории, как я и предполагал, а близких друзей и просто знакомых, что могли заметить отсутствие хозяина дома, у Джея не было. При его специфическом хобби иначе и быть не могло. Так что, прибыв в город, я безбоязненно открыл особняк и расположился в нем со всеми удобствами. Рабский барак я не торопился посещать, отложив свидание со своей любовью на потом. Наверное, мне хотелось чувствовать себя получше при встрече с Джеем — в последнее время меня мучили боли в желудке и постоянно тошнило. Я предполагал, что слишком увлекся каннибализмом и стал не особо разборчив в выборе жертв: уличные бродяги вполне могли быть заражены какими-либо паразитами или больны. Хотя существовала еще вероятность, что вирус в моем организме наконец-то проснулся, оттого я и чувствовал себя неважно. А возможно, я попросту увлекся и полакомился недостаточно свежим мальчиком. Учитывая, на каких помойках я подбирал их, нечему было удивляться. К тому же, мясо портилось слишком быстро, а замороженное мне не нравилось.

Я терпел боль в желудке — отказать себе в удовольствии, даже на короткое время сделав перерыв и довольствуясь накопленными запасами, я уже не мог. Мне не хватало чужих жизней. Не хватало крови. Мне все время хотелось новых юношей, их болезненных стонов, свежего человеческого мяса... Я чувствовал голод постоянно. Возможно, мне придется перебороть свою неприязнь к холодильнику.

Но плохое самочувствие не могло помешать мне наслаждаться убийствами. К тому же я знал, что мальчики, вставшие на путь наркотиков и свободной любви, нуждались во мне. А я — в них. Я был самым верным их другом. Я показывал им новый, правильный путь. Все мы живем, чтобы умереть. Просто некоторым не стоит медлить с этим.

Юноши, доверившие мне свою жизнь и свое тело, оставались со мной, скрашивая мое одиночество. Они наполнили дом сладковатым запахом лилий — это напоминало мне то благодатное время до ареста, когда я жил в Лондоне, работал в офисе и каждый вечер возвращался домой, зная, что меня ждут. Тогда я еще не расчленял своих мальчиков и не смаковал их плоть. Я просто радовался их присутствию в моей жизни.

Но сейчас этой тихой радости мне было мало.

В спальне Джея истекал соками молодой негр — он предложил мне свое тело за дозу героина, неподалеку от кафе ?Дю монд?. Я пообещал ему необходимую дозу, и даже больше, если мне с ним понравится — он без колебаний пошел за мной. Его прическа состояла из множества дредов, от него воняло немытым телом и острым запахом пота, а мясо оказалось слишком жестким — сплошные твердые мышцы и сухожилия. Даже как следует прожарив, я не смог его прожевать. Но у него было красивое тело, а я слишком пресытился в последнее время, чтобы немедленно взяться за расчленение. Я ограничился пока что лишь снятым скальпом. Его мозги были восхитительны на вкус: я выковыривал их пальцами прямо из пробоины в черепной коробке. Смешанные с кровью, пропитанные героином, они таяли во рту и дурманили мой разум круче любого наркотика. К сожалению, сказалось нездоровье: я выблевал съеденное минут через десять. Мне было слегка обидно; остатки мозгов молодого наркомана я сложил в банку и залил виски. Отличный коктейль. Части тел остальных мальчиков я разложил по всему дому — они радовали мой глаз в каждой комнате, не исключая кухни и ванной. Стерильную чистоту особняка украсили красные пятна и желтые разводы на полу и на стенах. Мне было уютно и хорошо.

Но не все время мои мысли занимали мертвые юноши.

Задачей номер один у меня стоял Люк. Вернее, его блондин.

Люк проснулся раньше обычного — его мучила одышка.

Сорен еще спал — после того, как они занялись сексом поздно вечером, тому пришлось несколько раз за ночь просыпаться: у Люка были проблемы с мочевым пузырем, но до туалета он не в силах был добраться самостоятельно. Иногда Люк и сам не понимал, почему Сорен все это терпит и какого хрена сам он не наложил на себя руки на следующий же день после того, как закончил свою последнюю книгу.

Благодаря этой книге Люк оказался на гребне славы. Умирающий и разочарованный, он изо всех сил боролся с болезнью, которая безжалостно отбирала у него все силы. Люк понимал, что обречен, но…

Странное дело, написав книгу о сумасшедшем маньяке, попытавшись показать его безумие, — и равнодушие простых обывателей, — он неожиданно заметил, что его собственная злоба, разъедающая мозг и плюющаяся в окружающих ядом, поутихла. Наверное, он даже стал менее сумасшедшим — словно ненависть и безумие, почти возобладавшие над здравым смыслом, выплеснулись на страницы книги, впитались в образ Комптона и сдохли в корчах вместе с другим маньяком, которого он, Люк, прирезал собственными руками.

Могло ли случиться так, что злоба и безумие ушли тогда вместе с черной кровью Бирна и его, Люка, слезами, когда он оплакивал Трана? Или ее все же заглушили убойные дозы героина?

Люк давно не выходил в эфир со своей пропагандой. Более того — он знал, что больше не выйдет в радиоэфир никогда. Не было сил ни на что — даже наркотики спасали ненадолго.

Теперь, вспоминая свои прежние страдания по поводу тошноты по утрам, расстройства кишечника и упадка сил, ему хотелось смеяться. Смеяться горько, до слез. Потому что сейчас его состояние было неизмеримо хуже. Несколько раз за ночь Сорен чуть ли не на руках тащил его к толчку, потому что у Люка не хватало сил дойти туда самостоятельно; опорожняться приходилось, используя одноразовый катетер — почки работали отвратительно, однако от хирургического вмешательства Люк отказался: врачи предупредили, что скорее всего после этого он останется импотентом. Люк предпочел остаток жизни пользоваться катетерами, но не отказывать себе в радостях секса. Его предплечья посинели от капельниц и внутривенных инъекций, обезболивающие почти не действовали, даже наркотики были практически бесполезны — сейчас Люк проклинал свой героиновый метаболизм, который не дал ему стать наркоманом.

Но несмотря ни на что, подыхать он не торопился, плюя на неутешительные прогнозы врачей — сначала из-за того, что хотел закончить книгу; позже — потому что влюбился в Сорена.

У Люка обнаружили рак крови, и ему предрекали несколько недель жизни. Восемь месяцев он знал, что жить осталось пару недель. Но по-прежнему умудрялся просыпаться живым.

Почему? Он знал ответ на этот вопрос — он снова был влюблен. И не чувствовал себя предателем по отношению к Трану. Потому что в этот раз все было по-другому.

Человек, с которым он разделил кров, жизнь и постель, был другим.

Эта любовь не была тем безумием, что владело им, когда он познакомился с Траном.

С Сореном они занимались любовью без сумасшедшего желания на грани боли — но медленный тягучий секс, отбирающий остатки тех немногих сил, которыми еще располагал Люк, был не хуже.

Сорен был ровесником Трана — однако не плыл по жизни инертно, подобно дерьму в потоке. Он боролся — за себя, за него, Люка — и за тысячи обреченных, выброшенных за борт несчастных, по вине позорной и беспощадной болезни приобретших статус прокаженных пятен на теле общества. Не в привычках Сорена было сдаваться. И Люк искренне уважал его за это. Как никогда не уважал Трана.

Иногда Люку казалось, что лишь благодаря Сорену он еще жив: тот своей безудержной жаждой деятельности, непрерывно бьющей жизненной энергией поддерживал желание жить и в нем. В глубине души Люк даже предполагал, что паразитирует, пользуясь Сореном и его любовью, но он старался гнать от себя подобные мысли.

Зазвонил телефон. Люк взял трубку.

Я набрал номер телефона и замер в предвкушении.

Ночь была бурной — я снял свежего мальчика, и мне не хотелось оставлять его в одиночестве.

Его плоть была горьковатой на вкус — я долго размышлял, что было тому виной, потому что прежде мне не попадалось мясо с горчинкой. Я предположил, что он вырос в окрестностях какого-нибудь завода, и едкие испарения ядовитых отходов пропитали его плоть. Но когда добрался до легких, выбросив прочь кишки, печень и сердце, то понял, что нарвался на заядлого курильщика: легкие были необычно жесткими, без привычной мне губчастой мягкости. В них попадались странные узлы.

Тупое животное. Своим образом жизни он слегка подпортил мне удовольствие.

Поэтому я позвонил Люку, надеясь поднять себе настроение, доведя его до истерики.

— Привет, Люк. Помнишь меня? Энди Комптон, твой источник вдохновения.

В трубке слышалось лишь тяжелое дыхание. Мне показалось, что я улавливаю бешеный стук его сердца. О да, Люк, я уверен, что ты узнал меня. Ты такая же тварь, как и я — мы можем чувствовать друг друга на расстоянии.

— Я надеялся, что ты повесишься после той нашей вечеринки. Ты же поделился воспоминаниями о ней со всем миром. Надо же. Но мне не понравились твои воспоминания — ты многое исказил.

— Пошел на хер, гребаный кусок дерьма! — голос Люка звучал глухо — словно он задыхался. Интересно, подохнет ли он от горя сразу же, как получит по почте фото своего любовника, лишенного головы и члена? Или еще побрыкается? Какова его сила воли?

— О, похоже, ты сегодня не в настроении. Я позвоню в другой раз.

— Не звони мне больше! Ты, гнилой дрочила, я надеюсь, что твой вонючий мерзкий член, который не встает на живые задницы, все же сгниет и отвалится! И что кто-нибудь выбьет твои мозги, размазав их по тротуару! Сдохни, тварь!

— Я видел твоего блондинчика, Люк. Что скажешь насчет еще одной вечеринки — в этот раз на троих? Конечно, жаль, что Джей больше не с нами… Но мы вполне можем обойтись и без него, верно? Твой мальчик в моем вкусе. Хотя нет, забудь про вечеринку — я повеселюсь с ним наедине. Ты не заслужил приглашения. Мы отлично обойдемся без тебя. Я пришлю фотографии процесса. Пока, Люк.

— Ты! Не смей приближаться к нему! Слышишь, гребаный…

В трубке слышались короткие гудки.

Люк в ярости швырнул телефон в стену, разбудив Сорена.

— Что случилось? — тот недоуменно смотрел на разбитый телефон, приподнявшись на локтях. Истерике он не особо удивился — истерики у Люка случались часто.

— Комптон… — выдохнул Люк, дрожа. — Он только что звонил мне. Он грозится убить тебя.

— Пошли его на хер в следующий раз, — спокойно посоветовал Сорен. — Помочь тебе дойти до туалета? Или попозже?

— Ты что, не понимаешь? Сорен, этот чертов сукин сын пообещал разделать тебя, как свинью! Как разделал Трана! Он… Нужно идти в полицию.

— Люк, — мягко сказал Сорен, садясь рядом. — Без стоящих доказательств в полиции тебя сочтут сумасшедшим. Учитывая все обстоятельства… Не надо полиции.

Люк почувствовал, что снова начинает задыхаться. Сорен был прав. Люк готов был расплакаться от отчаяния.

— Может, тебе лучше не выходить из дома?

— Исключено. У меня куча дел. Больной маньяк не заставит меня сидеть дома и трястись от страха. От страха я дрожал только один раз в жизни — в восемнадцать лет, когда в моей крови обнаружили вирус. Самое страшное у меня уже произошло. Остальное — мелочи жизни.

Люк все-таки заплакал.

— Ты не понимаешь, что это за человек. Тран…

— Я не Тран. Это ты не понимаешь, Люк. Ты не родился в Новом Орлеане, ты здесь гость. Я поговорю с нужными ребятами — если начали пропадать наркоманы и бродяги, они заметят. И займутся. Люк, прекрати. Вставай. Сегодня очередной сеанс химиотерапии, тебе лучше собраться с силами.

Люк наблюдал за сборами Сорена — тот и сейчас не изменил себе. Спокойно воспринял новость. Принял решение. Они жили вместе уже столько месяцев, и все это время Люк был неизлечимо больным истеричным психом. Что держало Сорена рядом с ним?

— Почему ты до сих пор меня не бросил? — спросил Люк.

Сорен остановился у шкафа и задумался.

— Не знаю, — признал он. — Возможно, потому что люблю?

Люк подумал, что тому, что он каким-то чудом все же жив до сих пор, есть вполне понятное объяснение.

Я наблюдал за мальчиком, которого собирался позвать в гости.

Мальчик жонглировал цветными шарами на перекрестке. Пока горел красный свет, он успевал показать небольшое представление, собрать за него мелочь у остановившихся на светофоре водителей, иногда сунуть в окно водителю небольшой подозрительный пакетик — и получить за него более внушительные деньги. При этом на его лице, как приклеенная, сияла широкая улыбка — артистическая, кажущаяся немного наивной и милой, старательно отрепетированная. Эта улыбка делала его моложе — на первый взгляд ему можно было дать как двадцать лет, так и все тридцать пять. Мне было интересно — продолжит ли он улыбаться, когда в его теле не останется ни капли крови? Можно попробовать заморозить его голову, чтобы продолжать любоваться этой жизнерадостной улыбкой.

Между тем загорелся зеленый свет и мальчик подошел ко мне сам.

— Ты что-то ищешь? Я заметил тебя еще вчера, — спросил он, присев рядом на бордюр.

— Кислота. Мне нужно с десяток доз, не меньше — предстоит большая вечеринка, — мои запасы наркотика стоило пополнить. Почему бы и не воспользоваться случаем?

Мальчик-жонглер хмыкнул. — Что-то ты не особо похож на того, кто собирается как следует потусить. Выглядишь, как наркоман со стажем. У меня есть джанк, не подойдет? Кислоты сейчас при мне мало. Могу к вечеру поднести, если скажешь, куда.

Тело, пища и наркотики с доставкой на дом. Отличная идея.

— Только кислоту, с героином я завязал. Можешь подойти часам к девяти к особняку на Ройял-стрит, ты его узнаешь — стальные ворота с флеронами в виде ананасов.

— А, знаю. Там живет странный тип, он тоже брал у меня кислоту иногда(. Давненько его не было видно.

— Я его любовник, — прервал я его. — Теперь мы живем там вместе.

Мне приятно было говорить об этом. Ведь мы действительно живем сейчас вместе с Джеем. Пожалуй, голову этого сопляка я принесу Джею в подарок.

— Понятно, — кивнул мальчик-жонглер. — Значит, клиентов у меня прибыло. Я зайду вечером. В Квартале меня зовут Весельчак.

— Я Энди. Увидимся вечером, Весельчак.

Я пожал ему руку — кличка была подходящей. За время нашего разговора улыбка так и не сошла с его лица.

Сегодня вечером у меня будет новое развлечение под названием ?Смеющийся человек?. — Рад видеть тебя, Люк.

Я встретил его случайно — Люк пил виски за стойкой в баре, куда я зашел вечером выпить пива. Он был один, без своего мальчика, и место возле него оказалось не занятым. Мне захотелось поговорить.

Люк не был рад меня видеть. Но он сразу узнал мое лицо. Удивительный человек.

— Дерьмо. Почему ты до сих пор не сдох, Комптон? Теперь знаю, что ученые врут про трупный яд и все такое. Всегда знал, что в этом мире хорошо живется лишь животным вроде тебя. Говно не тонет. Я не обратил особого внимания на его бессильную тупую злобу — Плохо выглядишь, Люк. Ты похож на несвежий труп. Вижу, тебе совсем недолго осталось?

Люк оскалился.

— Я бы не был так в этом уверен, ты, чертов трупоед. Я должен был умереть раньше Трана. Однако я еще жив, а он — нет. То же может произойти и с тобой. — Может, — согласился я. Кому, как не мне, знать, насколько непредсказуема смерть? Бывало, что я собирался перерезать горло очередному юноше — и в последние мгновения менял свое решение и удушал ремнем. А некоторых и вовсе отпускал, вдруг потеряв к ним интерес или заметив более привлекательного юношу. Мироздание иногда любит играть со своими жертвами. Я тоже.

В баре стоял невообразимый шум. Чтобы услышать друг друга, нам с Люком приходилось почти кричать. Я посмотрел на него краем глаза — Люк тяжело дышал, его бледный лоб покрывала испарина. Лицо в неоновом освещении напоминало голубоватую влажную устрицу, вытащенную из раковины. Отвратительную, скользкую, лишенную своей привычной оболочки. Но это если не смотреть в его глаза.

Непримиримый живой огонь. Хищник, заключенный в жалкое умирающее тело. Мне захотелось немного его подразнить. Как тогда.

— Эй! На моей славе ты сделал себе имя. Но книга — откровенное дерьмо, Люк. Как и ты сам, впрочем, — я ухмыльнулся.

— В этот раз я все же сдам тебя полиции.

— Ты даже до выхода иззала не доползешь без посторонней помощи. Думаешь, я буду сидеть здесь и терпеливо ждать, пока ты доберешься до телефона? А сотового у тебя с собой нет. Признайся — ты разбил его вчера утром?

Люк в бессильной ярости сжал кулаки. Я почувствовал немалое удовлетворение.

— Твоя книга обо мне — полный отстой. Окей, ты сделал меня знаменитым. Но переврал мотивы. Не сумел обратить внимание людей на правильных вещах. Ты же попробовал тогда вкус крови, Люк? Запомнил ощущения, когда из шеи, перерезанной твоей рукой, фонтаном хлещет кровь, заливая глаза? Почему тогда ты не передал изысканную красоту смерти, увлекшись смакованием ненависти ко мне и человечеству? Почему не показал, насколько я возвышаюсь над однородной серой толпой? Насколько я отличаюсь от вас, тупых жвачных животных? Почему в книге так мало меня и так много дерьма? Потому что бесишься от злости? Знаешь, что скоро сдохнешь — я же останусь жить? Это зависть, верно?

— Ублюдок, — Люк выглядел откровенно плохо — худой, истощенный, он с трудом держался на ногах. Некоторые мои мальчики выглядели лучше, будучи мертвыми несколько суток. Живой труп. Интересно, сколько ему еще осталось? Месяц? День? Несколько часов?

Я снова вспомнил смерть Джея. Тогда этими дрожащими немощными руками Люк всадил ему в глотку нож. То, что он еле держался на ногах и уже тогда выглядел хуже зомби, ничего не значило. Он хищник — отбившийся от стаи и почти мертвый, но опасный хищник. Доведенный до отчаяния, он и в полудохлом состоянии способен вцепиться в горло врагу. Я уважал таких. Хотя Люка больше ненавидел.

— Здорово мы тогда развлеклись? — я глотнул из бутылки. Люк судорожно сжал костлявыми пальцами свой стакан с виски, но промолчал. — Мы убили твоего мальчика, ты — моего. Мы в расчете, Люк. Лучше расскажи о своих планах на ближайшее будущее. Успеешь написать новую книгу? Можешь опять про меня. Хочешь, подкину тебе еще смачных подробностей?

Люк развернулся лицом к залу, прислонился к барной стойке спиной и поднял на меня взгляд.

— Тебе ведь плевать на все, верно? — спросил он устало. Казалось, недавняя вспышка злости отняла у него все силы. — Мерзкий извращенец, как бы я хотел увидеть тебя на электрическом стуле!

— Что я могу тебе ответить? — я пожал плечами и снова отхлебнул из бутылки. — Я тот, кто я есть. Я не могу не убивать, не могу не любить мертвецов. Я живу вне правил и условностей. Я — хищник, питающийся кровью. Ты ведь тоже не особо сдерживаешься — не можешь не быть засранцем, не можешь не бить словом, и ты ненавидишь живых. Ты злобное ядовитое чудовище. Я получаю наслаждение, когда режу людей на куски. Ты — когда распинаешь их словами, когда вываливаешь на них их же зловонный мир, походу позволяя любоваться этим непотребством и остальным. Я пожираю человеческие внутренности, остатки выбрасывая в мусор — и не выставляю гнилое нутро на всеобщее обозрение. Ты — штампуешь дерьмо большим тиражом. Мы абсолютно разные, но в чем-то похожи. Но ты скоро умрешь. Я — нет. Меня ждет еще много удовольствий, о которых ты не успеешь ни узнать, ни написать о них. Ты добился своей теперешней известности за мой счет, Люк. Благодаря мне ты узнал красоту лезвия, рассекающего живую плоть. Я позволил тебе услышать сладость предсмертных криков. Я оставил тебя полюбоваться предсмертной улыбкой вьетнамского мальчика. Я открыл тебе новый мир. Но ты плохо воспользовался этим богатством.

— Не сравнивай меня с собой, тварь. Ты жалок. Ты идешь по трупам, потому что нет никого, кому бы ты показался интересен сам по себе. Жрешь мертвечину, потому что думаешь, что этим отличаешься от других. Херня, Комптон — ты слишком недалеко отошел от амебы. Ты одноклеточное. Поглощаешь другие одноклеточные, в надежде стать многоклеточным. Но ты останешься тем же примитивным организмом, каким являешься, сколько бы ты ни убеждал себя в обратном.

— Ты судишь примитивно. Как и остальное человеческое стадо, впрочем. Убивая юношей, я освобождаю их от забот, с которыми они не смогли справиться. Я протягиваю им руку дружбы. Я люблю их всех — и они платят мне тем же. Каждый из моих мальчиков живет во мне; все они любят меня изнутри. Тебе не понять, Люк.

— Ну охренеть теперь! Ты, тупой мудак, действительно веришь в то, о чем говоришь? Ты не в курсе, как происходит процесс пищеварения и где он заканчивается? Все твои жертвы давно превратились в дерьмо, Комптон, ты давно высрал всех тех бедолаг, которых сожрал. И сам ты дерьмо — ты родился с дерьмом в мозгах и с куском дерьма вместо члена! Знаешь, труп моего друга съели аллигаторы — думаешь, он любит их сейчас изнутри? Его ДНК, застрявшая где-нибудь в пасти, между зубов — до сих пор ебет мозг чертовым рептилиям? Черт, скольких моих знакомых-наркоманов обгрызли крысы по подвалам брошенных притонов в Сан-Франциско! Ты назовешь это оргией великой любви, групповым сексом изнутри, тупой поехавший ублюдок? Да у тебя сгнили последние крупицы мозгов, дебил!

Никогда в жизни я не ощущал столь сильного и всепоглощающего желания убивать, как в этот момент, к этому конкретно взятому человеку. Даже тогда, когда он всадил нож в Джея, моя ненависть была меньше. Сукин сын.

Что он может понимать в любви, желании, одиночестве? Я попытался достать его снова, проигнорировав сказанное. Хотя слабое, еле заметное зерно сомнений Люк умудрился посеять. Но я справлюсь с этим позже.

— У нас с тобой похожие вкусы, кстати. Я внимательно слежу за твоим теперешним мальчиком — он мне понравился. Люблю блондинов.

Его рука дернулась. Мы оба знали: окажись в этот момент в зоне досягаемости что угодно — вилка, нож, зубочистка — он, ни секунды не медля, всадил бы мне это в глаз... но ничего подобного поблизости не оказалось. Я же почувствовал дрожь: возле меня сидел хищник. Подобный мне. Умирающий, слабый, но — хищник. Я чувствовал подобное только однажды — когда находился рядом с Джеем.

— Держись от него подальше, урод, — тихо сказал Люк. В его голосе было столько убежденности, что я понял, почему его сумасшедшие и скандальные книги приобретают столько поклонников по всему миру. Он продолжил. — У меня достаточно связей, чтобы в случае чего найти тебя и сварить живьем. Ты в Новом Орлеане, Комптон. И если однажды тебе здесь повезло, то вспомни, что местные не всегда обращаются к полиции. Есть и другие методы.

Он встал и, пошатываясь словно пьяный, хотя оставил свой виски практически нетронутым, направился к выходу.

Я бросил деньги на стойку, взял недопитую бутылку и пошел за ним. Зачем?