Часть 1 (1/2)
На суде меня назвали некрофилом, не подумав о древних корнях этого слова, о его глубинном значении. Я был другом мертвых, возлюбленным мертвых. И прежде всего я был другом самому себе и любил самого себя.Поппи Брайт. Изысканный труп Я несколько раз сжал и разжал кулак. Рука слушалась плохо.
После смерти Джея неудачи валились на меня одна за другой — я переезжал из города в город, так и не сумев остаться где-либо дольше нескольких недель. Мне никак не удавалось разжиться суммой денег, достаточной для более-менее сносного существования. Не получалось в полной мере утолить свои особые потребности — несколько раз пришлось в спешке бросать готовых на все мальчиков, не успев как следует насладиться их податливой нежной плотью. Один из них перед смертью умудрился резануть мне руку, повредив связки. Это сильно ограничило меня в моих развлечениях.
Я уехал на юг, оставив в грязной съемной квартире три трупа, с которыми так и не удалось развлечься — и вот уже почти месяц жил в захолустном городишке недалеко от границы с Мексикой. И городок, и его жители были отвратительны: безмозглый скот, живущий лишь для того, чтобы поглощать мясо и плодить мясо — запах барбекю раздражал меня каждый вечер, а детей здесь, в городке, развелось явно больше, чем необходимо. Еще меня донимала жара, болела рука, бесили чрезмерно разговорчивые и навязчивые идиоты, большей частью испаноязычные — хотя говор коренных техасцев тоже резал мне слух. Я не знал испанского, в отличие от подавляющего большинства здешних жителей. Местных же приводил в недоумение мой английский, поэтому я старался поменьше разговаривать, избегая простодушного любопытства здешних работяг, искренне удивляющихся чистому британскому произношению. Я с трудом притворялся доброжелательным и внимательным собеседником — и тщательно прятал желание вскрыть парочку черепных коробок и убедиться, что внутри у них вместо мозгов тот же коровий или конский навоз, которым провоняла их одежда. Но я был здесь чужаком и не хотел привлекать внимание больше, чем нужно. По крайней мере, пока не вылечу руку.
Мне удалось снять комнату в небольшом коттедже, с отдельным выходом на задний двор; не особо заморачиваясь правдоподобностью, скормил завсегдатаям ближайшего бара дурацкую историю о пожаре и погибшей жене; на всякий случай встрял в разговоры о политике — и заработал репутацию занудного библиотекаря с необычной манерой речи. Я старался сделать все для того, чтобы выглядеть как среднестатистический унылый американец, который накачивается пивом по вечерам и мечтает о сексе с пышнотелой соседкой. Хотя, по правде говоря, глядя на дряблые обвислые животы местных самок и их цветущий целлюлит, отвратительными буграми выглядывающий из-под слишком коротких юбок, я бы побрезговал прикоснуться к ним — пусть даже лишь для того, чтобы перерезать горло. У большинства не было даже намека на талию — коротконогие, с объемной грудью, со складками на животе, они напоминали мне сардельки на ножках. Бог мой, мексиканки — самые некрасивые женщины, каких мне доводилось видеть! Смысл их жизни заключался в том, чтобы жрать, откармливать своих отпрысков и самцов и орать на них же при первой возможности. Их запасы подкожного жира могли спасти от голода небольшое племя каннибалов — и это все, на что эти коровы могли пригодиться.
Мое презрение к сомнительным женским прелестям все же не осталось незамеченным — завсегдатаи бара, в котором я любил посидеть с бутылкой пива по вечерам, неизменно пытались повернуть разговор на тему геев и импотентов. Мне было плевать на их скабрезные шуточки, я лишь удивлялся, насколько они угадали насчет меня — и в то же время оставались невероятно далеки от истины. Да, я гей. Но не импотент — просто вставало у меня при соблюдении определенных условий. Мое либидо питалось смертью и кровью.
Да, мне нравились упругие мужские задницы. Гладкие и крепкие, как орешки. Если бы только они не были отвратительно теплыми на ощупь, что лишало их большей части привлекательности! К счастью, у меня имелся обширный опыт в том, как избавлять моих мальчиков от этого тепла — я выпускал его из них вместе с кровью, превращая несовершенные живые тела в великолепные статуи, радующие глаз холодной неподвижностью мертвой плоти. Мне нравилось наслаждаться своей властью, пока они бились в агонии, вручая в мои руки свою унылую, бесполезную жизнь. Нравилось вместе с их последним вздохом окунать руки в еще теплые внутренности, заставлять их раскрыться передо мной во всем своем великолепии — я наслаждался этой бесподобной податливостью в полной мере, купаясь в крови и содержимом кишок; я любовался приятно розовеющим блестящим мясом, что аппетитно выглядывало из разрезов, пока я расчленял их тела. Свежее мясо только что убитых юношей было мягким — одновременно горьковатым и сладким на вкус, и я рвал его зубами, дрожа от вожделения. Это было восхитительно — и мертвые юноши, и их плоть. Смерть придавала всему этому особое очарование, способное свести с ума.
Но в данный момент меня сводило с ума вынужденное бездействие.
Я — известный серийный убийца, отправивший на тот свет несколько десятков юношей, сумевший сбежать из тюрьмы для особо опасных преступников — вынужден прозябать в чертовой навозной дыре, баюкая чертову раненую руку и выслушивая скабрезные шутки чертовых идиотов. Дерьмо.
Я слишком давно не убивал. Около месяца.
Мне приходилось сдерживать свои аппетиты, не позволяя себе заняться поисками очередной жертвы. Хотя выбор здесь, в заднице мира и на самом краю Штатов, был не очень — в основном крупнокостные мужланы, отрастившие внушительное брюшко на обильном пиве и бифштексах. И если при большом желании я еще мог наплевать на внешность — то, представляя потоки дерьма, выливающиеся из их вскрытых перекормленных тел, неизменно содрогался. Нет, я не был брезглив — но мне больше нравились тонкие хрупкие юноши. А еще благодаря Джею я полюбил расчлененку — и дерьмо, выпущенное из этих двуногих бизонов, мне слишком долго пришлось бы отмывать в тесной и неприспособленной к этому ванной.
Мне приходилось мимикрировать под идиота, чтобы не отличаться от местных идиотов в квадрате — я тщательно скрывал свой интеллект и старался не строить планы на будущее. Вспоминал Джея, разрабатывал руку и мастурбировал по вечерам, позволяя себе хотя бы на несколько минут впасть в то невероятное состояние между жизнью и смертью, что в свое время позволило мне выбраться из тюрьмы. Это было нечто вроде транса: на короткий миг мое тело превращалось в комок пульсирующих липких волокон, оплетающих остов скелета, что удерживал меня на земле, не позволяя оторваться от нее и рвануть туда, к бледно-желтому мертвому солнцу, тускло освещающему зловонный мир гнили и пустоты… Пустота зияла в темных провалах глазниц мертвецов, зовущих меня к себе; она виднелась в их широко раскрытых ртах, замерших в немом крике; проглядывалась в язвах, покрывающих разлагающиеся тела; плескалась в каплях слизи, отваливающейся от их костей, пока они тянули ко мне руки, умоляя остаться. Я купался в густом тумане из едких испарений; с головой окунался в желто-зеленый трупный яд — и мне не хотелось возвращаться обратно, к своей физической оболочке… К вечному одиночеству. Белые хризантемы расцветали на моем астральном теле, дрожа от вожделения — позволяя прочувствовать, вобрать в себя заманчивый тлетворный запах; здесь, в этом раю для некрофилов, я жил смертью, дышал ею, наслаждался ею. Волны безбрежного моря из склизких почерневших трупов несли меня в неизвестность — и я захлебывался от восторга. Я плыл на этих волнах туда, где меня ждали мои мертвые жертвы. Я был жрецом и слугой смерти, я был ее проводником и господином, я был другом тех, кого она коснулась. Я был другом мертвых.
Это состояние напоминало клиническую смерть: мой дух отрывался от тягостного балласта, которым пока являлось мое тело, и падал в небо, растворяясь в бесконечности, связанный с несовершенным и унылым миром живых лишь призрачной тонкой нитью. Я рвался навстречу тянущимся ко мне рукам — иссохшим, гниющим, восхитительно мертвым рукам моих мальчиков там, за гранью. Я помнил каждого из них: в свое время я помог им уйти туда, избавив от одиночества и безысходности... И когда-нибудь я останусь с ними навсегда. Они ждали меня, и где-то среди них — в густом болоте разлагающейся плоти и пыли из рассыпающихся костей — любил и ждал меня Джей.
Я радовался всем моим мертвецам, как лучшим друзьям; я расправлял крылья, словно бабочка, только-только покинувшая кокон; купался в багрово-красном свете своей мертвой вселенной, пропитывался сладким ядовитым запахом смерти и тлена.
А затем возвращался в тесную пустоту собственного тела. И кончал, пока ощущение смерти еще оставалось во мне…
После оргазма накатывало чувство потери — я не мог оставаться надолго там, вне тела, с моими мальчиками и Джеем; мое время еще не пришло. Мое тело по-прежнему принадлежало этому миру.
Мое тело — неосязаемое кварковое вещество. Состоящее из вибраций. Я — не что иное, как волны, проникающие за изнанку мира. Мне объяснил это Сэм, прежде чем умереть.
Мое тело — вместилище диких желаний, превративших меня в хладнокровного убийцу, каннибала и некрофила. И я принял эти желания как неотъемлемую часть самого себя.
Я — друг мертвых, всегда готовый провести очередного юношу через все возможные грани боли. И удобрить им почву.
Возвращаясь в реальный мир, я вновь и вновь оказывался придавлен тяжелым грузом навалившегося одиночества — красная его нить, незаметно образовавшаяся из ненужных эмоций и чувств, постепенно превращалась в паутину, опутывая меня, удушая неясным чувством потери и тоски. Я скучал по Джею, я рвался к нему. Каждая новая жертва, каждый убитый мной юноша позволяли ненадолго почувствовать его присутствие рядом.
Необходимость убивать стала жизненно важной, желание пожирать чужую плоть — непреодолимым.
Но я торчал в дрянном городишке, пытаясь сделать правильный выбор. Мне предстояло решить: уехать в Мексику или остаться в Америке, подыскав безопасное место для охоты. Но пока что я пережидал опасность, как затаившийся в засаде хищник.
Когда-нибудь я найду место, где мне захочется остаться, и, уж конечно, это будет не Техас. Сейчас мне была нужна лишь передышка. И рука в рабочем состоянии.
Я просиживал вечера в прокуренном баре, вслушивался в непривычный моему слуху испанский язык и отвратительный английский, наблюдал за посетителями и размышлял.
Мысль накопить немного денег и вернуться в город, подаривший мне встречу с единственным моим живым любовником, уже не казалась безумной. Я не просто умен — а также хитер и обаятелен; я смог сбежать из самой строгой тюрьмы Англии и до сих пор оставался на свободе, продолжая при этом безнаказанно убивать. Мне никогда не составляло особого труда заинтересовать кого-либо в плане постели — неудавшаяся сексуальная жизнь была скорее результатом особых предпочтений, чем недостатка желающих. Обычно я нравился людям. С бродягами и наркоманами я связывался лишь потому, что их было безопаснее убивать — я не любил живых.
Сейчас казалось, что останься я тогда с Джеем после его смерти — и мне удалось бы затеряться в неблагополучных кварталах Нового Орлеана. Возможно, я ошибался, думая так — стены тюрьмы, давившие на меня еще совсем недавно, не исчезли, они раздвинулись в пространстве и изменились. За те пять лет, что я провел в изоляции, я научился терпению — но также изголодался по крови и сексу. Пусть я больше не был ограничен стенами неправильного квадрата моей камеры-одиночки, мои развлечения слишком часто оказывались испорченными из-за необходимости убегать и прятаться.
Не убивать я не мог — поэтому нуждался в надежном и уединенном логове.
Я мог уехать в Мексику и затеряться среди наркокартелей — и мои убийства приписывать им. Я мог рвануть куда-нибудь в Таиланд или Индию — мне хватало ума и хитрости на то, чтобы покинуть Штаты без особого риска для себя.
Но вопреки чувству самосохранения и здравому смыслу, я все больше склонялся к более рискованному варианту с возвращением в Новый Орлеан — ведь Джею удавалось долгие годы охотиться там, оставаясь вне подозрений. Я надеялся, что удастся и мне.
Я осознавал, что просто-напросто ищу любой повод вновь оказаться поближе к нему, и не обманывал сам себя. Все мое существо стремилось обратно. Это было глупо и нецелесообразно, я понимал это, но упрямо сопротивлялся голосу разума. Мне начинало казаться, что я схожу с ума — не стоило так часто слушать циничный бред Люка по радио. Похоже, сумасшествие гораздо опаснее СПИДа — оно распространяется посредством радиоволн, и Люк заразил меня им. Но в глубине души мне было на все плевать. Я чувствовал, что вскоре снова увижу город, оставивший неизгладимый след в моей душе. Это лишь вопрос времени.
Чертова рука, она заживала слишком медленно!
Я был относительно одинок (Ричард, медбрат из местной больницы, лечивший мою рану на руке, регулярно угощал меня выпивкой, но я не торопился его убивать), обеспечен дурацкой работой (чернорабочий, грузчик и уборщик) и не имел полноценного секса несколько недель (мастурбация не в счет). Как бы часто я ни удовлетворял себя сам — этого было недостаточно. Приходилось терпеть и только мечтать о холодных податливых юношах, готовых безропотно предоставить мне свои тело, плоть и кровь. Хотя что значит для человека с такой сильной волей, как у меня, месяц-другой воздержания? В тюрьме я научился терпению. Нужно лишь немного подождать, оглядеться, выбрать — по помойкам ползает достаточно отщепенцев и наркоманов, чтобы насытить десяток таких, как я. Жизнь им все равно без надобности — я же готов был подарить им любовь. Хотя сомневаюсь, что те бесформенные куски мяса, в которые они превращались после забав со мной, были так уж рады настолько извращенной любви. Им всем приходилось пройти через мой пищеварительный тракт; но это был необходимый ритуал, спасающий их и меня от одиночества — и открывающий путь в иное измерение.
Моим сомнениям пришел конец в один из обычных нудных вечеров, которые я по обыкновению проводил в баре. Ричард, сорокалетний местный гей, который до этого довольно неуверенно пытался клеиться ко мне, в очередной раз заказал нам по бутылке пива и неожиданно предложил работу на один вечер — подменить его отсутствующего родственника. Который работал в морге.
В морге. Это шутка судьбы или знак свыше?
Я представил длинный ряд столов с лежащими на них трупами разной степени разложения. С гримом, скрывающим следы начинающегося разложения на лицах; с аккуратными разрезами на груди, готовые к бальзамированию; тщательно выпотрошенные, с выброшенными прочь легкими и сердцем… Когда-то и я наносил грим на лица своих мальчиков — мне хотелось сохранить их потустороннюю красоту как можно дольше, хотя я знал, насколько это бесполезно — они все равно разлагались слишком быстро. Я в мельчайших подробностях вспомнил некоторых из них; вспомнил насыщенный бордовый цвет печени, воздушную мягкость легких, пружинящих под руками; вспомнил горько-соленый вкус всего этого великолепия. У меня перехватило дыхание. Я даже не сразу нашелся с ответом, пытаясь скрыть, что чуть не захлебываюсь от восторга.
— Ты не думай, это обычная работа, ничего особенного, — пока я пытался унять возбуждение, мое молчание Ричард расценил как отказ, — мертвяк там всего один, да и тот в холодильнике. Заниматься им будут завтра, а нам… Ну, тебе надо лишь помыть пол, столы, да приготовить кое-что — но это уже я сам сделаю.
— Я нужен тебе там в качестве помощника? — уточнил я. Его слова вызвали во мне разочарование и злость. Почему я так обрадовался? Скорее всего, в холодильнике морга гребаного захудалого городка, где лишь изредка происходит парочка убийств в драках по пьяни, лежит дохлая старуха, сплавленная от глаз подальше озабоченными дележкой наследства родственниками. Высохшая, морщинистая, с отвратительно расползшимися в стороны грудями и глубоко запавшим ртом. Или толстая тетка, с непропорционально тонкими запястьями и лодыжками, как у большинства местных самок. Этот застывший мертвый жир… Если ткнуть в него пальцем, вмятина сохранится надолго. Мерзость даже для меня. Мне нечего там делать. И нет, достаточно сомнений и размышлений — пора убираться из этой дыры. Черт с ней, с рукой. Я уже в состоянии более-менее удержать в ней нож — а большего и не нужно. Но напоследок…
Я протянул руку и погладил запястье Ричарда.
Он смутился и вопросительно посмотрел на меня.
— Мой деверь иногда уходит в запой, и тогда мне приходится его заменять. Но мне… хм, мне нужен помощник, — объяснил, запинаясь.
Тебе нужна доступная дырка, парень, — в городке с этим туго. Уж я-то знаю.
— Тебя ведь не пугает мертвец в холодильнике, верно? — продолжил он, наклонившись к моему уху и обдавая его своим горячим дыханием с запахом чеснока и алкоголя. — А потом мы можем выпить пива вдвоем. Или виски. Там есть подсобное помещение… Ковры и кожаный диван для клиентов. Очень уютно и удобно.
Это ж до чего надо докатиться, чтобы видеть удобный полигон для секса в приемной офиса, где хранят трупы? И эти люди называют извращенцем меня?
— Секс на ковре в приемном покое морга — моя давняя фантазия, — проникновенным голосом выдал я и лизнул горлышко бутылки, прежде чем глотнуть пива.
Пошлая улыбка на лице Ричарда говорила красноречивее любых слов. Он успел уже порядочно опьянеть — вероятно, выпил для смелости перед разговором со мной. И все время облизывал губы. Я впервые за время нашего знакомства обратил внимание на его внешность: абсолютно не в моем вкусе, но за неимением лучшего… Довольно заурядный: темные волосы, смуглая кожа, высокий лоб с залысинами. Сеточка морщин под глазами — далеко не юноша. Ничего особенного. Выше меня не намного. Да, мне нравились мальчики помоложе. Но… Почему бы и нет? В конце концов, внутри все выглядят одинаково. Смерть уравнивает всех.
Я видел, что Ричард нервничает, но пытается показаться уверенным в себе. Нетрудно было догадаться: он представляет себя доминантом рядом со мной — я сильно похудел в тюрьме, и время на свободе не сделало меня упитаннее; я вводил людей в заблуждение своим изможденным видом. Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову, насколько легко мои руки, кажущиеся слабыми и тонкими, могут удерживать бьющееся в предсмертных судорогах тело. Ричарду повезло: скоро он почувствует силу этих рук на себе. И не только рук… Возможно, я даже позволю ему сделать мне минет. А потом перережу ему шею, и кровь будет хлестать на мою промежность, смывая остатки спермы и окрашивая гениталии в восхитительный багровый цвет… Ниже пояса я стану скользким и липким, словно плавающая в винном соусе устрица, и новый любовник возблагодарит меня за последнее доставленное ему удовольствие единственным доступным ему способом — своей короткой кровавой агонией…
Я вздохнул, отгоняя прочь восхитительную фантазию — неизвестно, удастся ли мне проделать подобное, учитывая больную руку… Но в любом случае жить Ричарду оставалось недолго.
Пора прощаться с этим мерзким городком.
А перед этим заняться кое-чем относительно приятным с одиноким, никому не нужным геем не первой свежести. Не лучший вариант, конечно, однако в моем случае выбирать не приходится — те юноши, что были в моем вкусе, в этой богом забытой дыре оказались обременены множеством навязчивых родственников и любопытных соседей. Ричард был относительно независим — о его ориентации ходили определенные сплетни, и многие старались держаться от него подальше. В этом отношении он мне подходил.
Для полноценного секса со мной Ричарду оставалось лишь стать чуть менее живым — и я с удовольствием готов был устроить это. Хотя, учитывая, как воняло из его рта, внутри у него уже давно идет процесс разложения.
Плевать на все — я жаждал свежей крови. И неповторимой, дьявольски притягательной ауры смерти, которую мог подарить агонизирующий труп.
— Мы можем отправиться завтра на твою работу вместе, — предложил я, отставив пустую бутылку и сделав вид, что собираюсь уходить. — Не хочешь ли сегодня переночевать у меня, чтобы утром точно не проспать?
— О да… Конечно, Энди, — он предвкушающе улыбнулся, явно обрадовавшись предложению, — а то в моем доме слишком шумно. Ну, знаешь, сестра, ее дети…
— Тогда зачем ждать? — я поднялся. — Мы можем пойти ко мне прямо сейчас. А ковер и кожаный диван в морге опробуем завтра.
Ты опробуешь не удобный диван, а жесткий железный стол для вскрытия. Если, конечно, останется что вскрывать — я и сам неплохо натренировался в этом. А части твоего тела будут собирать как пазл. Но к тому времени меня здесь уже не будет.
Я смогу хорошенько развлечься перед отъездом. А потом возьму машину Ричарда — она все равно ему больше не понадобится.
Утром я отправлюсь в Сан-Антонио. Или в Мексику. Я все еще не принял окончательное решение. Но у меня есть время — я подумаю об этом позже. Сейчас меня ждал новый… пусть уже далеко не юноша; просто одинокий престарелый гей, уставший от спиртного и постоянной неудовлетворенности; готовый к восхитительному путешествию, из которого не возвращаются. И совсем скоро я смогу оценить его на вкус.
Нетерпение, сквозившее в каждом движении и взгляде Ричарда, мне льстило. Я тоже был не против изменить вечернюю программу, перейдя сразу к самому главному. Обычно я старался основательно напоить своих любовников, чтобы смерть казалась им чем-то менее страшным и более приемлемым — алкоголь и наркотики сглаживают слишком острые ощущения, а мне приятнее было осознавать, что они чувствуют хотя бы отголоски того экстаза, который получал я в их последние мгновения жизни. И после их смерти тоже. Но Ричард успел опустошить две бутылки пива, пока мы разговаривали, а я слишком уж сильно желал устроить себе праздник плоти и крови. Я не хотел терять время на выпивку. Я слишком долго отказывал себе в настоящем удовольствии.
Мы ушли из бара, прихватив с собой еще несколько бутылок с пивом.
Я жил недалеко, и машина Ричарда нам была не нужна. Пока я доставал ключи от входной двери дома, Ричард провел рукой по моей спине и прерывисто вздохнул. Он с трудом сдерживал нетерпение. Но я не позволил ему начать зажиматься в коридоре — слишком велико было искушение прирезать его прямо на пороге. Если кровь просочится под дверь, мне придется столкнуться с чрезмерным любопытством соседей, сующих во все свой нос, — а я не хотел, чтобы мне помешали. Я слишком долго сдерживался.
Оставалось решить, где потом разделывать труп — на кухне или в ванной.
Я посмотрел вслед быстро освоившемуся в моем доме Ричарду — он уже стоял в дверях спальни, вальяжно оперевшись о косяк. Почему бы и нет? Не завтра, так послезавтра — меня здесь уже не будет, выследить себя я не позволю… Оставлю эту работу полиции — пусть они оттирают кровь со стен и пола. К тому времени я буду далеко отсюда. Свежая кровь в постели и отсутствие необходимости потом ее оттирать окажется приятным дополнением к удовольствию. Пусть усердствуют копы.
Кроме кровати, в моей спальне находилось большое кожаное кресло, абсолютно не вписывающееся в интерьер. Неизвестно, по какой причине прежний жилец оставил его здесь, но для моих планов это кресло подходило идеально. Я немедленно расположился в нем и бросил взгляд на Ричарда. Вспомнил фантазии, посетившие меня в баре, — и почувствовал, как волна возбуждения горячей волной разлилась внутри. Я сел поудобнее и расстегнул ремень, высвобождая член. Погладил его, приглашающе кивнув пожирающему меня глазами Ричарду.
— Что, так сразу? — он подошел ближе, опустился передо мной на пол, облизал губы. Должно быть, ему казалось, что в этой позе он выглядит соблазнительно. Изголодавшийся по сексу старый кретин… Для меня его очарование заключалось в будущем аккуратном разрезе на шее, в неподвижной податливости мертвой плоти, в моей абсолютной власти над ним… И совсем скоро все это у меня будет.
Ричард слегка наклонился и погладил мой член, заставив его нетерпеливо дернуться.
— Примешь душ? — спросил он.
Меня ждет душ из твоей крови, хлещущей из перерезанной глотки. Стоит ли тратить время?
Я неопределенно пожал плечами.
— Мне без надобности. А ты?
Ричард самодовольно ухмыльнулся.
— Хватит и умывальника! Душ тогда сделаем позже. Вместе.
Мне с трудом удалось удержаться от смеха — он в самом деле надеялся меня завалить! Меня, Эндрю Комптона, серийного убийцу, каннибала и некрофила! Он — практически труп, который просто еще не знал об этом; он продолжал дышать лишь по одной причине — потому что я не торопился, предпочитая растянуть удовольствие как можно дольше. Предвкушение наслаждения — тоже наслаждение.
— Как скажешь. Хочешь еще выпить для начала?
— Нет… Оставим пиво на завтра. Выпьем после работы, — он опять склонился к моему паху и провел языком по основанию члена.
Я прикрыл глаза и подумал, что завтра действительно будет неплохо выпить пива — после того, как отмою с себя его кровь, фекалии и обрывки кишок. Или после того, как устрою выпотрошенное тело в кровати, в привлекательной для меня позе — и буду делать с ним все, что захочу. Все зависит от моего настроения на рассвете и того, поместятся ли его расчлененные останки в небольшой холодильник у меня на кухне. Или в пластиковый мешок для мусора. В жарком климате Техаса трупы разлагаются слишком быстро, и резкий запах может преждевременно привлечь внимание соседей — в который раз. А мне нужно время, чтобы уехать, не вызывая подозрений.
Я наслаждался — мягкий язык на члене был влажным, а его движения — мучительно медленными… словно по основанию ползала огромная улитка, оставляя за собой липкий след. Слишком теплый язык — это был его единственный недостаток. Пока.
Голос Ричарда слегка охрип от возбуждения:
— Ты же позволишь мне… все? — он поднял голову. Несильно сжал член и посмотрел мне в глаза.
— Конечно, Ричи. Потом будет все. Все, что захочешь, — я ласково провел рукой по его волосам.
Потом будет то, что захочу я: ты станешь безответным покорным телом, Ричард. Ты будешь послушно удовлетворять каждый мой каприз. Ты останешься со мной до тех пор, пока я сам не захочу избавиться от тебя. Возможно, я сделаю тебе одолжение и заберу себе часть твоего стареющего неухоженного тела; она растворится и переварится в моем желудке, смешается с моей кровью, потечет с ней к сердцу и мозгу, пропитает мои ткани и присоединится к тем, кого я поглотил раньше. Кто разделил со мной мгновения моего наслаждения и своей смерти. Я навсегда избавлю тебя от одиночества, на которое ты обречен в этой гребаной дыре и которое толкает тебя в объятия малознакомого человека.
Ты очень вовремя захотел заняться со мной сексом, Ричард.
Он наклонился еще ниже и глубоко вобрал член в рот. Отвлекая от приятных мыслей. Я постарался как можно незаметнее достать приготовленный заблаговременно скальпель.
Я не решился резать сразу. Несмотря на восхитительную влажность и тесноту его рта, член слегка обмяк — я ждал удобного момента, крепко сжимая скальпель в здоровой руке и не отводя взгляда от ритмично двигающейся между моих ног макушки. В свое время мне пришлось перерезать достаточное количество глоток, чтобы сейчас суметь сделать это даже на ощупь, даже с закрытыми глазами. Даже поврежденной рукой.
Я опустил руку на его затылок, с силой провел по шее чуть ниже правого уха, ощутив под ладонью биение пульса. Скоро сердце прекратит свою работу, и эта ритмичная пульсация, повторяющая его удары, исчезнет — я стану тем, кто остановит ее навсегда. Возбуждение от осознания моего полного превосходства над этим человеком и предвкушение грядущего удовольствия стали настолько острыми, что я застонал. Ричард поднял на меня взгляд — в его глазах светилось самодовольство, член он почти выпустил изо рта, — зато высунул язык и снова широко лизнул головку. Я понял, что позже должен съесть этот язык. Больше сдерживаться я не мог. Я потянул Ричарда за волосы, приподнимая его голову и открывая себе лучший доступ к шее. Он оторвался от моего члена и хрипло сказал:
— Подожди минутку… Мне нужно в туалет. Пиво, сам понимаешь…
Я кивнул, не в силах сказать ни слова. Мне пришлось закрыть глаза и перебороть острое желание всадить скальпель в его глаз немедленно. Или искромсать этим скальпелем его чертов рот. Или член — чтобы не было желания отлить в настолько неподходящий момент. Гребаный ублюдок.
Но я смог сдержаться. У меня железная сила воли.
Впрочем, Ричард ненадолго задержался в туалете. Когда он вышел из ванной, я заметил его слегка расширившиеся зрачки. Что ж, в работе медбратом определенно есть свои плюсы. Мне будет проще с ним справиться. А ему — легче и приятнее умереть. Нужно будет порыться потом в его вещах — надеюсь, там еще остались наркотики.