Свет сквозь трещины в стекле (1/1)

В ту ночь была самая жуткая буря и шторм на памяти Эммы.Эхо ощущалось даже в светлых стерильных помещениях Института Изучения Диклониусов. Слышались отголоски, будто тень урагана, накрывшего здание на острове-крепости у побережья Камакуры, пыталась прорваться внутрь здания, точно дикий зверь. Желало навести шороху, перевернуть все вверх дном. Впрочем, беспокойство стихии не вносило каких-либо изменений в работу учреждения. Все проходило тихо и спокойно, как обычно?— гора отчетов о результатах тестов вакцины против вируса, силе векторов диклониусов пятого и четвертого поколения, отметки о диклониусах, слишком слабых и нуждающихся в утилизации. Обыкновенная рутина, затягивающаяся до полуночи. Там донести вышестоящим отчет, там подлизать директору Какудзаве, там еще что-то. Обычная работа, обычная ночь, в которой ученые напоминали насекомых, важно роящихся по своему улью. Бегущих, снующих, вечно куда-то торопящихся.Эмма хмыкала с этого, возвращаясь в свой кабинет.Эмма никогда не любила шум.Поэтому замок на её кабинете быстро щелкал, когда она оказалась внутри и наконец-то смогла расслабить плечи, сложив кипу бумаг на ближайший столик. Казалось, она тоже сейчас приступит к своей собственной рутине?— опишет каждую деталь изменения поведения Николь Премьера в отчете директору, отследит динамику, подметит в приложениях мысли для дальнейшей работы…Но вдруг внимание Эммы привлекла папка с бумагами на её рабочем столе?— со слишком знакомой печаткой на уголке.У неё не было никаких причин получать выговор от директора Какудзавы. Работа Эммы была безупречна, без сучка и задоринки, и все же кровь в её жилах почему-то заледенела.Сглотнув насухую, она подошла, включив настольную лампу и перевернув титульный лист. Папка шелеснула мягко, будто в противовес холодным словам, скрывающимся внутри.Это и правда было заключение директора. В котором её?— лучшую ученую этого проклятого института, лучшего агента и единственного, казалось, квалифицированного кадра на ближайшие сто миль, особенно вспоминая этого придурка, сына директора… её отстраняли от работы. Страниц было много, и в каждой строчке было больше яда, чем в клыках самой мерзкой змеи из недр Амазонки. Её синий взгляд скользил по тексту, и она не могла поверить тому, что видела.?Недостаточная усердность при выработке человеческих эмоций у альфы диклониусов…?Эмму отстраняли. Переводили на материк, в какое-то мелкое ответвленное медицинское учреждение ENED. Писали, что сохранят зарплату, сохранят привилегии…Её кулаки сжались добела, и бумага затрещала. Дерьмо. Каждое слово полно дерьма.Как они смеют её отстранять?!Эмма раздосадованно стукнула кулаком по столу, упав на стул, внезапно не имея сил в ногах от слова совсем. Между висков тупо пульсировала боль, и каждое слово проклятого заключения впивалась иглой прямо в сердце.?Ты облажалась со своей задачей?, читалось между строк. ?Ты облажалась, и теперь покидаешь Институт?.От этого простого факта у Эммы ушла земля из-под ног. Она не была обычным сотрудником, для которого эта бумага могла значить быструю отставку с кучей денег на офшорном счете. Роль Эммы, как однажды очень давно с усмешкой заметил один из младших сотрудников, растрепанный мужчина с каштановыми волосами, небритостью и гадкой привычкой курить на рабочем месте: ?быть коротким поводком для самой опасной твари на белом свете?.Если коротко?— Эмма должна была влюбить в себя Николь Премьера.Единственного известного Институту диклониуса, могущего не только заражать людей вирусом векторов, но и способным оплодотворять женщин и дарить им таких же плодородных диклониусов как детей. На словах выглядело просто, верно. Но перспективыбыли ужасны?— и Эмма, одна из наиболее квалифицированных ученых Института, потратила последние годы, пытаясь получить ответ на вопрос: являлся ли Нано… особенным, если можно так сказать.До этого Институт ни разу не встречался с диклониусами, подобным Николь Премьеру. Обычным делом были сильпелиты?— особи, чем-то напоминающие рабочих в осином улье. Они росли приблизительно в два раза быстрее обычных человеческих детей; были совершенно стерильны… и подвержены зову ДНК. Ужасной вещи, заставляющей их убивать людей ровно с того момента, как они начинали осознавать себя. Нередко рожденных из-за хаотичных мутаций трехлетних сильпелитов обнаруживали плачущими в окружении трупов своих собственных родителей?— и директору Какудзаве нужно было знать истоки этой мутации, равно как расследовать самую страшную её вариацию. Ведь если появятся другие?— такие, как Николь…Нужно было изучить его. От ?а? до ?я?; каждую частичку его генома, каждую аномалию в его теле. Но подобное существо не склонить к сотрудничеству просто так, поэтому… нужен был поводок. Что-то, что заставило бы Николь Премьера желать сотрудничать с людьми, а не просто лежать пассивным мешком в углу своей тюрьмы.Эту задачу и поручили Эмме. Влюбить в себя чудовище?— непростая задачка, но женщина приняла её с честью и достоинством. Каждый день с момента назначения она проводила с Нано?— не лицом к лицу, но через внутреннюю связь. Николь с момента заточения хранился, точно мумия, в огромном саркофаге, сдерживающим силу его векторов?— и говорить с ним лицом к лицу не представлялось возможным.Но Эмме хватало и голоса.Она говорила с ним спокойно, долго и мирно. И пускай поначалу диклониус не шел на контакт, в один момент лёд молчания тронулся. Спустя неделю, а может две или три чистого монолога, Эмма к собственному шоку услышала чужой голос. Она ожидала чего-то скрипучего, противного и гадкого; голоса, принадлежащего беспощадному убийце?— но голос у Николь Премьера… был мирным. Шелестящим, спокойным и настолько осознанным, что Эмму это ошарашило до глубины души.Он попросил?— тихо, так тихо, что женщина едва расслышала сквозь трескучий наушник:—?Почитай мне.Это не было приказом. Звучало скорее робкой просьбой ребенка, которого родители не научили словам ?пожалуйста?, и поэтому он вкладывал его в слова неосознанно. Не текстом, но тоном.?Почитай мне?, пронеслось вновь в её голове, ибо больше диклониус не сказал ни слова. Эмма могла проигнорировать; могла спросить, какого черта, или что это значит, или что ему прочитать. Но вместо этого Эмма просто смотрела на огромный металлический саркофаг, на десятки векторов, пронзающие его насквозь и скребущие окружение, точно в отчаянной попытке освободиться?— невольной, неосознанной…Эмма не смогла ему отказать. Стащила с библиотеки Института книг с десяток, ощущая себя вновь студенткой, которой не хватало библиотечного абонемента. На душе почему-то было легко от этого, и она брала самые разнообразные книги, не зная, какие Нано придутся по вкусу?— сказки или фантастика, философия или история. Набрала по итогу всего понемногу, и с той ночи они с Николь Премьером порой проводили часы, не перекинувшись и словом?— Эмма просто здоровалась в микрофон, а за тем усаживались в кресло и продолжала читать с момента, на котором они остановились в прошлый раз.В отличии от предыдущих кураторов, она не пыталась быть с Николь Премьером… как с человеком. Он не был человеком, в конце-концов. Но она могла показать ему простую доброту и заботу?— через книги, через периодическое включение музыки, которую тот просил.Эмма почти улыбалась себе, осознав, что Николь Премьер любил британскую классику. Чуть меньше?— всякие философские труды, где она сама к концу предложения забывала, что было в начале, но тот не жаловался, не просил почитать чего-либо другого. Будто наслаждался этим.И порой Эмме казалось, что она дарует Николь Премьеру покой. Глупая мысль, разумеется, но уходить та не спешила?— особенно когда посреди очередной поэмы становилось заметно, как чужие векторы?— до того рыскавшие, скребущие по темнице-саркофагу?— будто утихомиривались, уходя внутрь саркофага. Будто Николь Премьер переставал думать о побеге в такие моменты. Будто он слушал её голос, слушал очередной философский трактат или историческую балладу?— и находил в голосе Эммы мир, покой и благоразумие.Это трогало душу Эммы значительно сильнее, чем должно было. Ведь там, где другие работники видели дикого зверя, серийного убийцу и беспощадную тварь, Эмма видела одинокого мужчину, говорящего складно, никогда не отрицающего своей вины. Молчащего чаще всего, разумеется, но Эмма не обижалась. Ей казалось, что диклониус доверял ей?— доверял, как никому другому.И сейчас… все кончилось. Её отстраняли.Эмма понимала, что должна испытывать радость и облегчение. Сколь бы ни завораживал голос Николь Премьера, и каким одиноким и непонятым он бы не казался, этот диклониус?— убийца; существо, по сути являющееся вассалом конца человечества. Он бы убил её, да и всех в этом Институте, дай ему шанс; он не мог испытывать… настоящих чувств к ней. И ей нужно было держать его на поводке, только и всего.Она сидела в полумраке кабинета изредка освещаемого блеском молнии снаружи. Лампа погасла?— пускай женщина и не помнила, в какой момент её выключила. В окно тарабанил дождь, и глаза почему-то наполнились слезами.Все эти годы как миг пронеслись перед её глазами; начиная от первых монологов и до мига, когда Николь впервые ей ответил, впервые попросил почитать… спросил, какого цвета её волосы, глаза. Как она выглядит, и сердце Эммы болело от одного этого воспоминания.Солёная капелька упала на бумагу, быстро впитавшись и заставив чернила поплыть. Было горько, так отчаянно горько.Однако отмахнувшись от чувств, вытерев слёзы и нахмурившись, Эмма дала себе мысленную пощечину, заставив себя думать трезво и здраво. Ведь, даже если судить с чистой логики, понимания ситуации… Что-то было не чисто. Зачем её удалять от Николь Премьера и перекладывать работу на совершенно иного сотрудника, когда её успехи вряд ли кто-то сможет повторить?Эмма опустила взгляд в пол, а за тем её душу пронзила догадка. Она вспомнила, как последние месяцы Нано испытывали больше в лаборатории, чем на полигоне; как из его тела без конца высасывали тонкими трубками кровь, брали образцы тканей, а иногда… и семя.Значит ли это, что отстраняют её просто потому, что они собираются… устранить Николь Премьера?Ей должно быть побоку, она это знала. Николь Премьер?— их подопытная морская свинка, убийца и враг человечества.Но сердце почему-то болело, точно искромсанное в труху. Она прикусила губу, глядя на бумагу, по сути приговором являющуюся не столько ей, сколько альфе диклониусов. Вспомнила, сколько раз он тихим, шелестящим голосом говорил о вещах, приведших его сюда. Как его голос был пропитан тоской, сожалением?— самой жизнью.Сожаление.Это проскользнуло в её голову внезапной мелодией печали, и ей вспомнилась история, услышанная от предыдущего куратора Николь Премьера. История о том, как альфа диклониусов, еще носящий обыкновенное человеческое имя, добровольно сдался силам Института. Согласился быть доставленным в эту крепость-тюрьму, быть заточенным, подвергаемым пыткам?— и даже спустя столько лет оставался единственным из своего рода, кто никогда не пытался сбежать.Во рту Эммы почудился привкус пепла.Мелодия печали, построенная на лжи.Сжав бумагу в руке, она поднялась со стула, поспешив прочь из своего кабинета так быстро, как могла. Они могут отстранить её, верно. Отправить на материк, заткнуть рот, потребовать подписку о неразглашении, где мелким шрифтом внизу она соглашалась бы на совершенное стирание памяти и передачу своих органов Институту во имя науки.Они могут многое, но будь Эмма проклята, если Нано погибнет, так и не узнав правды.Вернувшись на нужный этаж и направившись в сторону камеры сдерживания, Эмма действовала быстро и ловко, точно тень. Какудзава нанял её благодаря уму, смекалке и милому личику, однако Эмма на них не заканчивалась. Эмма была одной из лучших агенток разведки своего времени?— поэтому проникнуть в комнату курирования Николь Премьера ей не составило никакого труда. Охрана показалась ей малочисленней, чем обычно, но она это скинула на отсутствие субординации и поздний час?— в такое время не проводятся тесты в лаборатории, не ведутся работы на полигоне. К чему быть напряженным?Этим Эмма и воспользовалась, входя в комнату надзора над тюрьмой Николь Премьера, оставив малочисленных охранников сползать по стенке в коридоре?— вырубив каждого из них много быстрее, чем кто-либо мог бы поднять тревогу.В комнате было обманчиво тихо. Будто сейчас все будет, как раньше; Эмма поставит термос с горячим чаем у кресла, усядется, уложив очередной ветхий томик на колени и принявшись читать, периодически смачивая пересохшее горло. Будто все будет, как обычно…Но нет. Так больше не будет.Вдохнув и выдохнув, Эмма подошла к микрофону. Она знала правду, так необходимую Нано правду. И выдохнув, набираясь смелости, активировала микрофон.—?Здравствуй, Николь Премьер.Её голос звучал неоправданно громко, и эхо прокатилось по внутренностям саркофага. Впервые за долгое время она позволила себе включить камеру, показывающую, что происходит внутри. Нано был связан по рукам и ногам бинтами и железными прутьями, давящим скорее психологически, чем физически. На его голове был взгроможден металлический шлем, ограничивающий и без того слабую видимость, и Эмма почувствовала укол за ребрами, увидев, как чужая голова поднялась, безошибочно повернувшись парой крапинок прорезей в металле в сторону камеры.Эмма улыбнулась ему?— так дружелюбно, как могла; даром, что он её не видел.—?Николь… Нано. У меня нет много времени. Меня сняли с твоего курирования и утром увезут с острова. Нового куратора не назначили, и…Она прикусила губу, выдыхая тихо.—?Велики шансы, что тебя собираются умертвить.Ей показалось, что она могла слышать тихий свист векторов в воздухе даже здесь, в совершенно защищенной кабине. Впрочем, Эмма не боялась его. Никогда не боялась.—?Пускай,?— прозвучал чужой голос, спокойный и полный меланхолии, как всегда,?— судьба?— нерушимая нить. Кролик, бегущий от волка, просто умрет уставшим-—?Ты помнишь юношу, из-за которого попал сюда?Эмма не хотела перебивать, но времени оставалось все меньше, а рассказать нужно много. Атмосфера в темнице Николь Премьера, тем не менее, в миг охладела, и шелест ветра стал острее, громче. Не шум прибоя, не шум грохота грозы, оставшейся далеко за стенами Института?— нет, это был звук векторов, отражающих нрав хозяина. Взбудораженного, раздосадованного?— и не могущего это выразить никак, кроме как векторами.Парень, из-за которого Нано попал сюда. Конечно, Николь Премьер его помнил. Можно зашить, зарастить и достать нитки из раны на сердце, но нельзя забыть о том, как оно болело?— Эмма знала это наверняка, и потому улыбнулась грустно. Она не пришла, чтобы рвать Николь Премьеру душу. Но, возможно, она здесь чтобы подарить ему надежду.—?Ты сдался в обмен на то, что его спасут. Однако было слишком поздно, и тот скончался в операционной. Так ведь тебе сказали, не правда ли?Она опустила взгляд в отчет, стащенный с архива и принесенный с собой, и собственная душа Эммы роптала от злобы при виде столь безлико-ровных строк. Какудзава откровенно издевался над Нано в ту ночь; Николь Премьеру, заточенному и связанному, откровенно заявили, что будь диклониус послушнее, сдайся он быстрее и не вырывайся так сильно, им не пришлось бы использовать оружие?— и тот юноша остался бы жив.Что это Нано виноват в чужой смерти, Нано и никто иной.Послышался тихий скрежет, и Эмма, вначале испугавшись, подняла взгляд от бумаг?— чтобы заметить тонкие полосы, оставленные самими кончиками чужих векторов на поверхностях саркофага. По пять за раз, они возникали повсюду. Их было недостаточно, чтобы навредить саркофагу или оторвать кусок металла?— но… Нано так выражал боль, осознала Эмма. Скреб стены, как отчаянный зверь, загнанный в угол и утонувший в своей боли; желая смерти, не имея возможности её получить.Чужая голова опущена, он сжался в клубок на холодном полу саркофага, и Эмма скорбела, скорбела вместе с ним.—?Нано… —?её голос дрогнул, и она опустила планшетку вдруг ослабевшими руками. Она хотела рассказать правду, только и всего. Хотела рассказать и уйти, но сердце велело иначе. Потому что её работа, её курирование, все пошло прахом. Она должна была соткать тонкую паутину лжи, обведя диклониуса вокруг пальца; должна была стать поводком, который обвился бы вокруг бледной шеи Нано и удерживал его крепко, уверенно.Но вместо этого она в него влюбилась.И будь проклят Какудзава и все вышестоящие чины?— она любила его всем сердцем. И потому не могла молчать, не могла оставить его в отчаянии и тьме, когда свет был так близко.—?Тебе солгали. —?Её голос был ровным, почти чеканящим. —?Он жив.Шум вдруг прекратился?— резко, точно звук отключили в наушнике. Чужое лицо поднялось, и проблеск глаз сквозь прорези был едва заметен, но Эмма могла поклясться?— тот одним этим жестом выражал все. Шок, недоумение, недоверие?— и тонкое, подкрепленное шепотком ДНК ?я убью тебя, если ты мне лжешь?.Но Эмма не лгала. Впервые за свою долгую жизнь, за свою долгую агентскую карьеру, она говорила чистейшую правду:—?Его спасли. Не из-за мирных побуждений, я боюсь…Она говорила еще и еще, тихо и ровно, однако вскоре затихла, осознавая, что Николь Премьер её не слушал. Он будто застыл, что-то обдумывая, и Эмма отбросила мысль о пояснении деталей. Нано они не нужны, в конце-концов.—?Я не знаю его дальнейшей судьбы, увы. Однако он жив, Нано. Тот юноша, ради которого ты сдался директору Какудзаве?— он жив.Тишина наполнила тюрьму, раздираемая лишь дыханием Эммы и возобновившимся шелестом векторов Николь. Это был её подарок; прощальный подарок мужчине, с которым её связывало нечто большее, чем отношения подопытного и куратора.Ей хотелось верить, что Нано любил её в ответ. Однако когда она увидела, как векторы нырнули внутрь саркофага, а бинты вместе с железными прутьями медленно, но верно разорвались на его теле в клочья… она знала, что это начало конца.Но смотреть на Николь Премьера, вставшего ровно, идущего неумолимо и спокойно ко входу в саркофаг… было почти чарующе. Почти как смотреть на ураган, который ничем не остановить; на силу самой природы, заключенную в крепком теле.Её сердце трепетало при виде такого Нано?— такого… живого.Она знала, что должна была сделать. Это был безумный поступок, бесспорно; она обрекала им на смерть бесчисленные души, но это казалось правильным, настолько правильным, что ей не мыслилось, что можно поступить как-либо иначе.Она протягивала руку в пасть льву, она подписывала кровью сделку с дьяволом?— и почему-то совершенно об этом не сожалела.Без лишней робости Эмма нырнула рукой под ворот жилета, доставая ключ на цепочке. Таких ключей существовало лишь два во всем мире?— один у неё, другой у самого директора. Ключ от спасения к человечеству, сказал ей когда-то Какудзава, вручая копию.И видят всемогущие Боги?— Эмме еще никогда не было так сильно плевать на человечество.Она опустила ладонь, вставив ключ в засов и поворачивая; нажала нужную комбинацию клавиш на панели. Семь разных кодов. Десять подтверждений. Эмма прожала их без сомнений, и затворки саркофага с громким звоном, под звуки тревожной сирены, начали отворяться… Выпуская самое опасное существо на земле на свободу.Но Эмма не сожалела, ни капли.В конце-концов, любовь часто вынуждает людей совершать безумные поступки, вовсе не задумываясь о последствиях.******Акира смотрел на женщину ошарашенно, не смея и выдоха лишнего сделать, пока не дослушал историю до конца. Она говорила ровно, эта странная женщина; обо всех этих диклониусах, сильпелитах… и от того оно звучало еще большим безумием. Чьей-то дурной безвкусной выдумкой, сказкой, однако перед глазами вновь всплыло изображение Кейске, поднятого в воздух и распятого, будто на кресте. Обезглавленного в мгновение ока; отброшенного в сторону, как мешок с ненужным мусором. И ничего не было видно, ничего не было заметно?— лишь шелест, похожий на звук прибоя, звук густой лесной кроны, оглаживаемой ветром по весне.Векторы. Вот как Нано убил Кейске.Он сухо сглотнул, опуская взгляд в кружку с нетронутым кофе. Он не мог сделать и глотка, слушая эту странную историю; кружка Эммы же была пуста, а пепельница наоборот полна почти до отказа. Акира уже перестал ощущать запах табачного дыма?— лишь голова чуть гудела от этого горького густого запаха, проникающего, казалось, не столько в легкие, сколько под саму кожу.Это было наименьшей из его проблем.—?Что случилось после? —?Спросил он сухо, понимая, что это не было концом повествования. Слишком много в истории белых пятен?— почему Нано охраняли так слабо, что всего одна женщина смогла его освободить; как Нано оказался на том пляже, почему… вел себя так странно. Рассказ Эммы вызывал у Акиры больше вопросов, чем давал ответов. Особенно от того, как Эмма иногда прерывалась, глядя тоскливо в сторону; будто вспоминала что-то совсем-совсем личное, и Акира… почти ощущал себя лишним на этом празднике жизни.—?Пекло на земле случилось, вот что,?— ответила она раздосадованно, помотав головой. Её пальцы прикоснулись к руке, на которой Акира до того заметил странный шов; послышался щелк… и рука, от локтя до запястья, вдруг отсоединилась от женского плеча. Оставаясь в руке Эммы, и та смотрела на Акиру так спокойно, будто показывала ему фотографию пушистых котят, или цветы в своем саду, а не только что отсоединила от своего тела гребанную руку:—?Он убил всех, кого встретил на своем пути. Рабочий персонал, ученых, охрану. Больше четырех десятков человек были превращены им в фарш менее, чем за час. То была кровавая баня, парень… и я её не избежала.С горькой улыбкой она присоединила руку обратно, и комнату пронзил еще один щелк. Механические пальцы вновь задвигались, как живые, и Акира испытал странный холодок по коже от одного этого зрелища. Неживые, ненастоящие пальцы?— но выглядели таковыми. Что, если те эмоции, которые он видел у Нано?— покой во время чтения, едва заметная неосознанная улыбка, когда он гладил Агамемнона или Одиссея по мягкой шерстке?— тоже были искусственными? Лишь натянутыми, как маскировка, чтобы утихомирить внимание жертвы.—?Его практически убили, впрочем. Когда он направился к побережью, верхушка Института наконец-то подключила снайперов?— однако Николь Премьер, даром, что изучаемый столько лет, оказался не без сюрпризов. Бронебойную пулю, способную пробить корпус танка, он отклонил достаточно, чтобы пострадал лишь его шлем. И за тем свалился в воду с высокого обрыва?— прямо в шторм… Там его след и затерялся.Шлем, вдруг осознал Акира. Перед глазами всплыла жуткая рана на чужом виске, когда он только-только подобрал Нано?— была ли эта рана осколочной от шлема, или пуля все же зацепила его? Он не знал. Он уже совсем ничего не знал, и сердце билось гулко, почти пропустив удар от её последующих слов:—?… Пока, спустя две недели, Николь Премьер не начал убивать снова.Верно, кольнуло чувство вины вновь. Кейске. Акира виноват в том, что пригрел змею на груди; Акира… ведь не знал, что Нано за существо. Не знал, что тот убийца, что тот чертов диклониус.Перед глазами остро предстал Кейске, лежащий в луже собственной крови. Подрагивающий, будто до последнего отчаянно сражающийся за свою жизнь, пускай все было решено. Кейске, который просто принял на грудь лишнего; который просто был пьян, вусмерть пьян, а когда протрезвел, был бы таким же солнечным и безотказным идиотом, каким Акира его помнил… и любил.Разве незнание освобождает от ответсвенности?Мертвый Кейске был тому ответом.Акира закрыл лицо руками, остро выдыхая. Не понимая, какого черта его жизнь вновь так быстро обращалась адом?— когда все только, черт подери, начало налаживаться с той самой аварии… Все ведь было хорошо. Они жили втроем, они жили мирно, растили двух котов, дежурили по уборке, и Нано даже впервые за долгие годы потревожил покой старинных книг. Все было… так хорошо.

Возможно, слишком хорошо.—?Можешь переночевать у меня,?— прервала поток его мыслей Эмма, вставая из-за стола,?— но утром ты должен исчезнуть. Желательно из города. Без обид.Она отчеканила это довольно холодно, забрав кружки и сложив их в раковину, и Акира поднялся из-за стола, испытывая странную тошноту и легкое головокружение. Эта история казалась нереальной, будто происходила невзаправду, лишь понарошку. Будто сейчас его мягко возьмет за плечо Кейске, пробуждая от кошмара; будто сейчас он проснется, и вновь в его ногах будут спать пушистые коты, и вновь Нано с мирным взглядом будет смотреть, ожидая, когда Акира присоиденится к нему за чтением.Он сделал пару неровных шагов к двери, думая, что, кажется, видел спальню по пути сюда. Однако внезапно что-то остановило его; неожиданно даже для себя он стал в дверях, обернувшись через плечо:—?Знаешь,?— проговорил он, игнорируя то, что Эмма не отреагировала и продолжила мыть кружки,?— я понятия не имею, как работает твой моральный компас. Или как ты воспринимаешь вещи. Или какие у тебя мотивы во всем этом дерьме. Но зря ты винишь Нано в смертях тех… четырех десятков людей, говоришь?Его ладонь легла на дверной косяк, и губы вдруг посетила уставшая, отстраненная усмешка.—?Если бы между мной и свободой стояли люди, мучившие меня?— или те, кто пассивно смотрели со стороны, как меня мучают… я бы тоже не думал дважды. И тоже убил бы их всех.Он не узнавал собственный голос, будто слыша его со стороны. Однако проговорил это, развернувшись и уйдя вглубь дома.Звук битой посуды с кухни, как Акире подумалось, ему просто послышался. И найдя комнату, отдаленно напоминавшую гостиную, он свернулся на диване клубком?— почти мгновенно нырнув в уставший, беспокойный сон.