Рудбой (1/1)

Рудбой не думал, что Славка согласится, в дело он его посвятил от безысходности, им действительно нужен был третий: кто-то, кто сможет посмотреть на проблему со стороны, кто-то, кто не даст Ванечку в обиду. Мирон… Рудбой был уверен, что между наукой, общим благом и другом (или даже между наукой и бывшим любовником) Мирон не задумываясь выберет науку. Мирон всегда был человеком широких взглядов. На мелочи не разменивался. Карелин же, очевидно, был даже более ебанутым, чем Ванечка про него рассказывал, потому что даже не удивился и испугался не сильно. Только деловито спросил: “Что делать будем?”Хороший вопрос. Если бы Рудбой знал, “что делать” и, главное, с чем. Из Зоны выбрались, вроде все хорошо было. Можно плюнуть и забыть, а то и вообще в цивилы податься. Но его ело что-то, жрало день за днем, не давало покоя, словно неведомая тварь поселилась внутри. Неясная тоска, причину которой сам Рудбой никак не мог сформулировать, была родом именно оттуда, из Зоны. А еще она была связана с Охрой. В этом он был уверен железно, а вот что с этой уверенностью делать, не понимал.За две недели в изоляторе он так и не смог ничего придумать, из осколков памяти и догадок упорно складывалось только “жопа” и ничего больше. А сны приходили по-прежнему: ледяные, тягучие, высасывающие силы. На первой же перекрестной беседе с Ванечкой Рудбой, увидев его осунувшееся, бледное лицо, понял, что того Зона в покое тоже не оставила. Охра, чем (или кем) это бы ни было, что-то хотел от них.Другого выхода, как снова идти в Зону, Рудбой не видел. И даже страшно больше не было, неясная тоска перекрывала все, не давала дышать.Славка прицепился к ним с Ванечкой клещом похуже Мирона, заразное, что ли, это было? Выцедил всю информацию, как кровь, по капле. По десять раз переспрашивал заинтересовавшие подробности. Бегал по лагерю с горящими глазами, думал там себе что-то, соображал, записывал какие-то каракули на салфетках и фантиках. Иногда Рудбою мерещилось даже, что Славка не один это все переваривает, а обсуждает как минимум с десятком заинтересованных лиц, в нем помещающихся.Или просто Рудбой стал слишком внимательным к людям. Никогда раньше за собой такого не замечал. Но никогда раньше он и не застревал на два года в ебаном нигде наедине с самим собой. К слову, в себе он разбираться так и не научился, а вот науку видеть людей, походу, как-то постиг. Было занятно.Разговор с Рипом Рудбой еле выдержал. Ну как разговор. Он рассказал Рипу то, что Мирон рассказывать не запретил, то есть почти все. Рип хотел знать подробности, и как умерли люди из его группы — тоже. А потом они просто уехали в город, сняли номер в самом дешевом мотеле и надрались до чертей. В лагере для двух командиров, потерявших свои команды, просто не было места. Кажется, по синьке они рыдали в грудь друг другу, орали до хрипоты. Рудбой не помнил. Но утром они проснулись вдвоем на узкой рудбоевской одноместной койке, в обнимку. Рудбой теперь всегда мерз ночами, так что этому не удивился ни разу. Зато удивился тотальному разгрому в номере, они расхерачили все. В ванной вместо зеркала на стене зияла дыра, пол был усеян осколками, кто-то выбил кирпичи в стене, так что теперь Рип из комнаты мог наблюдать, как Рудбой охуевает. В ванной.Когда, уже ближе к обеду, Леха постучал в дверь их номера, она просто упала вовнутрь. Леха вот знал, где Рип. А Ванечке Рудбой не сказал. Просто слинял вчера по-тихому. После возвращения все стало как-то слишком сложно. Еще и Ники… Рудбой терялся. Все люди — ну почти все, не считая Ванечки — сейчас казались лишними. Он отвык от людей, от необходимости разговаривать. А поговорить надо было. Хотя бы с Ники. Он ведь принял решение там, в Зоне, клялся себе, что, если он вернется каким-то чудом, первым же делом разрубит этот чертов гордиев узел непонятных взаимоотношений. Поговорит с Ники, скажет, что все, что расстались тогда и окончательно, между ними ничего уже быть не может, просто потому, что ему нужен другой человек. Один-единственный.В голове фразы давным-давно были отточены, гладкие, как морская галька. Но думать об этом теперь, с раскалывающейся головой, диким сушняком, наблюдая, как Леха собирает вещи Рипа в этом бедламе и чуть ли не сам Рипа одевает, молча и с совершенно непроницаемым ебалом, было тяжело. Думать было тяжело, а на сердце после этой жуткой ночи полегчало. Отпустило немного. Может, если вот так по чуть-чуть что-то делать, все снова наладится? Рудбой очень хотел в это верить. Сначала надо было поговорить с Ники, потом — Ванечка.Ники все время проводил с Артемом. И вообще влился. Рудбой бы никогда не подумал, что из этого цивила получится неплохой рейдер. Он и подцепил-то его из соображений того, чтобы две сферы его непутевой жизни не пересекались. Только Ники зачем-то вслед за ним поперся в рейдеры. Приехал в лагерь. Зона позвала.— Ники, поговорить надо, — Рудбой пересилил себя и подошел к шепчущейся о чем-то парочке. Как-то подозрительно шепчущейся. Слишком близко сидели, слишком тихо говорили. Слишком блестели у Ники глаза. Может, он давно опоздал со своими извинениями и признаниями, но, в конце-то концов, он сам запретил Ники хоть как-то показывать в лагере, что они знакомы не просто как рейдеры, а еще и интимно. Рудбой хотел расставить точки.— Я спать пойду. Доброй ночи, — Артем вежливо ему кивнул, хотя в холодных синих глазах Рудбой прочитал явное предупреждение “обидишь — глаза на жопу натяну”, щелчком отправил бычок в урну и скрылся в дверях жилого корпуса.Они с Ники остались под тусклым фонарем одни. Со спортплощадки, где играли в баскетбол, доносились ор и азартные крики.— Я…— Не надо, Вань, я все понял. Тогда еще, — Ники вдруг приподнялся, выцепил из его пальцев сигарету, затянулся глубоко, улыбнулся краешком губ и добавил: — Хотя нет. Давай, я послушаю.Возвращать сигарету он не собирался, поэтому Рудбой прикурил новую. Давно заготовленные слова испарились, как дым с губ Ники. Облачком.— Я люблю Фаллена. Прости, — это все, что Рудбой смог из себя выдавить. Он никогда не был силен в словах.— Ясно. А ему ты об этом сказал? — помолчав, Ники добавил: — А как же я?— Да. Нет… — Рудбой лихорадочно соображал.Там сказал. Его вдруг обожгло ледяным потом: а работает ли это “там” и здесь? Ванечке-то он тоже запрещал обозначать их отношения хоть как-то. Всегда держал на расстоянии. И до сих пор держал! Сигарета в пальцах дотлела до фильтра, обожгла.— А как же я, Ваня? — Ники настаивал. В глазах горело злое любопытство. — Меня ты когда-нибудь любил? Хоть немного?Рудбой тяжело опустился на лавку рядом с ним.— Не знаю. Прости. Правда. Я — мудак. Но…— Ты мудак, Ваня. Но я испытывал к тебе теплые чувства. Думал, что взаимные. Потом мы вроде расстались, однако трахаться нам это не мешало. А потом ты ушел в Зону и пропал. И я тебя похоронил. Оплакал и забыл. А вот Фаллен забывать отказался! Он тебя любит.Ники поднялся с лавки, выбросил бычок в урну и, уже почти скрывшись в дверях, бросил хлесткое:— Не просри, Вань!Рудбой еще долго сидел на лавке под мигающим светом фонаря и думал, что делать. По всему выходило, что он действительно мудак. Исключительный! Потому что при всех с Фалленом после прибытия не общался вообще. Ванечка для широкой публики все еще оставался для него никем. Что по этому поводу думал сам Ванечка, Рудбой боялся даже представить. Хорошо, что прошло всего три дня после того, как их выпустили, но действовать надо было решительно.Ночью Рудбой не спал. Утром прятался от всех в кабинете Мирона, там точно было спокойнее всего. Сам Мирон его совершенно не замечал, копался в своих бумажках, что-то гундел себе под нос, куда-то постоянно звонил, орал иногда в трубку. Ему периодически приносили целые кипы бумаг, при виде которых он улыбался так, словно видел наяву восьмое чудо света. Рудбою просто нужно было дождаться ужина, поэтому он бесцеремонно оккупировал диван, накрылся пледом и пропал для этого мира. В кабинете Мирона Зона его во сне почему-то не достала, и, когда будильник в часах на руке пропиликал подъем, он чувствовал себя бодрым и готовым на подвиги.Народа в столовой было битком. Не то что еще два дня назад, когда заняты были всего пара столов, и Рудбой без проблем занимал свое любимое место у окна. Теперь же здесь было не протолкнуться. Приехали, кажется, все рейдеры, что могли. Мирон говорил ему что-то по этому поводу. Зона звала. Собирала всех, кто мог откликнуться. Ей было что-то нужно.Я — все. Я Охра.Рудбой аж головой мотнул, прогоняя назойливое воспоминание.Гомон и шум раздражали, мешали собраться с мыслями. Рудбой выцепил в толпе глазами Ванечку, они группой усаживались за большой стол. Замай выглядел немного помятым. Все командиры сейчас выглядели помятыми — Мирон жрал заживо. Рудбой больше не был командиром. У него больше не было группы. Он еще раз тряхнул головой, улыбнулся так, что один из новичков, поймав эту улыбку, чуть не навернулся вместе с полным подносом, вскочил на стол. Выбрал тот, что стоял посередине. Этот стол обычно занимали Шляпники, ну и ладно, Юрка простит, он свой. Поднял вверх сжатый кулак, с удовольствием наблюдал, как очень скоро в помещении воцарилась абсолютная тишина, этот жест все рейдеры знали как “внимание, важное”, среагировали автоматически.Рудбой словно жарился в прицеле сотен глаз, было трудно дышать, отвык он все же от подобного внимания. Он не мог оторвать взгляда от Ванечки, от его изумленного лица. Тот порывался вскочить, но Славка, сидящий рядом, положил ладонь ему на плечо, останавливая.— Я люблю Фаллена! — первые, самые важные слова дались тяжело, а потом Рудбоя понесло. — Ванечка, я очень тебя люблю! Все, что я говорил в Зоне, я говорил от чистого сердца. Ты — самое лучшее, что со мной случалось в жизни. Прости, если обидел. Я…Рудбой не заметил, как его схватили за руку и почти силой стащили со стола. В глазах Ванечки, внезапно таких близких, горела ярость и что-то еще, Рудбой никак не мог сообразить, что, слишком быстро Ванечка тащил его за собой и не давал сказать ни слова, а очень хотелось. Им нужно было поговорить.Площадь перед столовой они пересекли почти мгновенно, а потом Ванечка вдруг встал столбом, нервно вертел головой по сторонам. Но ладонь на запястье сжимал все также крепко, не вырваться, да Рудбою и не хотелось. Он задумался, а куда собственно им сейчас податься? Раньше они трахались исключительно в городе, снимая один и тот же номер в отеле. А теперь? Трахаться хотелось до дрожи. Сначала, конечно, Ванечка, судя по всему, вытрахает ему мозг, ну а потом… На мыслях про “потом” в животе сладко заныло. Отоспался он все-таки здесь немного, отъелся, тело требовало своего.— Вот гад ты все-таки, Рудбой! — Ванечка отпустил его запястье, и сразу стало холодно. — Не мог как-то… по-другому это сделать?— Романтичнее? — Рудбой смотрел ему в скрытое вечерним сумраком лицо и улыбался, не мог сдержать рвущуюся изнутри широкую улыбку счастливого человека.Ванечка опустил голову, пробормотал что-то себе под нос, развернулся и пошел к жилому корпусу, оставив Рудбоя торчать на краю площади, на границе света и тьмы.— Ванечка, блядь! — Рудбой рванул следом, заступил дорогу, заставляя поднять голову, посмотреть в глаза.Ванечка поддался. Смотрел. Молча. Долго. Искал в его лице что-то. Спросил очень тихо, беспомощно как-то:— Ты меня правда любишь?— Вань? Я… Люблю. Правда. Сильно, — Рудбой просто не знал, как донести, как показать то, что горит в сердце. Таких слов он не знал. Не умел.Ванечка просто снова взял его за руку. И все стало хорошо. Слова стали не нужны. Нужно было просто чувствовать его руку в своей руке, знать, что он рядом.— Бл-я-я-дь! — Ванечка прошипел это очень расстроено.— Что? — Рудбой мягко гладил его запястье большим пальцем.— Куда нам теперь податься? И перестань меня так трогать! А то… — что “а то”, Ванечка не сказал. Рудбой даже в темноте видел, почувствовал, как он покраснел.— У меня есть ключ от кабинета Мирона, — Рудбой полез в карман, нашаривая железку, которая, как назло, все не попадалась в руку. — Вот!— И зачем он тебе? — помолчав, вкрадчиво спросил Ванечка, и Рудбой неосознанно поежился.— Я… Я не могу спать в своей комнате. В комнате моей группы, которой больше нет,— Рудбой проглотил ком в горле и продолжил: — Мирон дал ключ, сказал, что могу приходить когда хочу.Они оба уставились на окна в корпусе аналитиков. Окно Мирона было темным.— А если он решит поработать ночью? — Ванечка еще сомневался, но в голосе уже слышалось согласие. И нетерпение.— Подопрем дверь стулом!Это Рудбой говорил уже на ходу, теперь он тащил Ванечку.Им повезло, никто не встретился по дороге, весь корпус в кои-то веки ушел в столовую и разбрелся по комнатам, отдыхать. Они начали целоваться, едва ввалились в комнату, жадно, почти лихорадочно, задыхаясь и сталкиваясь зубами, на ходу сдирая друг с друга одежду. У Рудбоя в голове пульсировала только одна мысль — как же он соскучился! В последний раз, когда они были вместе, еще в Зоне? Вечность назад. Как он жил-то все это время?Он повалил Ванечку на диван, целовал жадно, прикусывая кожу на груди и ключицах, одновременно пытался избавить его от штанов, в которых тот запутался. Ванечка коротко рассмеялся, и его смех нетерпеливой дрожью отозвался внутри.— Давай быстрее! Не могу! — Ванечка тянул слова, прикрыв глаза, стонал на каждое прикосновение.А Рудбой просто не мог оторваться. Дорвался. Покрывал невесомыми поцелуями живот, бедра, вылизывал солоноватую кожу. Назло Ванечке игнорировал пах. Знал, что если дотронется, не удержится. Размениваться на минет сейчас не хотелось.— Ваня, бля! — Ванечка требовал. Больно потянул за волосы, отрывая от себя. — Ваня!— Щас! Все будет! — Рудбой заставил себя отпустить Ванечку, дернулся в угол, к столу, торопливо шарился в ящиках. — Где-то тут у Мирона была смазка, я…Смазку Рудбой нашел, а договорить не успел. Тяжелое тело прижало его к столу, выбивая дух, заставляя распластаться, сметая бумаги по холодной поверхности голой грудью. Дыхание обжигало ухо.— Смазку дай! — голос Ванечки звучал, как приговор. Ванечка был пиздец как зол. И до Рудбоя махом дошло, по какой причине тот так взбеленился.— Ванечка! Я…— Заткнись.Ловкие пальцы расстегнули пуговицу, вжикнула молния, и с него сдернули штаны вместе с трусами. Ягодицу тут же обжег хлесткий удар.— Ай! — Рудбой вскрикнул от неожиданности. Внутри словно сжалась огненная пружина, обожгла похотью.— Я сказал, заткнись, Ваня. Закрой. Рот, — Ванечка командовал. Но смысл Рудбой уже не особо понимал. Просто ловил интонации, прижавшись горящей щекой к холодной столешнице, плавился под Ванечкой, под его телом, от его взглядов.Ванечка забрал из его рук полупустой тюбик. А потом ему пришлось приложить усилия, чтобы выполнить Ванечкин приказ — закрыть рот. Это оказалось трудной задачей. Практически невыполнимой. Ванечка ласкал его, растягивал, садистски медленно, не торопясь, качественно и старательно. Зло шептал в ухо всякую ересь, от которой у Рудбоя поджимались пальцы на ногах и замирало дыхание. Он сто лет не был снизу, отвык, поплыл. Дернулся и почти заорал, когда Ванечка наконец вставил. Теперь Ванечка его не жалел, драл как в последний раз, зажав рот ладонью, прижимая к столу всем телом, вколачиваясь в него так, что с каждым движением стол подъезжал все ближе к стене и угрожающе скрипел. Ванечке, судя по хриплому, загнанному дыханию, было все равно, а ему и подавно. От Ванечкиных пальцев на бедрах потом останутся синяки, и на это тоже было плевать. Ощущение этой боли стало единственным якорем, который еще удерживал от оргазма. Рудбой плавал в огненном мареве, впивался пальцами в края стола, даже не думая к себе прикоснуться, выл в ладонь Ванечки, прикусывая его пальцы. Ему не хватало еще чуть-чуть, какой-то малости, движения пожестче, словечка погрязнее, чтобы скатиться в бездну.Как открылась дверь, они не заметили. А потом зажегся свет и вошел Мирон. Рудбой от неожиданности сжал челюсти на Ванечкиных пальцах, Ванечка зашипел от боли сквозь стиснутые зубы и въехал в него так, что до горла пробрало. Кончили они тут же, оба одновременно, в убийственной тишине, задавив всхлипы и стоны.Только тогда, дошедший уже до шкафа с книгами, как всегда погруженный в себя и свои думы, Мирон, наконец, заметил их и растерянно сказал:— Вечер добрый. А что…Ванечка отодвинулся от Рудбоя и метнулся искать за диваном свои штаны. Рудбой, краснея всем телом, словно еще было куда, натянул свои, болтающиеся на щиколотках. В заднице хлюпало. По ногам текло. В лицо Мирону он старался не смотреть и был уверен в том, что больше никогда и не сможет.Бочком, осторожно они с Ванечкой выползли за дверь. Спокойный голос Мирона догнал уже в коридоре:— Ваня, я так понимаю, ночевать ты сегодня уже не придешь, и я смогу нормально поработать ночью?Рудбой застонал и ломанулся на лестницу и вниз. Ванечка прыгал через три ступеньки за ним. Вывалившись на улицу и завернув за угол, они бросили друг на друга по вопросительному взгляду и рассмеялись. Хохотали в голос и не могли остановиться. Последний раз Рудбой чувствовал себя таким идиотом после выпускного, когда мать одноклассницы поймала его буквально на ней.— Бля-я-я.Это произнесли они оба и захохотали снова.— Ну зато теперь Мирон точно знает, что ты со мной, — Ванечка проговорил это так самодовольно, собственнически, что у Рудбоя на мгновение перехватило дыхание.— Уходить нам надо. Огородами, — Рудбой улыбался. На душе, наконец-то, было легко.— Ага. В Зону, — Ванечка поддержал шутку и замер. Нервно дернул плечом.Общий смех таял в воздухе, как снег на солнце по весне. Произнесенная вслух, идея обрела вдруг реальные очертания, отозвалась в сердце. Им было нужно в Зону. Их там ждали.