Серебряные башмачки (1/1)

— Но тогда я бы не получил свои удивительные мозги! — закричал Страшила. — Я бы и по сей день торчал на шесте в кукурузном поле!— А у меня не было бы нежного и любящего сердца, — сказал Железный Дровосек, — я бы по-прежнему стоял в глухом лесу и ржавел, ржавел…— А я бы оставался жутким трусом, — проговорил Лев.

Иногда я представляю, как лежу на кафельном полу в ванной в луже крови. Плитка ослепительно белая, пахнет антисептиком и весной. Тишина абсолютна. Это мое «счастливое место». Я не думаю о самоубийстве, я просто люблю представлять… Если бы это было самоубийство, я бы забрался в ванну с водой, как учат в фильмах, и вскрыл вены, потому что невежливо оставлять за собой лужу крови на полу. Это реальность. Мечты имеют право быть непрактичными.— Понимаешь, Саймон, — доверительно говорила мой психолог. — Организм по-разному справляется со стрессом. Когда слишком много всего происходит внутри, нужно обязательно давать этому выход. Самое простое — плакать. Это хорошая разрядка. Организм вырабатывает эндрофин, поэтому становится легче. Это как пример.Она убеждала, что плакать не стыдно и даже полезно. Типа, универсальный способ борьбы со стрессом.Я не помню, когда в последний раз плакал — не над вымышленными киношно-книжными историями, а по-настоящему. Может, со мной перестали случаться страшные вещи.Вообще, я могу совершенно точно сказать, что я счастлив. Не тем буйным «счастьем», от которого хочется петь и плясать. Даже не тем, что дает повод просыпаться пораньше каждый день… Это тихое счастье, которое почему-то нередко путают с печалью. Абсолютное умиротворение.* * *

Трой не любит, когда уходят люди.— Это нечестно.Он стоит у Ральфа над душой, пока тот пакует чемодан.— Мне жаль, правда, очень сильно жаль…Звучит совершенно неутешительно.— Никто не умер, — напоминает Ральф, и мы все прикусываем языки, чтобы не вылетело злополучное «пока».Это его отец. Ральф не делится подробностями, да и сам недавно узнал. Отец тяжело болен, и все понимают, что его болезнь не закончится чудесным исцелением.— Я не насовсем ухожу, — напоминает он.В устах Ральфа все звучит логично: у нас все расписано, и останавливаться нельзя. Он даже замену себе оставляет, заверяя, что это «нормальный парень, на него можно положиться».— Не хочу я ложиться ни на какого парня, — Трой встает в позу: руки в боки, подбородок вверх; Майк встает на защиту:— Отстань от него, семья — святое.— Вот именно! Именно! — хватается Трой за слова. — Святое. Черт с ним, с турне — подождет.— Справитесь без меня, — рассеянно бросает Ральф.— Справимся… — фыркает солист. — А ты как? Ты справишься?Ральф смотрит на него исподлобья, а Трой настаивает на том, что сейчас ему нельзя оставаться одному.— Я не один, у меня семья. Это семейное дело. И я вернусь, я же сказал.— Мне правда жаль, — начинает он снова, но басист его перебивает.— Хватит. Тема закрыта.* * *

— Это нечестно, — повторяет Трой, когда нас остается трое. — Я знаю, как все будет: его папа умрет, а он больше не вернется.Это похоже на очень жалкие поминки, хотя никто вроде как не умер. Майк опять пьяный в ноль, рассказывает о том, как он верит в Рай.— Когда проводили исследования клинической смерти, там, все эти туннели, яркий свет — говорят, это типа мозг умирает. Но люди, которые это самое пережили, уверяют, что испытывали в тот момент удивительное умиротворение, совершенно особое состояние… Я думаю, когда сознание угасает, время протекает по-другому, и этот момент кажется вечностью. Я думаю, это и есть Рай.— То есть, пока его закапывают в землю, в нем еще телепается сознание? — прерываю я.— Нет! — возмущается он. — Никто нигде не телепается. Для него этот момент никогда не наступит, потому что момент угасания длится вечно. Вечно, понимаешь? Это как со звездами. Ты не можешь видеть звезду, пока она реально существует вот сейчас с тобой в данную секунду, потому что пока ее свет долетает до Земли, самой звезды уже нет! Понимаешь, нет!Я не вижу никакой связи между звездами и мертвыми людьми. Только Майк может такое придумать.— Все равно, — не отступает он, — когда столько людей мрет, приходится во что-то верить. Все меняется, слишком быстро… То есть, столько хороших людей уходит, великих людей. Вот за последние десять лет, сколько мы потеряли талантов? Такое впечатление, что большие люди накопили достаточно бабла и прикупили себе местечко на каком-нибудь Ковчеге в преддверии конца света.Пьяный Майк немного похож на себя прежнего: неуклюжего гика с нелепыми теориями про старые телефоны, который спорит по поводу каждой песни в нашем сетлисте. Теперь у него скучающий взгляд и длинные локоны, которые, кажется, являются его основным жизненным приоритетом, не считая вопроса о том «кого бы сегодня трахнуть». Все меняется.Пока мы спорим о подсчетах, когда должен грянуть конец света, Трой встает и идет к выходу. Я выжидаю несколько минут и иду за ним. Я знаю, что он не ушел — он никогда не уходит по-английски, не прощаясь. Трой стоит у черного входа, совершенно трезвый — до сих пор в завязке. Трезвый и потерянный.— Ты плачешь, — замечаю я.Он молча трет мокрую щеку костяшками пальцев. Я прячу руки в карманы:— Ты его совсем не знал, отца Ральфа то есть.— И что? Я знаю Ральфа.— Он справится.Он так искренне шмыгает носом, будто это его личное горе.— Я знаю… Не знаю… Это нечестно.В паре метров от нас Майк беззастенчиво ссыт на стенку, мусорный бак и собственные ботинки. Он бодро застегивает ширинку, подрыгивая на месте и, изрядно шатаясь, топает в нашу сторону.— Да йоптвоюж… Хорош ныть, напейся уже в конце концов, Гордон. Хуже девки, бля, эмпат хренов. Хер ты о себе возомнил, оплакивать чужое горе?Майк правда ведет себя порой как последний скот.— Заткнись, дебил, — шиплю я на него.— Сам заткнись! Стоишь там, как хер собачий… — он проходит мимо меня, бортанув плечом и с размаху хлопает Троя по спине. — Реально ты баба, Гордон, были бы у тебя сиськи, я бы вдул, чтоб ты утих… — он с размаху кладет ладонь на взлохмаченный троевский затылок, грубо притягивает к себе.Я стою и смотрю, как Трой послушно утыкается в плечо Майка, продолжая всхлипывать так, что лопатки ходят ходуном.— Ничего, — Майк энергично трет его спину. — Нормально. Нормально все будет.Я правда не помню, над чем по-настоящему лил слезы. Я еще ни разу не видел, чтобы плакал кто-то из моих друзей.Может быть, наша общая удача, наконец, иссякла.