Страшно страшное маковое поле (1/1)

Известно, что, когда маков очень много, их аромат усыпляет человека или животное, и, если заснувшего вовремя не отнести в другое место, он может так и не проснуться.Л.Баум, «Удивительный волшебник страны Оз»

Фест — вообще потрясающая вещь. Кроме того, что выступление наше прошло отвратительно. В Штатах было другое. Да, катались мы много, выступали достаточно. В основном делили сцену с кем-то более востребованным, то есть с тем, кто был чуть более на слуху. На фесте все по-другому. Конечно, когда я говорю про фест, то не имею ввиду какой-нибудь Гластонбери или хотя бы Ридинг. Скажем, это фест «для начинающих». По крайней мере, так говорит Трой, но я знаю, что он считает, что выступать здесь — большой прорыв.Еще Трой говорит, что ему «правда-правда уже совсем хорошо», это всего день спустя после его великого «падения», так что я пока не склонен ему доверять. Но он ничего, он прыгает в толпе укуренных товарищей, будто это последний концерт в его жизни. Ей богу, зритель из него благодарный.— Охрененная группа! — кричит он мне в ухо, цепляясь за бортик, отделяющий толпу от сцены, где беснуются очередные «коллеги» с дурацким претенциозным названием. Они хотя бы выступают на третий день, а не как мы. Солист обдолбан до такой степени, что говорит с трудом. Но поет как-то, на автомате, видимо. Это же только мы такие дебилы, что ни-ни перед выступлением, а потом наш Трой зависает на сцене. Эти молодые дарования, знаете… Так вот это обдолбанное чмо типа связывает ноты, Трой орет, что это охрененно.— Я этих знаю, — фыркает Ральф. — Они тут уже лет пять тусуются.Я понимаю, о чем он. Там, где Трой видит коллег, Ральфу чудятся конкуренты.— Будто каждый сам по себе играет, — доносит он до меня. — Ну неправда, что ли? Никто типа не замечает.Я думаю, что тут собрались не самые изысканные ценители музыки.Зато Майк ничего не думает. Майк как следует нажрался и блюет, перекинувшись через бортик. Охрана порывается его вытащить, но, кажется, никто не жаждет замарать себе обувь, одежду и прочее.Трой ржет и хлопает его по спине, кивая в сторону сцены:— Микки, а Микки, да брось, не так уж они и плохи!— Беру с тебя пример, — еле пыхтит тот, напоминая инцидент позавчерашней давности.Это был долгий день, правда. Я удивляюсь, как Трой еще стоит на ногах, потому что вчера он полдня пролежал пластом. Хотя, это же Трой. Как всегда полон неожиданностей. Тем временем наш бравый солист сам перепрыгивает через бортик и с помощью сердобольного охранника вытаскивает Майка за собой, успев бросить на ходу:— Увидимся.Они уходят, а мы с Ральфом остаемся изучать музыкальный фронт и слушать комментарии в толпе. Группка «знатоков», состоящая в основном из девчонок, разглядывает мятый исписанный от руки листок с расписанием выступающих на все дни. «Эти ничего, те тоже так…» — слышу я, заглядывая поверх плеча. «Вот эти веселенькие, — наманикюренный палец утыкается в название нашей группы, которое, конечно, написано с ошибкой. — Солист уматный».Да-да, тот самый солист, который завис на все выступление перед микрофоном. Я думаю, он бы не остался незамеченным, если бы ошивался в нескольких дюймах. Он бы сейчас ставил свою закорючку в качестве подписи на этой самой мятой бумажке и обещал, что мы обязательно войдем в историю.Это правда был долгий день, одна группа на сцене сменяется другой, потом десятой; Ральф считает конкурентов, а я вижу перед собой десятки ральфов, майков, саймонов… Ничего не меняется: дурацкие названия, обычные песни. Все что-то играют, все что-то поют. Это отрезвляет так же, как когда сам вытаскиваешь и настраиваешь инструменты на сцене. Я думаю, какие-нибудь Flashguns такой фигней не страдают.Пока я смотрю на всех этих обезьян с музыкальным барахлом, прихожу к одному простому осознанию: никогда мы не прославимся.Этой ночью я засыпаю с мыслью о своей глубокой незначительности для окружающего мира. Нет, в этом нет ничего грустного или депрессивного. Разум наполняется спокойствием и смирением. В принципе, я никогда не мечтал раздавать автографы. Я — среднестатистическая посредственность, от которой никто не ждет больших открытий. Если я уйду, меня легко заменят. И ничего в этом мире не изменится.* * *

На следующее утро я встаю пораньше и ухожу, пока все спят.«Ты где?» — гласит смс от Троя. Телефон полчаса валяется у меня в кармане, прежде чем я набираю ответ.На улице дурацкое летнее солнце, я прячусь по магазинам в прохладе кондиционеров, растворяюсь в толпе.«Мы на левом углу центр.площади. приходи, пойдем гулять», — пишет он в ответ.Я выдерживаю паузу в десять минут, а потом отправляю «ок».У нас свободный день вроде как. Для тех самых достопримечательностей, на которые уже никто смотреть не может.— Еще один «собор чего-то там» — и я блевану, — как сказал Майк.Хотя, я знаю, что Трой рад бы бегать и осматривать все эти куски культуры и национального достояния, которые раньше мы видели только на картинках — ему важно восполнить свои пробелы в образовании. А может, просто ему потом надо хвастаться, как он видел все центральные площади столиц мира и штук сто домиков именитых художников, которые давным-давно умерли.Все дороги ведут к Центральной площади; она настолько небольшая, что я сразу примечаю «своих ребят». Я стою за углом и смотрю, как они переговариваются, хотя слов не слышно. Я догадываюсь, что Майк до сих пор страдает от похмелья, а Ральф не любит, когда кто-то опаздывает. Трой нетерпеливо оглядывается по сторонам и прячется за очками от полуденного солнца.Я стою на одном месте, хотя ноги уже затекли. Смотрю, как Трой набирает смски, слышу телефон в своем кармане. Наблюдаю, как уходят и не возвращаются Ральф и Майк; как Трой покупает вафлю, слизывает с нее сливки, садится на мощеный каменный пол и крошка за крошкой скармливает ее голубям. Трой тоже ненавидит ждать.Я подхожу со спины, замечая, как его шея успела приобрести нездоровый розовый оттенок.— И года не прошло, — Трой задирает очки на лоб. Нос у него тоже краснее чем обычно, а следы от очков на переносице выглядят особенно болезненно. — Где тебя носило?— Заблудился.— Я тебе сотню смсок оставил! Ты что, мобильник посеял?— Я не слышал.Я протягиваю руку, помогаю ему подняться на ноги, он все еще ворчит и так яростно отряхивает джинсы, что я боюсь, что они вот-вот с него свалятся. Джинсы были торжественно куплены специально для турне в качестве счастливого талисмана с обещанием носить до конца, т.е. до последнего выступления. Они с самого начала были великоваты — видимо, у Троя были большие планы — а теперь и вовсе держатся на честном слове, да и то, так низко, что когда задирается футболка, виден шрам от аппендицита.— Отсидел себе все, что можно… Эти двое смотались.Я пожимаю плечами.— Ага.— У Микки до сих пор отходняк, ведет себя как жопа. Ааа, я в жвачку влез, прикинь? Что за люди, не могут жвачку до мусорки донести. Джинсам пиздец.Он держится за мое плечо, прыгает на одной ноге, пытаясь отодрать кусок липкой дряни от низа штанины.— Реально пиздец джинсам.— Слава богу. Они из тебя выросли.— Что! Это плохая примета, — он закатывает штанины до колен и пускается в бесконечный детальный громкий пересказ о том, как прошел сегодняшний день. Мы куда-то движемся, я слушаю вполуха, убеждаясь, что ничего особенного не пропустил.Совершенно ничего. Потом он плавно переходит к восторгам по поводу феста, и я говорю:— Я вчера слышал, как в толпе сказали про нас, что ничего вроде группа.— Ха! — он поворачивается ко мне лицом, пятится спиной вперед, натыкаясь на прохожих. — И ты все это время молчал? Ну, давай, давай, рассказывай!— Да нечего рассказывать, просто сказали, что ничего вроде.— Ну и ништяк!Я пожимаю плечами.— Там про всех говорили, что они ничего.— Все равно круто, — он подхватывает меня под руку и важно вышагивает рядом. — Про нас говорят, прикинь, как про каких-нибудь, не знаю… Обезьян!— Каких обезьян?— Летучих, епт! Ну, Арктических Обезьян, каких же еще! — возмущается он таким тоном, будто никаких других обезьян в мире не существует. — Теперь мы точно войдем в историю! Точняк, да?Я молчу.