Летучие обезьяны и морские свинки (1/1)

— Когда-то мы были свободным народом. Мы жили в большом лесу, прыгали с дерева на дерево, угощались фруктами и орехами, и не было у нас никаких хозяев. Мы были весёлыми, беззаботными озорниками и жили себе в удовольствие. Л.Баум, «Удивительный волшебник страны Оз»

Барселона большая и горячая, с широкими улицами и пряничными крышами зданий в исполнении какого-то жутко именитого архитектора. Ральф нам целую лекцию про него читает, а Майк спрашивает:— А, это тот, которого трамвай сбил?Наверное, у нас с Троем какие-то пробелы в образовании.Барселона дорогая, грязная и красивая. По улицам ходят всякие разные люди, я стараюсь не глазеть. Все непривычное, легкое, кричащее; в два раза больше свободы, в три раза больше неба над головой.— Здесь клубы уматные, — со знающим видом говорит Трой, будто он тут не в первый раз, хотя на самом деле, я знаю, что дальше Мексики его от Штатов не заносило.— Чтобы написать что-то стоящее про что-нибудь, надо самому окунуться туда с головой, — подсказывает Трой. — Нельзя просто быть сторонним наблюдателем, это скучно.Я уже жалею, что сказал ему, что пишу путевые заметки. Теперь этот энтузиаст осыпает меня кучей советов, как истинный «бывалый», хотя сам он в жизни ручку в руки не брал. Сегодня его совет больше похож на уговоры составить ему компанию в ночном клубе. Я не против. У Троя уже несколько дней «капитанский зуд» на тему того, что надо оторваться как следует. А что я, я только за.— Стойте, я с вами, — напрашивается Майк. — Сейчас только захвачу свое…Трой кивает, но как только Майк скрывается из вида, хватает меня за руку и тянет к выходу:— Идем скорее.— А Майк?— Ну его нахер. Бацилла тоски зеленой. Сам справится.Он волочет меня за руку до самого такси. Я совершенно не ориентируюсь. Пока мы едем, в машине орет радио, таксист что-то докладывает по рации со скоростью близкой к скорости звука. Рация выключается, Трой заводит разговор. Он вообще любит болтать с таксистами, неважно, знает он язык или нет. Активно жестикулирует под стать местным жителям, дядька смеется, пытается поддержать беседу на ломаной смеси английского и испанского. Потом Трой, конечно, заявляет, что стопудово намерен выучить испанский. Он много чего обещает, а потом так же легко забывает, как толпа — его легкомысленные песенки. Даже не возьмется ведь. А может и выучит, черт его знает. Бас-гитару освоил же.Я не подготовлен для «большой ночи», даже не переоделся, но Трой обещает, что еще наверстаем. На входе афиша гласит, что вечер какой-то тематический. Мы заходим внутрь и пьем свой первый коктейль.А потом утро, невыносимо яркое и беспощадное.Точнее, сначала мы шатаемся по подземке: я долго подпираю спиной автомат с напитками, а Трой горланит песни: акустика тут дай боже. Я пытаюсь на него шикнуть, пока нас не выгнали, а он говорит, что мы — дети тьмы и будем кусать прохожих. Я сгребаю его в охапку и тащу к вагону. Вагон, конечно, шкиряет из стороны в сторону, мы там перекатываемся как оливки в банке. Я до крови скрещиваю пальцы за то, чтобы меня не стошнило прямо тут. Я же из приличной семьи все же, у меня папашка — Большая Шишка. Я говорю об этом Трою, и он ржет на весь поезд, так что мамаши прижимают к себе детей и собачек.— Это ты, Саймон, ты — Большая Шишка! А папка твой… что? Да кто его знает?Я возражаю, что не буду ездить на метро, когда стану Большой Шишкой.— А то! Я вообще не буду ходить пешком! — он размахивается рукой, врезается локтем в дверь, падает на меня и матюкается через приступ хохота.Короче, так мы едем в метро до самой пешеходки — хрен знает, чего мы там забыли. Я вообще не соображаю, который час, но солнце шпарит как бешеное, аж в глазах двоится.На нас оборачиваются время от времени — это я замечаю. Хотя, это Барселона, тут все немножко «того» от несусветного солнца и моря. Но на нас все равно оборачиваются. Скорее всего, потому что на Трое из одежды всего лишь мини-юбка и лифчик с фальшивыми сиськами. Я смутно припоминаю туфли на каблуках и розовый парик, но они затерялись на просторах буйного веселья. Девчонка из него, конечно, стремная. Я похмельным взглядом наблюдаю, как туристы бредут по своим туристическим делам, а Трой виснет на мне, как укуреная малолетка в маминой губной помаде. Он до сих пор немножко не в себе.— Няяя, смотри какие! — верещит он, что есть мочи.Я не сразу понимаю, о чем это он, а потом Трой падает на колени прямо посреди пешеходки напротив клетки с какими-то пушистыми зверушками и начинает сюсюкать. Народ ржет, фотает. Умильные зверушки, конечно, проигрывают по очкам упитому Трою, но тянутся носами из своих клеток нюхнуть крепкого перегару. Троя даже хомячки любят, понимаете?Это, пожалуй, единственное яркое воспоминание с той ночи, и не для одного меня, потому что через пару дней ю-тюб с радостью повторяет ту сценку на видео. Это Майк нашел и теперь достает Троя.— Это войдет в историю! — подражает он нашему солисту, тыча ему в нос свой айфон, откуда доносится пьяное похрюкивание Троя.— Да отвяжись ты. Задрал.Подумаешь, нетрезвый эпизод — не в первый раз. Да и не в последний. Я уже знаю, что это ничему никого не научит. Майк просто дуется, что мы не взяли его с собой, рассылает этот мелкий позор всем знакомым, а потом зачитывает отзывы. Я говорю об этом Трою, а он огрызается:— Да ну его, этого Майка.Мы как раз возвращаемся из парка, который похож на смесь Алисы в Стране Чудес и сказки про Ганса и Грету, долго стоим на светофоре — только мы вдвоем. Типа, американцы выполняют культурную программу в Европе.— Так как звали того великого парня, которого сбил трамвай? — спрашивает Трой. — Ты помнишь?— Гауди.— Это имя или фамилия?— Фамилия.— А как его звали?Я пожимаю плечами, честно не помню.— Не знаю, в народе просто Гауди.Трой немножко улыбается и соглашается.— Ладно. Просто «Гауди» пойдет.