Часть 4 (1/1)
На новом месте жизнь быстро пошла своим чередом. Ни минуты не чувствуя себя чужим, Иуда быстро нашел себе занятие по душе в этом дивном городе - здесь Илдерим содержал целый табун лошадей, от новорожденных жеребят до молодых, готовых к учению лошадей. Объезжать, приручать и усмирять, находить контакт с лошадьми казалось невероятно легким и увлекательным занятием. Конечно, горько было осознавать, что рано или поздно эти наивные существа с большими, умными глазами, запряженные вчетвером в одну упряжь, понесут своего наездника на верную смерть, и, вероятнее всего, погибнут сами, споткнувшись и переломав себе все кости друг об друга. Но это будет не скоро, и это будет не с ним - так думал Иуда, бродя среди стойл. Иуда часто наведывался в мастерскую к плотнику или седельщику, и нисколько не гнушаясь тяжелой работы, трудился вместе с ними, постигая новое для себя ремесло. В этом городе не было рабов, не было и знати - каждый честно трудился ради общего блага днем, как простой рабочий, и каждый отдыхал от трудов своих вечером, как знатный господин. Однажды Иуда, встретив Илдерима, расхаживающим среди лошадей, спросил его, зачем же он путешествует? Зачем выпускает свои колесницы на арену, зачем делает ставки? Зачем ему нужны деньги в этом благословенном месте? Илдерим, одобрительно усмехнувшись, ответил:-У тебя пытливый ум, Иуда Бен-Гур. Ты первый, кто задал мне этот вопрос, и я тебе отвечу. Здесь деньги не нужны никому, и мне в том числе - как ты видел, любой в этом городе работает ради благодарности. На деньги, вырученные на гонках, я покупаю людей. Я выкупаю рабов, Иуда. Не преступников или изменников, а тех, кто родился рабом и кому суждено бы умереть в рабстве. А так же племенных жеребят и некоторые необходимые мелочи вроде трав, которые не растут здесь. И мне хотелось бы верить, что все мои лошади и их наездники гибнут не напрасно, что однажды весь мир будет жить так же, как и все эти люди вокруг тебя.Иуде тоже хотелось верить в такое будущее, и каждый день, проведенный в трудах, отныне имел особый смысл.Занятия по душе нашлись для всей семьи Гуров. Мать Иуды проводила дни с подрастающими детьми, обучая их грамоте, помогая их матерям в воспитании. Тирза училась у пожилых женщин ткать и шить, а Эсфирь вернулась к привычному для себя служению ближним - все свое время она проводила со стариками, вела с ними беседы об учении Иисуса, чтобы те не так боялись своего приближающегося конца.Даже Мессала нашел, чем заняться - едва он стал выбираться в город, как вокруг него сбилась стайка мальчишек лет десяти. Они еще воспринимали свое существование и жизнь, как игру, и, вооружившись прутьями и палками вместо мечей, торжественно объявили Мессалу своим командиром - в их глазах мужчина без ноги и со шрамами, явно повидавший множество битв, был словно персонаж сказок, которые они слушали перед сном, и о которых потом грезили. Они повсюду таскались за ним, стараясь шагать строем, в ногу, и просили научить владеть мечом. Мессала долгое время хмурился, отказывался, но потом сдался - правда, вместо меча он держал в руках такую же палку, как и его маленькие солдаты. Иуда видел его по утрам, когда он уходил к своим маленьким друзьям, которые уже радостно галдели на пороге, и по вечерам, когда он возвращался в их сопровождении, уставший, но как-то по-особенному умиротворенный и счастливый. Самый крупный из мальчиков, Иона, всегда подставлял Мессале свое плечо, когда тот поднимался по ступеням, и громче всех кричал "Доброй ночи, дядя!". Иуда не мог знать точно, рад ли был Мессала стать "дядей", но точно был уверен, что его брату это пошло на пользу.Иуда все больше времени проводил в трудах, трудился, не покладая рук, так, что вечером за ужином едва ли мог поддержать беседу, засыпая от усталости. Даже когда плотник покидал свою мастерскую, Иуда оставался, и находил для себя множество дел - необходимо было убрать отовсюду стружку, разобрать и убрать по местам инструменты, или доделать что-то, что можно было бы сделать на следующий день. Дел было много и в конюшне - иногда до глубокой ночи Иуда мог разбирать сбрую, оглядывая каждое крепление, каждую деталь, отмечая, что нужно заменить, что сдать в починку, а что еще вполне пригодно. Что-то держало его, заставляя находить для себя все новые и новые занятия, проводить вечера в одиночестве. В доме не было никого, с кем бы Иуда не хотел видеться - напротив, он был рад каждой минуте, проведенной с родными. Радовался каждой минуте, проведенной с семьей, но все равно все чаще не приходил к ужину, тщательно выискивая, чем бы заняться.-Почему ты не идешь домой? Мама волнуется, - с такими словами Мессала возник на пороге мастерской, где Иуда безо всякой видимой цели перекладывал с места на место рубанки и прочую утварь.-Я только хотел закончить работу, - Иуда почувствовал себя невероятно нелепо, осознав, что уже более часа бесцельно перебирает инструменты. Ему так же было невероятно неловко от того, что брат его нашел в себе силы прийти через весь город в эту мастерскую затем только, чтобы позвать к ужину. - Не стой, Мессала, проходи, садись, тебе же...-Нет, это ты выходи. Мать едва заснула - так переживала, что же с тобой делается. Уже ночь, Иуда. Идем спать.Иуда видел, что Мессала и сам засыпает, и от этого стоит, пошатываясь. Мессала выглядел очень уставшим, а плечи его были перекошены от неизбежного использования костыля. Иуда мог только предположить, как болит его спина от такой неравномерной нагрузки, и как ломит руку, на которую ему приходится опираться. За последние несколько дней Иуда почти не видел его, и теперь, когда Мессала стоял перед ним, уставший и полусонный, Иуда чувствовал нечто вроде того, что заставляло его трудиться до изнеможения, чувствовал какую-то острую необходимость занять свое тело и разум как можно более тяжелой работой, чтобы ни одна мысль, кроме мыслей о сне и еде, не отягощала его разум.
Ночная прохлада приятно остужала тело, разогретое за весь день тяжелой работой, и освежала мысли, роящиеся в голове от усталости.-Эти дети так меня любят, представляешь? Этот Иона готов меня на руках носить, кажется. Да они все готовы меня таскать, лишь бы я им рассказывал всякие бредни про дальние страны. Я им соврал, что мою ногу сожрал дракон, пока я спал. Ну а ты - чем ты занят целыми днями? - довольно ловко управляясь с костылем, Мессала ухитрялся держаться рядом с Иудой, не отставая, однако Иуда видел, как кривится его лицо от ломоты в спине. Тогда, не мудрствуя лукаво, Иуда просто предложил Мессале взобраться на свою спину, чтобы дать отдых его уставшему телу.-Я целыми днями играю с мальчишками, а ты работаешь в поте лица. Не думаю, что я устал больше тебя, - так Мессала надеялся отказаться от помощи. - К тому же, я наверняка разжирел от безделья, и ты переломишься пополам.-Еще слово, брат, и я понесу тебя на руках, как девицу.Тогда Мессала, усмехнувшись и выругавшись в сторону, вручил Иуде свой костыль, и, невероятно смущаясь, попросил его присесть.
-Только не хватай сильно за мой окорок, а то я буду орать и ерзать, - Мессала, как ни старался, не мог удержаться бедрами за бока Иуды - то, что осталось от правой ноги, не очень-то повиновалось телу, от левой ноги в такой ситуации не было никакого толка, а повиснуть на плечах Иуды казалось и вовсе бессмысленным. - Слушай, отпусти, я сам.-Нет.По пути до дома Мессала, все же устроившись удобно на спине брата, тихо рассказывал о своих воспоминаниях из детства - как они оба, будучи мальчишками, выбирались из дома, и соревновались, кто в ночной темноте не побоится отойти дальше от дома. Мессала всегда побеждал - не страшась, заходил за угол, а потом и добегал до колодца, даже не оглядываясь. Иуда же отходил от дверей не дальше, чем на20 шагов, и никогда не отваживался зайти далее - ему всюду мерещились разбойники и демоны, готовые утащить его в темноту. Мессала всегда смеялся над его страхами.-Но знаешь, каждый раз, когда я, раненный, лежал в забытьи, мне тоже казалось, что демоны, которых ты боялся в детстве, ждут, чтобы схватить меня и разорвать. А когда я очнулся без ноги, я долго не мог поверить в это, и думал, что сплю, и ногу просто оторвали твари из твоих страхов. В детстве кошмары тебе снились, а теперь до этих кошмаров дорос я. Честно, я до сих пор иногда щипаю себя, бью по щекам и думаю, что проснусь с двумя ногами в своей постели, а мама пожелает мне доброго утра.
-А еще, Иуда, когда я засыпаю, то надеюсь, что не проснусь. А проснувшись, боюсь оказаться мертвым, - об этом Мессала заговорил, уже сидя в своей постели, когда Иуда уже стоял в дверях его спальни, собираясь уходить. - Я просыпаюсь, и хочу бежать, чтобы скорее увидеть человека, который сказал бы мне, жив я или мертв. Но если я не могу бежать - значит, я жив, ведь даже я не заслужил бы быть безногим и после смерти. Ведь не заслужил же?-Конечно же, не заслужил. Но хватит думать об этом, брат. Ты проживешь долгую, даже счастливую, жизнь, и я сделаю все, чтобы... - Иуда запнулся тогда на полуслове. Что он мог сделать? Ведь ничего. Мог только нести своего брата, как он нес его много лет назад, и слушать его рыдания и вопли боли, когда это необходимо.
-Свою долгую и счастливую жизнь я прожил пять лет назад.Той ночью Иуда так и не покинул спальни своего брата. Мессала вновь говорил, много, тихо и с надрывом, не ожидая от Иуды ответа. Вот зачем он шел через весь город в мастерскую плотника. В этот раз его мучило их с Иудой общее детство - единственное общее, что он не сумел разрушить своей гордостью и тщеславием, единственное хорошее, что он сохранил в своем сердце, и что ему удалось пронести в сохранности сквозь бои и войны, единственное, что держало его на плаву, когда демоны из снов Иуды тянули его ко дну кровавого омута. Той ночью, когда ушедшее, дружное, светлое детство мучило их обоих, они уснули рядом, так, как и в детстве засыпали вместе, увлекшись детскими фантазиями о славных сражениях и дальних странствиях. Разве что больше они не грезили победами и свершениями, и не были ни детьми, ни братьями. Засыпать было мучительно и невыносимо - будучи ребенком, Иуда чувствовал что-то подобное в ночь перед днем рождения или каким-нибудь другим праздником. Ожидание чего-то неизвестного сдавливало грудь, и Иуда боялся сделать лишнее движение, чтобы не отогнать от себя сон, чтобы забыться как можно скорее, боялся вдохнуть полной грудью, чтобы не выдохнуть остатки спокойствия и дремоты. Сердце, казалось, клином встало в горле, а воздух в легких шуршал на весь дом. Вот от этого он и прятался в мастерских, от этого скрывался в конюшнях Илдерима. Иуда замерзал без дыхания и движения рядом со своим бывшим братом, который снова, опять провалился в глубокий сон, выговорив еще одну часть своей переломанной души. Мессала, даже исхудавший и покалеченный, казался невероятно теплым, таким теплым, что непременно хотелось согреться от него. Так выглядели спящие лошади, за которыми присматривал Иуда - они стояли себе безмятежно, тихо фыркали во сне и прядали ушами, и бока их были настолько теплыми, что, казалось, можно было бы согреть всю ночную пустыню. После слов Мессалы о том, что засыпая, он мечтает о смерти, Иуде было особенно горько. Как может его брат, выживший столько раз, после стольких падений, которого сам Бог вернул Иуде из небытия - как может он хотеть вновь покинуть их всех, как, почему? Что семья, что он, Иуда, сделал не так? Мысль эта раз за разом хлестала Иуду по лицу, до тех пор, пока в холодных его глазах не выступили горячие, как давнее, пережитое горе, слезы. Он видел слезы Мессалы, но ни за что не допустил бы, чтобы брат застал его плачущим. Повинуясь мучительному порыву, Иуда приподнялся на локтях, а затем опустился к лицу Мессалы с тем, чтобы невесомо коснуться губами его лба, задыхаясь от сухих, колких слез, вонзившихся в горло, под ребра и в спину. Так целуют усопших прежде, чем задвинуть могильную плиту, так целовал Иуда своего брата, который выжил бы и под сотней могильных плит, но искал смерти каждую ночь. Иуда понятия не имел, что сказал бы, если бы Мессала спросил его об этом поцелуе, но точно знал, что скажет, когда оба они проснутся завтра, прекрасным светлым утром. Он скажет брату "Ты жив", и пожелает доброго утра.