Часть 2 (1/1)

Илдерим, шейх-кочевник, сообщил, что идти осталось недолго, и меньше, чем в двух днях, их ожидает город, где каждый сможет начать жить заново. Эта новость оживила каждого из путников, изнуренных долгими скитаниями по пустыне, каждого, кроме Мессалы?— он спал безмятежным сном среди свертков ткани в одном из обозов. Так спят люди, оправившиеся от тяжелой болезни?— спят крепко в любой, самой неудобной позе, в самом неподходящем для этого месте, так, словно никогда не имели лучшего места для сна. Он спал весь прошлый день, легко и быстро уснул, едва кочевники запели свои песни у костра, а утром не пожелал ехать верхом, устроившись вместо этого в обозе с тканями, где и спал сейчас.Иуду и самого клонило в сон после того, как он провел ночь, впервые за долгое время наблюдая своего брата спящим. Не оцепеневшим под тяжелой тканью, съежившимся в попытке болезненного забытья клочком увечной плоти, но спящим, спокойным, умиротворенным. Его не беспокоил даже ночной холод, как если бы в жилах его вновь текла горячая, юная кровь. Иуда долго смотрел на своего брата в ночной полутьме. Ничего в нем не осталось больше от римского воина, эта его личина отсохла и отвалилась, как короста с ободранного колена. Он теперь совершенно точно был намного меньше?— исхудавший от боли, от стыда Мессала казался едва ли не в половину меньше себя прежнего, хотя, возможно, так казалось от того, что на нем не было доспехов, в которые он раньше облачался при помощи целой свиты слуг. Отрасли немного его волосы, которые здесь, в пустыне, не кому было постричь, да и незачем. Мессала всегда остригал свои волосы так коротко, как только мог?— из-за того, наверное, что в детстве его дразнили за девичьи локоны. Конечно, ни он сам, ни Иуда этих локонов не помнили, а в ночной полутьме Иуда разглядел лишь блестящие в лунном свете седые волосы, и мягкие, крупные завитки надо лбом. Конечно же, Мессала острижет их, как только вернется к нормальной, привычной жизни. Хотя, возможно, и не острижет, поскольку наверняка сообразит, что волосами можно скрыть изуродованное ухо, хоть скрывать это и не было никакой нужды. Мессала спал с приоткрытым ртом, так, что зубы, которых он почему-то с детства стеснялся, как и своих кудрей, тонкой белой полоской виднелись в полутьме. Он не сжимал больше губы в тонкую линию, напряженно дыша через поломанный однажды нос, а значит и в самом деле спал, излечиваясь во сне ото всех ран, которые нанесла ему жизнь, Иуда и которые нанес себе он сам. Сейчас, с лицом, пересеченным шрамами, с заострившимся носом и острыми скулами, даже без ноги он выглядел уже куда более здоровым, чем в тот день, когда в великолепных латах и великолепном теле вышел на ту самую гонку. Иуда смотрел на своего брата, и это наблюдение рождало в его груди тянущее, горьковатое чувство?— не сожаления, не жалости, нет. Это более всего было похоже на ломоту в мышцах, которая возникает, стоит сбросить тяжелую ношу или разогнуть спину после долгой коленопреклоненной молитвы. Мессала, его брат, выглядел страшнее, чем когда-либо в своей жизни, но и прекраснее, чем когда-либо до этого. Под утро, уже засыпая, Иуда отметил, что вместо корявой палки рядом с постелью Мессалы все же лежит тот самый костыль, на который Иуда потратил предыдущую бессонную ночь, и занозы от которого до сих пор зудят в ладонях.Иуда давно заметил, что так тепло сперва встретившие Мессалу мать и сестра теперь держатся от него в стороне.Не избегают его, но и не пытаются начать разговор первыми. Мать совершенно точно не держала на него зла?— зла она натерпелась уже предостаточно, и ее старое, измученное сердце просто не могло более хранить в себе злобу. Она была само всепрощение?— Иуда увидел это, когда она упала на колени перед приемным сыном, свалившимся с коня, как обняла его темную голову, убирая волосы и песок со лба, прижимая его к иссохшей груди, как кричала, умоляя помочь ему, словно это не он отправил ее и Тирзу на крест, как целовала его висок, оцарапанный при падении об острые мелкие камни. Мать, гнившая в пещерах прокаженных пять долгих, мучительных лет, плакала над сыном, ушибшимся о землю, который отправил ее в те пещеры.Тирза же быстро остыла после теплой встречи. Она, молодая, красивая женщина, пять лет не видевшая света, не жившая, слишком хорошо помнила, что мог сделать и чего не сделал мужчина, которого она, возможно, любила. Любить друг друга удобно, будучи рядом, в достатке, благоденствуя - поэтому при венчании и клянутся любить друг друга даже в горести. В горести Мессалы не было с ней, но горести эти постигли Тирзу по его вине в том числе. Сестра Иуды была доброй женщиной, но вовсе не глупой. И когда ее некогда возлюбленный римлянин падал с лошади, теряя сознание от боли, когда скрипел зубами, пытаясь ходить без посторонней помощи, она смотрела на него с жалостью, но без сожаления о том, что стало с ним. С Иудой о Мессале она не говорила, и вряд ли говорила даже с матерью, которая всегда была против их возможного союза. Их семья была разрушена до основания, но пока им, так или иначе, довольно хорошо удавалось если не держаться вместе, то не отдаляться друг от друга.Мессала проснулся от своего долгого сна только ближе к вечеру, когда люди Илдерима уже ставили шатры и готовы были петь свои диковинные песни у костра. Тирза с матерью были заняты чем-то у очагов, а Иуда бродил среди лошадей, полусонно переминающихся с ноги на ногу после долгого дня пути. Это были хорошие лошади?— сильные, поджарые, красивые и быстрые, которых никогда не запрягали ни в повозку, ни в телегу?— они были выращены лишь для того, чтобы стремительно нестись по арене; это были и лошади ?похуже??— не столь чистых кровей и не такие, возможно, умные, но совершенно добрые?— их запрягали в телеги, их седлали для долгих переходов. Иуда любил лошадей наверняка даже больше, чем некоторых людей. Лошади могут быть своенравны, но никогда не имеют в своих головах злого умысла. Лошадь может напугать, но самый больший страх всегда будет в ее собственных глазах. Лошади не умеют говорить, но умеют слушать и любят разговоры.-Посмотри-ка, как ты им нравишься,?— Мессала удивительно неслышно смог появиться совсем близко от Иуды, прямо за его спиной. —?Гляди, эта твоя поделка и в самом деле удобная?— я хожу даже лучше тебя!-Однако, как ты напугал меня! —?Иуда рассмеялся. Мессала всегда был вот таким?— смеялся над собой больше, чем над кем-либо, и терпеть не мог вызывать к себе жалость.И ведь действительно, Мессала довольно хорошо держался, и смог уже приспособиться к передвижению с помощью костыля. Опираясь на него, Мессала вполне уверенно стоял на земле, и устоял даже, когда лошадь, видимо, играя, ткнулась мордой ему в живот. Тогда он снова улыбнулся так, как не улыбался уже очень давно?— только уголки губ слегка приподнимались, справа больше, а слева совсем незаметно, как если бы улыбку он хотел скрыть.-Но-но, эй, хорош! —?все так же улыбаясь, Мессала оттолкнул от себя лошадиную морду, когда лошадь зачем-то подцепила губами ткань его рубахи и принялась жевать. Лошадь фыркнула и отвернулась, а Мессала отшатнулся назад, и упал бы, если бы Иуда не успел придержать его под локти.-Я люблю их, знаешь ли. Когда меня выпускали на арену, как диковинного зверя, у меня не оставалось ни одного друга, кроме лошадей, запряженных в колесницу. Я молился богам, своим и твоим, чтобы мы добрались до финиша живыми. И ведь даже те, с кем я бился плечом к плечу, там, на трибунах, в безопасности, делали ставки на мою жизнь, как будто мы вовсе не знакомы, как будто я… Ну, как будто я просто еще один конь в упряжке,?— вдруг сказал Мессала. Сказал спокойно, без надрыва или злобы, словно бы между делом потрепав лошадь за ухом. —?Хороший конь, но все же конь, каких есть еще полные конюшни. Если бы я остался там,?— Мессала неопределенно дернул головой, должно быть, указывая на оставшийся далеко позади и далеко в прошлом Иерусалим,?— если бы я остался там, одноногий, наверное, меня забили бы, как увечного коня, и сожрали бы. Ну, то есть жрать меня, конечно, никто бы не стал, но… Но и кормить подыхающего коня не стали бы тоже. Как думаешь, что там сейчас делается? Пилат, должно быть, рвет на себе волосы, а?-С чего бы? Его народ хотел зрелища, и он им его дал, и какое! Гордость Рима Мессала Северус, непобеди…-Ну хватит, я сам прекрасно знаю, что было дальше, можешь не продолжать,?— на удивление легко и беззлобно сказал Мессала, толкнув Иуду плечом, словно в шутку, так, будто речь шла вовсе не о его позоре, увечье и публичном унижении. А потом снова улыбнулся?— неловко, непривычно.-Извини.-Да брось. Мы оба могли сдохнуть там, и слава богам?— твоим, моим, нашим, что не сдохли. Идем к огню, тут становится холодно,?— с этими словами Мессала, мягко хлопнув лошадь по спине, направился прочь, к костру, где женщины уже пели вполголоса, а мужчины громко смеялись.И Иуда пошел за ним?— догнал за пару шагов, и пошел рядом, придерживая брата за пояс. Наверняка этой ночью Мессала тоже будет спать, но в этот раз будет спать и Иуда, зная, что больше его брат не станет мучить себя прошлым. Сегодня Иуда, должно быть, будет спать, как младенец, погрузившись в сон под дивные песни, и даже холодное дыхание пустынной ночи не разбудит его.