Глава 14. Вирджиния. (1/2)
На следующее утро, сразу после завтрака привели Вирджинию. Я услышал внизу ее голос, который невозможно было спутать ни с чьим другим, и в этом не было ничего удивительного.
- Уберите от меня свои грязные руки!На лестнице, прямо под моей камерой раздался шум и чей-то голос произнес:- Леди, чем меньше вы будете брыкаться, тем быстрее вы от меня избавитесь.Почти вежливо. Очевидно, отчет эксперта ФБР по баллистике еще не был получен. Затем раздался скрежещущий звук шагов по металлическим ступенькам лестницы, и она возникла в конце коридора, в двадцати футах от меня, и бросилась ко мне на своих красных шпильках, заскользила по направлению ко мне своей танцующей походкой, не обращая внимания на помощника шерифа позади нее.
- Зайка, что эти грязные сволочи с тобой сделали? Ох, мой милый!Она подбежала ко мне, потянулась ко мне сквозь прутья решетки, впилась в мои руки свои длинными, неухоженными, ненакрашенными ногтями, попыталась поцеловать меня через решетку, сбросив на пол свою вызывающую желто-коричневую шляпку.- Детка, не разноси это место, - я улыбнулся и внезапно понял, что мои ссадины больше не болят. Это была самая странная вещь, которая со мной происходила, прежнее ощущение уверенности и лихости вновь охватило меня вместе с запахом ее духов, естественно-детским запахом ее духов. Мои раны стали чем-то большим, чем просто раны. Они придавали мне оттенок героизма и особое очарование, а шины на сломанных пальцах добавляли щеголеватости.- Ты сбрил усы, - заметила она. – А где твои прелестные очки в стиле Уильяма Голдена?- Они мне теперь ни к чему, - ответил я. – Здесь все знают, кто я.- Леди, если вы проследуете за мной... - кротко обратился к ней помощник шерифа.- Тим, это все пули, - продолжала она, не глядя на него. – Когда они бах, бах, бах повсюду вокруг меня, черт, я никогда не видела столько пуль в своей жизни, а то бы я тебя никогда не бросила, зайка. Я бывала с тобой стервой, но я никогда бы тебя не оставила. Ты же знаешь.- Я знаю.И я был абсолютно честен, говоря это, ну или думал так. Она была прекрасна. Я хотел прикоснуться к ней, обнять ее всю, и теперь, когда она стояла передо мной, Нона стала теперь не более чем куском засохшего кекса и ломтем черствого хлеба. У Вирджинии была эта особенная сила, способность стирать из памяти других женщин, когда бы она того ни пожелала. Я видел, как она входила в комнату, полную хорошеньких женщин, таких как Лорали и ей подобные, женщин, которые до появления Вирджинии блистали великолепными фигурами и каждая своим особенным колоритом. Но при появлении Вирджинии они словно теряли свою форму, своеобразие и оттенки, и пока она оставалась в комнате, всех остальных вы видели словно через донышко бутылки из-под кока-колы.- Леди, - сказал помощник шерифа.- Расслабься, дедуля, это мой парень. Ох, Тим, без тебя мне было невыносимо. Я вернулась в город той же ночью. Сначала поехала в предместье, но там было так страшно, так что я вернулась, и там была хренова туча народа вокруг мэрии, а вокруг полицейского участка и того больше. Я слышала, как ты там кричал.- Я был очень в голосе, - сказал я.Появился еще один подручный шерифа, покрупнее и менее любезный, чем предыдущий, и вдвоем они оттащили Вирджинию в противоположный конец коридора, в правую камеру, примерно в дюжине шагов от моей собственной. Моя камера была в самом конце коридора, в тупике, под лестницей, и казалось, что решетки, отгораживающие ее, толще, чем у остальных, и прутья ближе посажены. Я тут же сообразил, что увлекшись ощущением своей эффектности и крутости, опьяненный созерцанием Вирджинии, я даже не расспросил ее об обстоятельствах ее ареста. Очевидно, ее допросили в полицейском участке или где-то еще, потому что когда подручные шерифа вышли, никто больше не посещал ее в тот день. Но она не подходила к дверям своей камеры. Наверно, она спала.Я знал, что было три камеры между ее и моей. Моим ближайшим соседом был огромный негр с бритой головой по имени Харвестер МакКормик Трактор Джонс, он сидел за нападение с нанесением тяжких телесных повреждений и попытку убийства. По соседству с ним помещался негр поменьше, тоже с бритой головой, настолько похожий на большого, что напоминал уменьшенное зеркальное отражение Харвестера МакКормика Трактора Джонса. Я не знал, как его звали, знал только, что посадили его за виски, которое он гнал из древесных опилок и продавал белым. Джонс звал его Коротыш. Не Коротышка, а просто Коротыш. Рядом с ним помещался белый по имени Джимми, который вел жизнь игрока, пока не убил другого игрока, по его словам, мухлевавшего в игре. Джимми рассказывал, что тот шулер оборудовал специальную маленькую комнатку для игры с узором из красных ромбов на обоях. Они с приятелем вырезали один из ромбов и закрепили его так, чтобы он болтался на одном гвозде. Таким образом, приятель мог подсмотреть, какие карты на руках у Джимми, а затем, сидя за этой хитрой стенкой, сигнализировать шулеру, постукивая тростью по носку ботинка. Один удар для туза. Два для двойки, ну и так далее, специальные комбинации для фигурных карт, флэшей и стритов.
А рядом с Джимми помещалась Вирджиния.На следующий день после ее появления наступило воскресенье, и городской священник, парень, о котором Джимми рассказывал мне позже, что его вышибли из пасторов в обычной церкви, вошел, остановился в коридоре и, используя в качестве кафедры нотный пюпитр, завел речь о ?бренности вещей?. Я не помню точное значение выражения ?бренность вещей?, но чем бы это ни было, это являлось темой проповеди, как я понял. Преподобный Пенни произносил скорее ?вредность?, чем ?бренность?. Я с тех пор встречался с Преподобным Пенни много воскресений подряд, но так ни разу и не собрался спросить, что за ?вещи? он имел в виду.Во время проповеди он спросил, не желает ли кто-нибудь произнести публичное признание. Харви МакКормик сказал своим глубоким задумчивым голосом, что хочет взять слово, и взял его:
- Я хочу сказать: несмотря на то, что я отпинал свою бабу, и засадил ей в печенку ножик для колки льда, я бы никогда не сделал этого снова, окажись она передо мной; и что свет снизошел на меня, и я все увидел ясно, и раскаялся, и будет благословенно имя Божие, аминь.Маленький негр сказал, когда пришла его очередь свидетельствовать:
- Я не оставил позади и вокруг себя ничего, кроме разорения, и я говорю прямо сейчас и прямо здесь, что Бог всегда был моим пастырем, и будет во веки веков. Аминь.Преподобный Пенни улыбнулся и повернулся к Джимми, который заявил, что не будет свидетельствовать, и более того, его уже задолбало выслушивать снова и снова, каждое воскресенье как два ниггера твердят одно и то же; но если уж ему приходится выслушивать всю эту лабуду, то, по меньшей мере, он просит избавить его от участия в этом идиотизме; и кроме всего прочего он знает Харви МакКормика всю свою жизнь, и знает, что пока у него под руками будут ножики для колки льда, и женщины в которых можно их засунуть, Харви будет продолжать их засовывать.
- Вы свою религию продвигаете, как табачная компания новую марку сигарет, - неприязненно заявил Джимми преподобному Пенни. – Я, Джимми, считаю, что религия это хорошо. И она совсем не зациклена на жутких грехах. Это уже всех бесит. Публичные свидетельства! Господи!Преподобный Пенни улыбнулся, открыл свой сборник с гимнами, отметил там нужные и укрепил его на пюпитре. Затем он прошелся по коридору, раздав каждому из нас по книжке, кроме Джимми, который не взял свою. Я увидел руку Вирджинии, просунувшуюся между прутьями и взявшую книгу, а чуть позже, когда раздалось пение, с изумлением выяснил, что ей известен напев гимна ?Славься, Славься, Славься?. У нее был сильный высокий голос, выделяющийся на фоне негритянских, но то, что она пела, было вовсе не ?Славься, Славься, Славься?, однако проповедник и остальные были слишком заняты своим гудением, чтобы это заметить. Она пела, вплетая слова в модуляции в духе спиричуэла, о том, что полиция нашла паккард со всеми вещами, деньгами и ее пистолетом внутри (все наши сбережения, за исключением трех тысяч, лежали в разных банках, и потому не могли возбудить подозрений), что они нашли машину, там, где она ее оставила, в лесу, в ночь моего ареста, после того, как она вернулась в город и уехала снова; что ее схватили в такси на окраине города, когда она пыталась уехать в Новый Орлеан – водитель такси сообщил по радио диспетчеру, что какая-то женщина предложила две сотни за тридцатипятидолларовую поездку до нового Орлеана; что она провела большую часть времени до ареста в маленьком отеле в Мэйсонвилле, мертвецки пьяная, боясь решиться хоть на что-то, пока город так взбаламучен, зная, какого рода обвинения мне предъявлены. В гимне было четыре куплета. За ним последовал ?Любовь Возвышает Меня?, более протяжный и менее подходящий для целей Вирджинии, и все что она сумела донести до меня в продолжение него, это то, что мы должны договориться о какой-то истории, какой-то общей версии, которой будем придерживаться, и повесить убийство полицейских на кого-нибудь другого. На каких-нибудь незнакомцев в зеленой машине. Преподобный Пенни и негры пели в три голоса, совершенно не в лад, Пенни дирижировал, и я отчетливо слышал все, что она хотела до меня донести. Слово ?убийство? звучало странновато в этом гимне. Так же как и слово ?пистолет?. Так что не удивительно, если они ни разу не попадались вам в текстах сборников с гимнами.Преподобный Пенни вернулся тем же вечером к своей заключенной в железные клетки пастве, и проповеди с пением возобновились. Я к этому времени в совершенстве приноровился улавливать голос Вирджинии в звуках гимнов и последовал ее примеру, пытаясь отвечать. Но неумело, не так хорошо, как она это делала. Я заметил, что Джимми пару раз на меня как-то странно взглянул, и начал петь правильные слова до тех пор, пока он не отошел от двери камеры. Преподобный Пенни разводил руки в стороны во время пения и раскачивался взад-вперед с таким усердием и самоотречением, что вряд ли был способен расслышать те вопросы и ответы, которыми мы обменивались с Вирджинией. Вы скажете, что он был человеком, преданным своей вере. И посвятившим себя ей без остатка. В буквальном смысле – он так был увлечен священным трепетом своего общения с Богом и тем, что это для него значило, что со своей паствой общался с некоторой безучастностью. Каждому приходилось прилагать слишком много собственной энергии и силы, чтобы сосредоточиться. Харви МакКормик Трактор Джонс и маленький негр, как это заведено у их расы, придавали больше значения мелодии, чем словам, и те звуки, что исходили из их черных глоток, действительно были прекрасным пением. Никто не в состоянии петь так прекрасно и при этом слышать еще кого-то.Меня беспокоил только Джимми. Но я надеялся, что его горькое разочарование в законе наглухо запечатает ему рот, даже если он что-нибудь слышал. Итак, в ожидании того, когда соберется суд присяжных Вирджиния и я посредством гимнов вырабатывали собственную музыкально-логически-правдоподобную версию событий, чтобы предоставить ее суду. Она строилась вокруг несуществующей зеленой машины, но даже если это не прокатит, эта версия все равно была лучше, чем вообще никакой. Я знал, что пройдет еще три или четыре дня, прежде чем созовут суд присяжных и предъявят нам официальное обвинение в убийстве, и я плохо спал по ночам в течение этого времени. Я просто лежал на своей койке и смотрел в конец коридора, где была камера Вирджинии; зарешеченная дверь в ее камеру при этом наклонялась под странным углом. Окно моей камеры представляло собой лишь узкую щель в стене, но я думаю, окно в ее камере было гораздо больше, потому что по ночам лунный свет широко и сентиментально лился на пол у дверей ее камеры, и поэтому противоположный конец коридора был освещен ярко, почти как днем. Я перевернулся на живот, вглядываясь в лунный свет, знал, что он омывает и ее сейчас, проникая сквозь окно и прутья двери; и гадал как выглядят ее сливочные локоны, рассыпавшиеся по подушке в этом серебристо-голубом свете. Мне до боли не хватало ее, изумительной нежности ее прекрасного тела, блеска ее глаз, глядящих в мои. Нона? Кто такая Нона? Я желал Вирджинию, она была сотворена из лунного света, сумасшедшего лунного света, излучала пронизывающее сияние, вся состояла из серебряных ямочек и впадинок, у нее было лишь одно предназначение, и лишь для него она была сотворена, и была в этом совершенна. Я грыз костяшки пальцев и желал Вирджинию. Я вглядывался в лунный свет, льющийся сквозь прутья решетки на пол ее камеры, и удивлялся, как мне только могла приходить когда-то в голову мысль о том, что можно устать от такой девушки, как Вирджиния.Я сел на койке, вцепившись в матрас и ослепленно мигая.Тернер Ловетт, тюремщик, стоял в противоположном конце коридора, у ее двери, оглядываясь вокруг. Естественно он не мог меня видеть в моем темном тупике, но он долго смотрел в мою сторону, прежде чем вставить ключ в замок на ее двери. Металл слегка заскрипел о металл, он вынул ключ, отворил дверь камеры и проскользнул внутрь, закрыв ее за собой и заперев изнутри. Я видел, как его кулак сжал один из прутьев решетки и потянул за него, закрывая дверь, а потом вновь раздался скрежет ключа. Лунный свет позолотил густые волоски на его пальцах. Весь следующий час, я сидел там, обливаясь потом и скрипя зубами в чистой агонии ненависти, желания и чего-то еще, чего я не могу вам объяснить. Что бы это ни было, меня от этого трясло и корежило, и утром я не мог ничего есть.Следующей ночью я ждал Ловетта, не отрывая взгляда от коридора дольше, чем на несколько секунд, напряженно высматривая хотя бы отсвет сигареты напротив двери ее камеры. Стены давили на меня, словно сдвигаясь теснее и теснее, и я помню, как мне хотелось вскочить с койки, раскинуть руки и оттолкнуть их прочь от себя, чтобы я мог свободно дышать и думать, осознать происходящее во всей его черной, грязной полноте. Это было гораздо хуже, чем в Новом Орлеане, когда она ошивалась по ночам с Эдди и возвращалась ко мне с подчеркнутым выражением свершившегося факта в своих лавандово-серых глазах, говоря:- Скучал по мне? Нас очень долго не было, зайка?Можно было списать это на деньги и причудливую, историческую, греховную атмосферу старого Нового Орлеана, атмосферу безнаказанного богатства, на случайную прихоть изголодавшейся по развлечениям, опьяненной деньгами девушки, выжившей в дебрях Нью-Йорка. Можно было списать это на что угодно. Но здесь была тюрьма. Сидя здесь, в вонючей клетке, на грязной койке в окружении всех этих ничтожных, бритоголовых, волосоруких козлов, уже нельзя было утешаться влиянием атмосферы. Около часу ночи Ловетт возник в лунном свете у двери ее камеры и вошел внутрь, как накануне. Я слышал ее хихиканье, громкий скрип койки, а потом все стихло. Я слышал, как она сказала:- Нет, погоди минутку, Тернер.Койка снова скрипнула, чуть громче. Затем раздался глухой удар, потом еще несколько ударов и негромкий стон.Дверь камеры распахнулась, и она появилась в коридоре, покачивая бедрами и связкой ключей, подняв их высоко в луч лунного света, так, чтобы я мог их видеть. Она направилась ко мне, но на полдороге развернулась, возвратилась к своей камере и заперла за собой дверь. Когда она, наконец, меня выпустила, мы чуть не съели друг друга.
Потом она сказала:- Тим, старый дурак не вечно будет в отключке. Нам лучше спуститься и выбраться отсюда, пока он не начал вопить.Она сказала, что, по его словам, внизу никого не было, а в квартире тюремщика находились только миссис Ловетт и ее дочка, а их и пушкой не разбудишь, если они заснули и начали храпеть. По поводу храпа она оказалась права. Мы еще на лестнице его услышали. Тяжелая железная дверь отделяла лестничную площадку от приемной, или как там эта комната называлась. Я впал в страшную спешку и потратил из-за этого пять минут, пытаясь подобрать к замку нужный ключ из связки. Каждый ключ казался больше предыдущего, и гораздо больше скважины. Все эти ключи дребезжали, и звякали, и бились о кольцо, и о дверь, и один о другой, как колокола на колокольне.
- Быстрее, Тим, мне кажется, я слышу что-то наверху.
Но чем больше я торопился, тем хуже у меня получалось, нужный ключ никак не находился.- Тим, там наверху определенно что-то происходит. Наверно это Ловетт.Мы пересекли приемную и трудились уже над замком наружной двери, и Вирджиния дышала все чаще и чаще, но не чаще, чем я.- Поторопись, Бога ради, поторопись, - твердила она.
Снаружи, на бегу к Новоорлеанскому шоссе она сказала:- Я ударила его стулом, маленьким таким стулом. Надолго это его не задержит. Но Господи Боже, как же здорово было его бить!Она рассмеялась и стиснула мою руку. На улице мы никого не встретили, кроме какого-то парня в рабочем комбинезоне, который шел на работу, откашливаясь и отхаркиваясь, пытаясь избавиться от привкуса ночных сигарет. Я знал здесь каждую улочку. Было ощущение, что мы движемся навстречу чему-то особенному, чему-то новому, огромные дизельные грузовики со свистом проносились по шоссе, а мы стояли по пояс в траве, голосуя, чтобы добраться до Нового Орлеана. Вирджиния нервничала и колебалась.