Глава 10. Мои Знакомые - Старые и Новые. (1/1)

Если бы я попытался предоставить вам что-то вроде подробного отчета о том, что я делал в промежутки времени между моим прибытием к зданию и гудком, возвещавшем о появлении машины номер 12, я бы солгал. Я помню отдельные вещи – то, как гравий тротуара хрустел под моими ботинками, и как много людей было на улице – или мне просто так казалось? Они входили и выходили из здания и толпились напротив него... Я помню, что день был омерзительно жарким для первого сентября на высоте мили над уровнем моря, и что какая-то поблекшая женщина, одетая во что-то наподобие куртки Эйзенхауэра все возвращалась ко мне, снова и снова пытаясь продать мне красный бумажный мак на проволочном стебле. Но я не в состоянии был думать ни о чем, ни о Вирджинии, ни о деньгах, ни о женщинах с маками.Внезапно я увидел машину номер 12. Она была уже здесь. Я осторожно обошел ее и убедился, что водитель уже в здании.На мне было что-то вроде униформы, хотя на самом деле это была не униформа – я купил ее в отделе спорттоваров неделю назад, стального цвета брюки и рубашка из грубой шерсти. Почти того же цвета, что и настоящая униформа банковского служащего. Сверху я надел поплиновую куртку на молнии, с вязаной талией, достаточно свободную, чтобы спрятать кобуру моего верного 357-го калибра. В общем и целом, я не должен был особо привлекать внимание, околачиваясь вокруг машины номер 12 и поджидая, пока охранник приоткроет железную дверцу и выбросит обертку от жвачки.Я слышал, как он чертыхнулся, отпирая замок, прежде чем увидел его, и когда дверь приоткрылась, я просунул внутрь револьвер под углом вверх и – дело сделано. Пистолет был внутри. Я был все еще снаружи, глядя на охранника машины номер 12, вернее, между его глаз, туда же, куда и дуло пистолета. Я старался выглядеть как можно более дружелюбно для случайных прохожих, и это было не трудно, так как охранник мне ничего плохого не сделал, да он вообще ничего не сделал. Он просто отшатнулся от пистолета, и все пятился и пятился, пока его ноги не зацепились за сиденье, на которое он и сел, не попытавшись потянуться за оружием или что-нибудь сказать. А я уже был внутри, наедине с ним, захлопнул за собой дверь, и мне даже хватило места, чтобы выпрямиться в полный рост. Я вынул нож из левого кармана левой рукой, как и предусмотрено было по плану, нажатием кнопки на рукоятке раскрыл его за спиной, скорее почувствовав, чем услышав щелчок, с которым выскочило семидюймовое лезвие. Он не сдвинулся с места, даже когда я поменял руки с пистолетом и ножом местами, а потом лезвие вошло в него, и мне показалось, что меня сейчас стошнит. Лезвие вонзилось с хрустом – я как-то раньше не задумывался о костях. Когда вы представляете, как воткнете в кого-то нож, вы представляете только сталь и плоть, и совершенно забываете о костях. Я отодвинул панель позади водительского сиденья, просунул в отверстие всю правую руку и часть плеча и нащупал внутреннюю задвижку дверцы кабины. Она была маленькой, а по форме напоминала обычную задвижку на входной двери. Выпрыгнув из задней двери машины, я захлопнул дверцу, и она закрылась одновременно с тем, как мои ноги коснулись земли. На мне теперь была его кепка, кожаная, похожая на каску, кепка охранника, и я должен был в ней выглядеть совершенно как человек, для которого присматривать за бронированной машиной – рутинная работа. Он был лысым. При тусклом освещении внутри машины его голова сияла, как жемчужина, переливаясь розовым и голубоватым. В водительской кабине я разобрался с зажиганием при помощи кусочка толстой медной проволоки, завел стартер и съехал с тротуара. Мои наручные часы свидетельствовали, что я затратил на все дела только сорок секунд, и к тому времени, как водитель спустится и оглядится, я уже буду под навесом особняка Гойера. Если повезет. Если хоть чуть-чуть повезет. А на следующем светофоре я застрял на красном, и молодой полицейский сошел со своего поста на углу, подошел и слегка постучал костяшками пальцев по стеклу. Мой желудок подпрыгнул в груди и застыл, как кубик льда в пластмассовой формочке. Если бы у меня при себе были только деньги, я бы не так испугался. Но у меня с собой был еще и пожилой господин, валяющийся на полотняных мешках рядом со своим сиденьем, с семидюймовым стальным лезвием в груди. Свет сменился на зеленый, и кто-то засигналил позади меня, но коп продолжал долбиться все сильнее в пуленепробиваемое стекло и орать что-то, чего я не мог расслышать. А потом я увидел, как он улыбнулся, и я улыбнулся в ответ, мои губы при этом были настолько сухими, что прилипали к зубам. Но улыбки для него оказалось достаточно, и он махнул рукой, позволяя мне проехать. Я до сих пор не знаю, что ему было надо. Может, принял меня за своего приятеля. Или просто хотел поболтать. Все люди – братья, особенно люди с оружием и в форме. Вести бронированную машину оказалось не труднее, чем обычный грузовик, медленный в движении, но вполне управляемый. Тормоза были отличные, руль тоже в порядке, хоть и малость туговат, и каждый уступал дорогу этому железному ящику. Для тех, кто мог видеть, машина номер 12, сияющая насолнце алюминием, должно быть, представляла собой замечательное зрелище, въезжая на дорожку, поднимающуюся к особняку Гойера. Я преодолел ее в момент и оказался под навесом. Вирджинии не было видно, но трейлер стоял там, под навесом, прицепленный к паккарду. Подвесная стена или, лучше сказать, подъемный мост был опущен, и я закатился прямо внутрь, не останавливаясь, настолько близко к левой внутренней стенке трейлера, насколько было возможно. Когда нос бронированной машины ткнулся о веревку, натянутую поперек трейлера, подъемный мост потянулся вверх, на положенное место, веревка бесшумно скользила по блоку, как будто ее смазали жиром. Вуаля, и никаких подъемных мостов. Самая что ни на есть обычная задняя стенка. Гладкая, как детская попка. Взглянув на нее снаружи, вы бы не увидели ничего необычного, потому что я выкрасил ее в тот же цвет дохлого лосося, что и остальной фургон, и даже сделал несколько вмятин молотком для пущей убедительности.Единственная дверь, которую вы смогли бы заметить, была обычной входной дверью, в два с половиной фута шириной. Вряд ли кто-то мог представить, что в нее протиснется целая инкассаторская машина, не так ли?По крайней мере, я на это надеялся.Я дважды негромко посигналил внутри трейлера и услышал, как заурчал мотор паккарда, а потом шины заскользили по гравию дорожки, и мы тронулись. Благослови Боже, Вирджинию, лучшую из женщин, несравненного водителя паккардов.После того как мы немного проехали, я выбрался из машины с правой стороны, где я оставил почти два фута свободного пространства припарковавшись вплотную к левой стенке трейлера. У меня были при себе ключи охранника, поэтому я отпер заднюю дверь и забрался к нему внутрь. Вернее к деньгам. Теперь я мог как следует осмотреться. Лампочка, вделанная в железную крышу, прикрепленная к железной крыше внутри маленькой металлической сетки, похожей намутовку была достаточна яркой. Жалюзи в трейлере были опущены, и без электрического освещения не разглядеть было даже пальцы у себя под носом. Денежное отделение в машине номер 12 представляло собой правильный пустой куб, если не считать сиденья в левом переднем углу и лампочки. Сиденье было вращающимся, как в дешевых ресторанах, обычный деревянный диск, который, наверно, десять или двадцать лет полировался брюками охранника. Древесина была так изношена, что волокна торчали наружу, как нитки из мешковины. Я видел этот стул каждый раз, когда смотрел в сторону охранника, наверно поэтому мне это так запомнилось. А в сумках были деньги и ничего кроме денег, двадцатки и полтинники, все упакованные в специальную бумагу, в аккуратные пачечки с ровными краями, так что цифры можно было читать, как по книге. По пятьдесят купюр в пачке. Местами попадалось по сто в одной, но чаще всего было именно пятьдесят. Была одна пачка в сто сотенных купюр. Я поцеловал ее. У меня даже слюнки потекли при виде этого всего. Это было так круто, перебирать их, чувствуя под пальцами едва уловимые шероховатости, и они шелестели, когда терлись друг о друга. По-настоящему шелестеть могут только деньги. Я зарывался в одну сумку за другой, а затем в следующую, и каждая была набита деньгами, иногда вперемешку с чеками, но наличные были в каждой. Я был готов расцеловать заодно и охранника. Уголки его багровых сморщенных губ были приподняты, словно в полуулыбке, как будто он тоже ловил свой кайф от ситуации, тихо, но вполне искренне.Если отбросить чеки и считать только наличку, то и тогда здесь было не меньше 180-ти тысяч. Я заметил, что пол машины слегка накренился и поехал подо мной, и понял, что Вирджиния уже в горах. Я сложил деньги в башенку, сообразно с размером купюр, но она все время разваливалась, кода трейлер подпрыгивал на ухабах. Я весь покрылся потом, даже брюки к животу прилипли, безумно хотелось курить, и я удивлялся про себя, что от тряски по горной дороге машина номер 12 еще не провалилась сквозь пол самодельного трейлера.

Когда она, наконец, остановилась, я выбрался сначала из машины номер 12, а затем вышел через боковую дверь из трейлера, а она уже стояла на обочине, поджидая меня. Судя по панораме, мы были где-то в окрестностях Колорадо-Спрингс. Прежде чем я удостоверился в этом, она вцепилась в меня. Не могу сказать, что она меня поцеловала. Вернее укусила меня в рот и исцарапала мне плечи, как бешеная кошка, приговаривая, что я просто чудо, и это было что-то новенькое.- А сейчас, - сказала она,- надевай свою широкополую шляпу туриста и свои темные очки.Я притянул ее к себе, и она ласкалась, не дерясь и не толкаясь, а потом мы снова завелись, и все пошло по новой. Было похоже будто она хотела меня растерзать, разорвать когтями и зубами, а потом заползти внутрь меня, и если вы полагаете, что это было неприятно, так я вам скажу – поверьте, это было очень приятно. Я сказал:- Уже темно, детка, мне не нужны темные очки.

А она ответила:- Туристов не волнует, темно или нет, они всегда носят темные очки.

И она нацепила мне их на нос. Она сказала, что не может надеть свои только потому, что ей нужно вести машину. А со мной все в порядке. Девушка поведет.Остаток пути она обращалась со мной, как с мужем, который вернулся домой из офиса после тяжелого трудового дня и сообщил жене о продвижении по службе. Она зажгла мне сигарету от прикуривателя. Она включила радио, и все время спрашивала, нравится ли мне та программа или другая, и не сделать ли погромче?Она похлопывала меня по ноге, когода я дремал, она была осторожна на поворотах, чтобы не трясти меня... А когда она уже не могла стерпеть, тогда спросила меня, сколько же денег оказалось в машине. Я потянулся, зевнул и почесал затылок.- Восемьдесят восемь тысяч двести двадцать два доллара.- Это точно?- Более или менее. С поправкой на пару Кадиллаков.- Насколько более или менее?Я снова почесался.- Плюс-минус пять сотен. Ты же меня трясла, как в шейкере, пока мы ехали, так что подсчеты получились довольно грубыми.-Насколько грубыми?- Да ладно, в любом случае там не меньше восьмидесяти девяти тысяч улова.- Ох, Тим, ты ублюдок, но ты чудо.- Все остальное в чеках.- Ты чудо.- Детка, - сказал я, - будь уверена, я лучше всех об этом знаю.

Я снова потянулся, с некоторой осторожностью. Вам стоит быть поосторожнее, чтобы не хрустеть, когда ваши карманы набиты стодолларовыми бумажками. Даже и старыми. Позже я рассчитывал затолкать их под колпаки колёс паккарда или выпустить воздух из запаски и набить её купюрами. Странно, что она ничего не почувствовала, пока тискала меня. Мы провели ночь неподалеку от нашей старой стоянки над Криппл-Крик и первое, что я сделал, это переоделся в темноте по другую сторону машины и затолкал то, во что был одет, в сумку. И как следует запер кейс. Остальные деньги, восемьдесят девять тысяч, которые я решил поделить с ней, все еще были разбросаны по полу машины. Чем я хотел заняться прежде всего, так это поднять наш трейлер к заброшенному колодцу Кэти Левеллин, отцепить его, протолкнуть за порог шахты вместе с бронированной машиной и покойником внутри нее и покончить со всем этим. После того, разумеется, как мы выметем оттуда остатки наличности. Никаких очевидных улик против нас не будет, как только все лишнее туда отправится. К тому же без трейлера, громыхающего позади, нас черта с два поймаешь. Но чего я не предусмотрел, так это того, что толкать назад и вверх трейлер по дороге, которая больше похожа на канаву с каменными отвалами двенадцатифутовой высоты по краям, такую работенку трудно провернуть и при дневном свете. Ночью же это и вовсе невозможно. Вирджиния напомнила мне об этом.Она сказала, что все, что можно сделать, это подождать пока начнет светать и протолкать трейлер по этой траншее на рассвете, пока туристы дрыхнут в своих постелях в ?Империале?. И добавила, что у нее кое-что есть, чтобы скрасить ожидание. ?Южное Утешение?, сладкий ликер, который стоит попробовать. И мы пробовали и пробовали при свете луны, пока не потеряли способность изъясняться человеческим языком. Я повел ее внутрь и показал ей деньги, а потом мы вышли и попробовали еще, хотя я думал больше уже невозможно. Припоминаю, что, кажется, потом я раскладывал спальные мешки на камнях и собирал траву и ветки для подстилки. Пока я этим занимался, Вирджиния разделась, а когда я закончил и огляделся, ее уже не было поблизости. Я был, как я уже сказал, в каком-то трансе, нечувствительный к чему бы то ни было, но в состоянии достаточно соображать, чтобы заглянуть в багажник паккарда и проверить замок на кейсе. Я шатался вокруг, спотыкаясь и выкрикивая ее имя, правда, не громко и проверил, не свалилась ли она в пруд, но ее там не оказалось. Я вернулся и, борясь с головокружением, заглянул под трейлер, бормоча себе под нос, как любой перебравший, а потом я услышал это. Легкий шорох внутри трейлера. Эта маленькая шлюшка оглушила меня своим ?Южным Утешением?, чтобы поживиться без помех.Было не так-то просто забраться внутрь сейчас, но еще сложнее оказалось протиснуться между машиной и стенкой трейлера, чтобы оказаться там, где находились деньги. Сквозь щели между листами обшивки машины пробивался свет. Шуршание стало отчетливей.Она сидела на полу, обнаженная, усыпанная зелеными бумажками. Где-то позади нее маячил охранник, все еще притворяющийся мертвым. Она зачерпывала полные пригоршни зеленых денег и подбрасывала их в воздух – они падали, скользя по ее сливочным волосам, плечам и телу. Она издавала при этом звуки, которые ни один человек в жизни не слышал. Это были крики, похожие на шепот и смех, похожий на плач. Снова и снова. Купюры кружились сопровождаемые этими непередаваемыми звуками. Плавно скользили по ее тугому телу.Она не знала, что я еще в сознании.Я проснулся от сияния лунного света, бьющего мне в лицо и сразу же подумал об охраннике. Очнуться от глубоко сна и подумать о нем, было пугающе нереально, мне стало казаться, что он как-то не до конца мертв. Я постарался подняться, чтобы пойти туда и взглянуть на него. У меня внезапно возникло ощущение, что он исчез, вышел прогуляться в скалах, и его жемчужная макушка сияет при свете луны. Потому что он не умер подобающей смертью, как человек, который умирает от болезни в своей постели и в последний раз, когда я видел его живым, он был в полной мере живым, хоть и смертельно напуганным. При мысли о ноже мне даже сейчас делалось нехорошо, да и похмелье работало в этом же направлении. Я приподнялся на локте и попытался сесть. Но Вирджиния потянуламеня обратно к себе. Она все еще полагала, что я просто чудо. Я был чудом много раз, прежде чем мы заснули, и еще раз у меня бы просто не получилась, не прямо сейчас, даже под страхом смерти. Думаете, это не может быть вопросом жизни и смерти? А почему нет? Если ваша жизнь может зависеть от такой мелочи, как обертка жевательной резинки, она может зависеть от чего угодно. Она может зависеть от пули размером с горошину, или от сигареты, выкуренной в постели, или от плохого завтрака, после которого доктор во время операции забудет внутри вас ватный тампон. От заскользившей шины, от икоты, от поцелуя не с той женщиной. Жизнь эта собственность, взятая в аренду без определенного срока выплаты. Для каждого, высокого или низкого, подтянутого или жирного, белого или желтого, богатого или бедного. Теперь я это хорошо понимаю. Это особенно хорошо понимаешь в такой момент, как сейчас. Но думать об этом той ночью после ?Южного Утешения? было не так-то просто.- Ты чудо, - повторила Вирджиния, пощипывая меня за ухо и покусывая за шею.С такой женщиной, как Вирджиния, если вы не можете стать чудом сразу же, по первому требованию, она сможет сделать вас чудом снова через небольшой промежуток времени. Так она и поступила, и я забыл об охраннике. Нам удалось выбраться из спальных мешков на рассвете, одеться, поеживаясь от холода, но чувствуя облегчение при мысли о том, что нам осталось выполнить последний пункт плана. Вирджиния посвистывала, когда садилась за руль паккарда.Когда я сижу здесь и пишу обо всем, что с нами случилось, и пытаюсь выстроить события в нужном порядке, начиная с ванной в Кротц-Спрингс и кончая сегодняшним днем, столько всего приходит на ум, что трудно решить, какая часть событий больше всего заслуживает внимания. В бытность мою в Парчмане двое или трое близких приятелей говорили, что у меня слишком богатое воображение, особенно на то, что не надо, и я трачу слишком много времени на переживания о тех вещах, которые от меня не зависят. Джипи говорил, что я потому и был все время не в себе первые дни после того, как меня выпустили из одиночки. Он говорил, что одиночка сама по себе не более чем комната с койкой и тобой, комната это просто чистый лист, обычная пустая комната, достаточно удобная для того чтобы в ней заснуть или умереть. Но вот если ты начинаешь наполнять комнату своими собственными безумными мыслями, ты и сам начнешь сходить с ума. Джипи говорил, что моя самая большая проблема, возможно в том, что я все еще не смогу забыть, чему меня учили в школе: ?Они тебе говорили, что тот, кто много думает, становится умным, но, дружок, временами быть умным это самая большая глупость?.Однако никто не застрахован от мыслей. Можно исписать лист бумаги любой длины, извлечь все из головы и опустошить ее, но оно все равно не дает тебе покоя – цвета, формы, оскорбления, обиды. Я могу сидеть здесь, на койке в моей камере и таращиться на отштукатуренную стену с абсолютно пустой головой, а история, моя с Вирджинией история разворачивается передо мной на этой самой штукатурке. В ночной темноте она разворачивается невероятно отчетливо, даже когда я пытаюсь заполнить темнотой все свои мысли в надежде вытеснить из них все остальное. Когда я все это обдумываю и записываю, это не приносит мне облегчения, но словно снимает проклятье с самой темной части произошедшего, ведь когда эти картины вспыхивает на воображаемом экране внутри меня, они почти не причиняют мне боли, и я могу сказать: я признаю, что сделал это. Я сознаюсь в этом на листе бумаги. Ничего из этого я не рассказывал в зале суда. Я не говорил об этом раньше, даже когда они растянули меня на капоте машины и прижигали мне кожу сигарами. Я ничего не сказал. Но я излил это все на листы, которые прячу под матрасом, и когда мои воспоминания проясняются на бумаге, исходя из меня, внутри меня они словно блекнут.А теперь давайте проясним то утро, когда мы сбросили трейлер с машиной номер 12 и охранником в шахту Кэти Левеллин. Это стоит прояснить. Потому что я все время думаю об охраннике там внизу в темноте, плавающем в ней, словно в формалине, с лицом, размозженным о железную стенку машины, вечно поджидающем, когда водитель появится из здания на Эссекс-стрит. Его напарник давно забыл о нем, а он все думает о нем там внизу. А я думаю о нем самом. Бог свидетель, думаю.Было, должно быть, часов пять утра, когда Вирджиния начала толкать трейлер с главной дороги к квадратной дыре в земле, скрытой в тени старого сарая. У нее это получалось без проблем. Без малейшего напряжения. Я в это время шел позади трейлера, немного левее центра борозды, выкрикивая указания и направляя. Когда задник трейлера оказался не более чем в пятнадцати футах от края колодца, я свистнул, подавая ей знак остановиться. Здесь мы могли его отцепить и столкнуть в шахту своими силами. Я повернулся спиной к трейлеру, разглядывая склон совсем рядом с заброшенной шахтой. Я бросил быстрый взгляд внутрь, и при мысли о воде, бурлящей на дне, у меня кровь застыла в жилах. Я прикинул на глаз высоту каменных откосов, обрамляющих дорогу к шахте – за исключением последних нескольких футов прямо пред ней. Совсем просто. Это можно было сравнить с тем, как биллиардный шар закатывается в лузу. Мотор машины затих, потом снова взревел, и я развернулся как раз вовремя для того, чтобы увидеть задник трейлера, практически наехавший на меня – размытое пятно лососевой краски и листового железа.Я едва успел отбежать в сторону, обогнул шахту по кругу и сел на землю, не в силах унять дрожь. Хлопнула дверца машины. Я слышал ее шаги по камням, затем наступила долгая пауза, и вот она появилась из-за угла трейлера, улыбаясь, как ни в чем ни бывало. Бампер трейлера находился футах в трех от края колодца, но она совершенно спокойно обошла его, приблизилась ко мне и села рядом. Ее глаза были такими ясными, белки голубоватыми, как у младенца. Она была одета в шерстяную клетчатую юбку и кашемировый свитер, который скрывал ее фигуру. Трогательное зрелище. И я знал так же хорошо, как я знал запах и вкус ее тела, что она пыталась напугать меня, чтобы я сорвался в шахту. Я знал это, потому что видел ее, натирающую зелеными банкнотами свою кожу, купающуюся в них, молящуюся на них.

А сейчас она сказала всего лишь:- Тим, я подумала, нам стоило подъехать так близко, сколько возможно – чтобы было меньше риска зацепиться за камни, когда мыбудем толкать его.Я взглянул в ее лицо, но не увидел в нем ничего особенного, такое же свежее, милое и светлое, как и всегда.- Как скажешь, Вирджиния.- Куда мы отправимся прежде всего – чтобы потратить наши деньги?- Куда бы тебе хотелось?- В Новый Орлеан.- Почему нет?- Я хочу остановиться в отеле Сент-Чарльз-отель, сидеть там на балконе в бель-этаже и смотреть вниз через резную решетку на всех этих французишек.Я улыбнулся, и втянул локоть под пиджак, дотронувшись до кобуры пистолета. Со стороны должно было выглядеть, будто я просто почесался. Если ей нравится дурачиться по-женски, я буду дурачиться по-мужски. Я просто почесался. Мой пистолет. Пришло время убить Вирджинию. Мне вовсе не доставляло удовольствия вспоминать все мои идиотские слюнявые штучки в стиле ?люблю-люблю-тебя-больше-всего-на-свете?. Ветер был холодным. Мои руки дрожали, когда я стоял там и держал ее за руку, я притянул ее к себе так, чтобы она оказалась спиной к колодцу. А теперь я обнимал ее за плечи, и наши черные тени переплелись в лучах рассвета, перегибаясь через край ямы и растворяясь где-то в ее жуткой черноте. Но я не смог столкнуть ее туда – мне было бы проще сброситься туда самому.Потом мы отцепили трейлер и столкнули его туда, на глубину в две или трисотни футов. Всего лишь один глухой металлический удар. После этого стало тихо, как будто мы бросили его в черный бархатный мешок, если не считать едва слышных всплесков и позвякивания. Я издал глубочайший вздох облегчения. Спрятать как следует трейлер не проще, чем спрятать кирпич на теннисном столе. Разве что вам повезет найти щель размером с Кэти Левеллин.