Глава 9. Дело Сделано. (1/1)

Если бы я попытался предоставить вам что-то вроде подробного отчета о том, что я делал в промежутки времени между моим прибытием к зданию и гудком, возвещавшем о появлении машины номер 12, я бы солгал. Я помню отдельные вещи – то, как гравий тротуара хрустел под моими ботинками, и как много людей было на улице – или мне просто так казалось? Они входили и выходили из здания и толпились напротив него... Я помню, что день был омерзительно жарким для первого сентября на высоте мили над уровнем моря, и что какая-то поблекшая женщина, одетая во что-то наподобие куртки Эйзенхауэра все возвращалась ко мне, снова и снова пытаясь продать мне красный бумажный мак на проволочном стебле. Но я не в состоянии был думать ни о чем, ни о Вирджинии, ни о деньгах, ни о женщинах с маками.Внезапно я увидел машину номер 12. Она была уже здесь. Я осторожно обошел ее и убедился, что водитель уже в здании.На мне было что-то вроде униформы, хотя на самом деле это была не униформа – я купил ее в отделе спорттоваров неделю назад, стального цвета брюки и рубашка из грубой шерсти. Почти того же цвета, что и настоящая униформа банковского служащего. Сверху я надел поплиновую куртку на молнии, с вязаной талией, достаточно свободную, чтобы спрятать кобуру моего верного 357-го калибра. В общем и целом, я не должен был особо привлекать внимание, околачиваясь вокруг машины номер 12 и поджидая, пока охранник приоткроет железную дверцу и выбросит обертку от жвачки.Я слышал, как он чертыхнулся, отпирая замок, прежде чем увидел его, и когда дверь приоткрылась, я просунул внутрь револьвер под углом вверх и – дело сделано. Пистолет был внутри. Я был все еще снаружи, глядя на охранника машины номер 12, вернее, между его глаз, туда же, куда и дуло пистолета. Я старался выглядеть как можно более дружелюбно для случайных прохожих, и это было не трудно, так как охранник мне ничего плохого не сделал, да он вообще ничего не сделал. Он просто отшатнулся от пистолета, и все пятился и пятился, пока его ноги не зацепились за сиденье, на которое он и сел, не попытавшись потянуться за оружием или что-нибудь сказать. А я уже был внутри, наедине с ним, захлопнул за собой дверь, и мне даже хватило места, чтобы выпрямиться в полный рост. Я вынул нож из левого кармана левой рукой, как и предусмотрено было по плану, нажатием кнопки на рукоятке раскрыл его за спиной, скорее почувствовав, чем услышав щелчок, с которым выскочило семидюймовое лезвие. Он не сдвинулся с места, даже когда я поменял руки с пистолетом и ножом местами, а потом лезвие вошло в него, и мне показалось, что меня сейчас стошнит. Лезвие вонзилось с хрустом – я как-то раньше не задумывался о костях. Когда вы представляете, как воткнете в кого-то нож, вы представляете только сталь и плоть, и совершенно забываете о костях. Я отодвинул панель позади водительского сиденья, просунул в отверстие всю правую руку и часть плеча и нащупал внутреннюю задвижку дверцы кабины. Она была маленькой, а по форме напоминала обычную задвижку на входной двери. Выпрыгнув из задней двери машины, я захлопнул дверцу, и она закрылась одновременно с тем, как мои ноги коснулись земли. На мне теперь была его кепка, кожаная, похожая на каску, кепка охранника, и я должен был в ней выглядеть совершенно как человек, для которого присматривать за бронированной машиной – рутинная работа. Он был лысым. При тусклом освещении внутри машины его голова сияла, как жемчужина, переливаясь розовым и голубоватым. В водительской кабине я разобрался с зажиганием при помощи кусочка толстой медной проволоки, завел стартер и съехал с тротуара. Мои наручные часы свидетельствовали, что я затратил на все дела только сорок секунд, и к тому времени, как водитель спустится и оглядится, я уже буду под навесом особняка Гойера. Если повезет. Если хоть чуть-чуть повезет. А на следующем светофоре я застрял на красном, и молодой полицейский сошел со своего поста на углу, подошел и слегка постучал костяшками пальцев по стеклу. Мой желудок подпрыгнул в груди и застыл, как кубик льда в пластмассовой формочке. Если бы у меня при себе были только деньги, я бы не так испугался. Но у меня с собой был еще и пожилой господин, валяющийся на полотняных мешках рядом со своим сиденьем, с семидюймовым стальным лезвием в груди. Свет сменился на зеленый, и кто-то засигналил позади меня, но коп продолжал долбиться все сильнее в пуленепробиваемое стекло и орать что-то, чего я не мог расслышать. А потом я увидел, как он улыбнулся, и я улыбнулся в ответ, мои губы при этом были настолько сухими, что прилипали к зубам. Но улыбки для него оказалось достаточно, и он махнул рукой, позволяя мне проехать. Я до сих пор не знаю, что ему было надо. Может, принял меня за своего приятеля. Или просто хотел поболтать. Все люди – братья, особенно люди с оружием и в форме. Вести бронированную машину оказалось не труднее, чем обычный грузовик, медленный в движении, но вполне управляемый. Тормоза были отличные, руль тоже в порядке, хоть и малость туговат, и каждый уступал дорогу этому железному ящику. Для тех, кто мог видеть, машина номер 12, сияющая насолнце алюминием, должно быть, представляла собой замечательное зрелище, въезжая на дорожку, поднимающуюся к особняку Гойера. Я преодолел ее в момент и оказался под навесом. Вирджинии не было видно, но трейлер стоял там, под навесом, прицепленный к паккарду. Подвесная стена или, лучше сказать, подъемный мост был опущен, и я закатился прямо внутрь, не останавливаясь, настолько близко к левой внутренней стенке трейлера, насколько было возможно. Когда нос бронированной машины ткнулся о веревку, натянутую поперек трейлера, подъемный мост потянулся вверх, на положенное место, веревка бесшумно скользила по блоку, как будто ее смазали жиром. Вуаля, и никаких подъемных мостов. Самая что ни на есть обычная задняя стенка. Гладкая, как детская попка. Взглянув на нее снаружи, вы бы не увидели ничего необычного, потому что я выкрасил ее в тот же цвет дохлого лосося, что и остальной фургон, и даже сделал несколько вмятин молотком для пущей убедительности.Единственная дверь, которую вы смогли бы заметить, была обычной входной дверью, в два с половиной фута шириной. Вряд ли кто-то мог представить, что в нее протиснется целая инкассаторская машина, не так ли?По крайней мере, я на это надеялся.Я дважды негромко посигналил внутри трейлера и услышал, как заурчал мотор паккарда, а потом шины заскользили по гравию дорожки, и мы тронулись. Благослови Боже, Вирджинию, лучшую из женщин, несравненного водителя паккардов.После того как мы немного проехали, я выбрался из машины с правой стороны, где я оставил почти два фута свободного пространства припарковавшись вплотную к левой стенке трейлера. У меня были при себе ключи охранника, поэтому я отпер заднюю дверь и забрался к нему внутрь. Вернее к деньгам. Теперь я мог как следует осмотреться. Лампочка, вделанная в железную крышу, прикрепленная к железной крыше внутри маленькой металлической сетки, похожей намутовку была достаточна яркой. Жалюзи в трейлере были опущены, и без электрического освещения не разглядеть было даже пальцы у себя под носом. Денежное отделение в машине номер 12 представляло собой правильный пустой куб, если не считать сиденья в левом переднем углу и лампочки. Сиденье было вращающимся, как в дешевых ресторанах, обычный деревянный диск, который, наверно, десять или двадцать лет полировался брюками охранника. Древесина была так изношена, что волокна торчали наружу, как нитки из мешковины. Я видел этот стул каждый раз, когда смотрел в сторону охранника, наверно поэтому мне это так запомнилось. А в сумках были деньги и ничего кроме денег, двадцатки и полтинники, все упакованные в специальную бумагу, в аккуратные пачечки с ровными краями, так что цифры можно было читать, как по книге. По пятьдесят купюр в пачке. Местами попадалось по сто в одной, но чаще всего было именно пятьдесят. Была одна пачка в сто сотенных купюр. Я поцеловал ее. У меня даже слюнки потекли при виде этого всего. Это было так круто, перебирать их, чувствуя под пальцами едва уловимые шероховатости, и они шелестели, когда терлись друг о друга. По-настоящему шелестеть могут только деньги. Я зарывался в одну сумку за другой, а затем в следующую, и каждая была набита деньгами, иногда вперемешку с чеками, но наличные были в каждой. Я был готов расцеловать заодно и охранника. Уголки его багровых сморщенных губ были приподняты, словно в полуулыбке, как будто он тоже ловил свой кайф от ситуации, тихо, но вполне искренне.Если отбросить чеки и считать только наличку, то и тогда здесь было не меньше 180-ти тысяч. Я заметил, что пол машины слегка накренился и поехал подо мной, и понял, что Вирджиния уже в горах. Я сложил деньги в башенку, сообразно с размером купюр, но она все время разваливалась, кода трейлер подпрыгивал на ухабах. Я весь покрылся потом, даже брюки к животу прилипли, безумно хотелось курить, и я удивлялся про себя, что от тряски по горной дороге машина номер 12 еще не провалилась сквозь пол самодельного трейлера.

Когда она, наконец, остановилась, я выбрался сначала из машины номер 12, а затем вышел через боковую дверь из трейлера, а она уже стояла на обочине, поджидая меня. Судя по панораме, мы были где-то в окрестностях Колорадо-Спрингс. Прежде чем я удостоверился в этом, она вцепилась в меня. Не могу сказать, что она меня поцеловала. Вернее укусила меня в рот и исцарапала мне плечи, как бешеная кошка, приговаривая, что я просто чудо, и это было что-то новенькое.- А сейчас, - сказала она,- надевай свою широкополую шляпу туриста и свои темные очки.Я притянул ее к себе, и она ласкалась, не дерясь и не толкаясь, а потом мы снова завелись, и все пошло по новой. Было похоже будто она хотела меня растерзать, разорвать когтями и зубами, а потом заползти внутрь меня, и если вы полагаете, что это было неприятно, так я вам скажу – поверьте, это было очень приятно. Я сказал:- Уже темно, детка, мне не нужны темные очки.

А она ответила:- Туристов не волнует, темно или нет, они всегда носят темные очки.

И она нацепила мне их на нос. Она сказала, что не может надеть свои только потому, что ей нужно вести машину. А со мной все в порядке. Девушка поведет.Остаток пути она обращалась со мной, как с мужем, который вернулся домой из офиса после тяжелого трудового дня и сообщил жене о продвижении по службе. Она зажгла мне сигарету от прикуривателя. Она включила радио, и все время спрашивала, нравится ли мне та программа или другая, и не сделать ли погромче?Она похлопывала меня по ноге, когода я дремал, она была осторожна на поворотах, чтобы не трясти меня... А когда она уже не могла стерпеть, тогда спросила меня, сколько же денег оказалось в машине. Я потянулся, зевнул и почесал затылок.- Восемьдесят восемь тысяч двести двадцать два доллара.- Это точно?- Более или менее. С поправкой на пару Кадиллаков.- Насколько более или менее?Я снова почесался.- Плюс-минус пять сотен. Ты же меня трясла, как в шейкере, пока мы ехали, так что подсчеты получились довольно грубыми.-Насколько грубыми?- Да ладно, в любом случае там не меньше восьмидесяти девяти тысяч улова.- Ох, Тим, ты ублюдок, но ты чудо.- Все остальное в чеках.- Ты чудо.- Детка, - сказал я, - будь уверена, я лучше всех об этом знаю.

Я снова потянулся, с некоторой осторожностью. Вам стоит быть поосторожнее, чтобы не хрустеть, когда ваши карманы набиты стодолларовыми бумажками. Даже и старыми. Позже я рассчитывал затолкать их под колпаки колёс паккарда или выпустить воздух из запаски и набить её купюрами. Странно, что она ничего не почувствовала, пока тискала меня. Мы провели ночь неподалеку от нашей старой стоянки над Криппл-Крик и первое, что я сделал, это переоделся в темноте по другую сторону машины и затолкал то, во что был одет, в сумку. И как следует запер кейс. Остальные деньги, восемьдесят девять тысяч, которые я решил поделить с ней, все еще были разбросаны по полу машины. Чем я хотел заняться прежде всего, так это поднять наш трейлер к заброшенному колодцу Кэти Левеллин, отцепить его, протолкнуть за порог шахты вместе с бронированной машиной и покойником внутри нее и покончить со всем этим. После того, разумеется, как мы выметем оттуда остатки наличности. Никаких очевидных улик против нас не будет, как только все лишнее туда отправится. К тому же без трейлера, громыхающего позади, нас черта с два поймаешь. Но чего я не предусмотрел, так это того, что толкать назад и вверх трейлер по дороге, которая больше похожа на канаву с каменными отвалами двенадцатифутовой высоты по краям, такую работенку трудно провернуть и при дневном свете. Ночью же это и вовсе невозможно. Вирджиния напомнила мне об этом.Она сказала, что все, что можно сделать, это подождать пока начнет светать и протолкать трейлер по этой траншее на рассвете, пока туристы дрыхнут в своих постелях в ?Империале?. И добавила, что у нее кое-что есть, чтобы скрасить ожидание. ?Южное Утешение?, сладкий ликер, который стоит попробовать. И мы пробовали и пробовали при свете луны, пока не потеряли способность изъясняться человеческим языком. Я повел ее внутрь и показал ей деньги, а потом мы вышли и попробовали еще, хотя я думал больше уже невозможно. Припоминаю, что, кажется, потом я раскладывал спальные мешки на камнях и собирал траву и ветки для подстилки. Пока я этим занимался, Вирджиния разделась, а когда я закончил и огляделся, ее уже не было поблизости. Я был, как я уже сказал, в каком-то трансе, нечувствительный к чему бы то ни было, но в состоянии достаточно соображать, чтобы заглянуть в багажник паккарда и проверить замок на кейсе. Я шатался вокруг, спотыкаясь и выкрикивая ее имя, правда, не громко и проверил, не свалилась ли она в пруд, но ее там не оказалось. Я вернулся и, борясь с головокружением, заглянул под трейлер, бормоча себе под нос, как любой перебравший, а потом я услышал это. Легкий шорох внутри трейлера. Эта маленькая шлюшка оглушила меня своим ?Южным Утешением?, чтобы поживиться без помех.Было не так-то просто забраться внутрь сейчас, но еще сложнее оказалось протиснуться между машиной и стенкой трейлера, чтобы оказаться там, где находились деньги. Сквозь щели между листами обшивки машины пробивался свет. Шуршание стало отчетливей.Она сидела на полу, обнаженная, усыпанная зелеными бумажками. Где-то позади нее маячил охранник, все еще притворяющийся мертвым. Она зачерпывала полные пригоршни зеленых денег и подбрасывала их в воздух – они падали, скользя по ее сливочным волосам, плечам и телу. Она издавала при этом звуки, которые ни один человек в жизни не слышал. Это были крики, похожие на шепот и смех, похожий на плач. Снова и снова. Купюры кружились сопровождаемые этими непередаваемыми звуками. Плавно скользили по ее тугому телу.Она не знала, что я еще в сознании.Я проснулся от сияния лунного света, бьющего мне в лицо и сразу же подумал об охраннике. Очнуться от глубоко сна и подумать о нем, было пугающе нереально, мне стало казаться, что он как-то не до конца мертв. Я постарался подняться, чтобы пойти туда и взглянуть на него. У меня внезапно возникло ощущение, что он исчез, вышел прогуляться в скалах, и его жемчужная макушка сияет при свете луны. Потому что он не умер подобающей смертью, как человек, который умирает от болезни в своей постели и в последний раз, когда я видел его живым, он был в полной мере живым, хоть и смертельно напуганным. При мысли о ноже мне даже сейчас делалось нехорошо, да и похмелье работало в этом же направлении. Я приподнялся на локте и попытался сесть. Но Вирджиния потянуламеня обратно к себе. Она все еще полагала, что я просто чудо. Я был чудом много раз, прежде чем мы заснули, и еще раз у меня бы просто не получилась, не прямо сейчас, даже под страхом смерти. Думаете, это не может быть вопросом жизни и смерти? А почему нет? Если ваша жизнь может зависеть от такой мелочи, как обертка жевательной резинки, она может зависеть от чего угодно. Она может зависеть от пули размером с горошину, или от сигареты, выкуренной в постели, или от плохого завтрака, после которого доктор во время операции забудет внутри вас ватный тампон. От заскользившей шины, от икоты, от поцелуя не с той женщиной. Жизнь эта собственность, взятая в аренду без определенного срока выплаты. Для каждого, высокого или низкого, подтянутого или жирного, белого или желтого, богатого или бедного. Теперь я это хорошо понимаю. Это особенно хорошо понимаешь в такой момент, как сейчас. Но думать об этом той ночью после ?Южного Утешения? было не так-то просто.- Ты чудо, - повторила Вирджиния, пощипывая меня за ухо и покусывая за шею.С такой женщиной, как Вирджиния, если вы не можете стать чудом сразу же, по первому требованию, она сможет сделать вас чудом снова через небольшой промежуток времени. Так она и поступила, и я забыл об охраннике. Нам удалось выбраться из спальных мешков на рассвете, одеться, поеживаясь от холода, но чувствуя облегчение при мысли о том, что нам осталось выполнить последний пункт плана. Вирджиния посвистывала, когда садилась за руль паккарда.Когда я сижу здесь и пишу обо всем, что с нами случилось, и пытаюсь выстроить события в нужном порядке, начиная с ванной в Кротц-Спрингс и кончая сегодняшним днем, столько всего приходит на ум, что трудно решить, какая часть событий больше всего заслуживает внимания. В бытность мою в Парчмане двое или трое близких приятелей говорили, что у меня слишком богатое воображение, особенно на то, что не надо, и я трачу слишком много времени на переживания о тех вещах, которые от меня не зависят. Джипи говорил, что я потому и был все время не в себе первые дни после того, как меня выпустили из одиночки. Он говорил, что одиночка сама по себе не более чем комната с койкой и тобой, комната это просто чистый лист, обычная пустая комната, достаточно удобная для того чтобы в ней заснуть или умереть. Но вот если ты начинаешь наполнять комнату своими собственными безумными мыслями, ты и сам начнешь сходить с ума. Джипи говорил, что моя самая большая проблема, возможно, в том, что я все еще не смогу забыть, чему меня учили в школе: ?Они тебе говорили, что тот, кто много думает, становится умным, но, дружок, временами быть умным - это самая большая глупость?.Однако никто не застрахован от мыслей. Можно исписать лист бумаги любой длины, извлечь все из головы и опустошить ее, но оно все равно не дает тебе покоя – цвета, формы, оскорбления, обиды. Я могу сидеть здесь, на койке в моей камере и таращиться на отштукатуренную стену с абсолютно пустой головой, а история, моя с Вирджинией история разворачивается передо мной на этой самой штукатурке. В ночной темноте она разворачивается невероятно отчетливо, даже когда я пытаюсь заполнить темнотой все свои мысли в надежде вытеснить из них все остальное. Когда я все это обдумываю и записываю, это не приносит мне облегчения, но словно снимает проклятье с самой темной части произошедшего, ведь когда эти картины вспыхивает на воображаемом экране внутри меня, они почти не причиняют мне боли, и я могу сказать: я признаю, что сделал это. Я сознаюсь в этом на листе бумаги. Ничего из этого я не рассказывал в зале суда. Я не говорил об этом раньше, даже когда они растянули меня на капоте машины и прижигали мне кожу сигарами. Я ничего не сказал. Но я излил это все на листы, которые прячу под матрасом, и когда мои воспоминания проясняются на бумаге, исходя из меня, внутри меня они словно блекнут.А теперь давайте проясним то утро, когда мы сбросили трейлер с машиной номер 12 и охранником в шахту Кэти Левеллин. Это стоит прояснить. Потому что я все время думаю об охраннике там внизу в темноте, плавающем в ней, словно в формалине, с лицом, размозженным о железную стенку машины, вечно поджидающем, когда водитель появится из здания на Эссекс-стрит. Его напарник давно забыл о нем, а он все думает о нем там внизу. А я думаю о нем самом. Бог свидетель, думаю.Было, должно быть, часов пять утра, когда Вирджиния начала толкать трейлер с главной дороги к квадратной дыре в земле, скрытой в тени старого сарая. У нее это получалось без проблем. Без малейшего напряжения. Я в это время шел позади трейлера, немного левее центра борозды, выкрикивая указания и направляя. Когда задник трейлера оказался не более чем в пятнадцати футах от края колодца, я свистнул, подавая ей знак остановиться. Здесь мы могли его отцепить и столкнуть в шахту своими силами. Я повернулся спиной к трейлеру, разглядывая склон совсем рядом с заброшенной шахтой. Я бросил быстрый взгляд внутрь, и при мысли о воде, бурлящей на дне, у меня кровь застыла в жилах. Я прикинул на глаз высоту каменных откосов, обрамляющих дорогу к шахте – за исключением последних нескольких футов прямо пред ней. Совсем просто. Это можно было сравнить с тем, как биллиардный шар закатывается в лузу. Мотор машины затих, потом снова взревел, и я развернулся как раз вовремя для того, чтобы увидеть задник трейлера, практически наехавший на меня – размытое пятно лососевой краски и листового железа.Я едва успел отбежать в сторону, обогнул шахту по кругу и сел на землю, не в силах унять дрожь. Хлопнула дверца машины. Я слышал ее шаги по камням, затем наступила долгая пауза, и вот она появилась из-за угла трейлера, улыбаясь, как ни в чем ни бывало. Бампер трейлера находился футах в трех от края колодца, но она совершенно спокойно обошла его, приблизилась ко мне и села рядом. Ее глаза были такими ясными, белки голубоватыми, как у младенца. Она была одета в шерстяную клетчатую юбку и кашемировый свитер, который скрывал ее фигуру. Трогательное зрелище. И я знал так же хорошо, как я знал запах и вкус ее тела, что она пыталась напугать меня, чтобы я сорвался в шахту. Я знал это, потому что видел ее, натирающую зелеными банкнотами свою кожу, купающуюся в них, молящуюся на них.

А сейчас она сказала всего лишь:- Тим, я подумала, нам стоило подъехать так близко, сколько возможно – чтобы было меньше риска зацепиться за камни, когда мыбудем толкать его.Я взглянул в ее лицо, но не увидел в нем ничего особенного, такое же свежее, милое и светлое, как и всегда.- Как скажешь, Вирджиния.- Куда мы отправимся прежде всего – чтобы потратить наши деньги?- Куда бы тебе хотелось?- В Новый Орлеан.- Почему нет?- Я хочу остановиться в отеле Сент-Чарльз-отель, сидеть там на балконе в бель-этаже и смотреть вниз через резную решетку на всех этих французишек.Я улыбнулся, и втянул локоть под пиджак, дотронувшись до кобуры пистолета. Со стороны должно было выглядеть, будто я просто почесался. Если ей нравится дурачиться по-женски, я буду дурачиться по-мужски. Я просто почесался. Мой пистолет. Пришло время убить Вирджинию. Мне вовсе не доставляло удовольствия вспоминать все мои идиотские слюнявые штучки в стиле ?люблю-люблю-тебя-больше-всего-на-свете?. Ветер был холодным. Мои руки дрожали, когда я стоял там и держал ее за руку, я притянул ее к себе так, чтобы она оказалась спиной к колодцу. А теперь я обнимал ее за плечи, и наши черные тени переплелись в лучах рассвета, перегибаясь через край ямы и растворяясь где-то в ее жуткой черноте. Но я не смог столкнуть ее туда – мне было бы проще сброситься туда самому.Потом мы отцепили трейлер и столкнули его туда, на глубину в две или трисотни футов. Всего лишь один глухой металлический удар. После этого стало тихо, как будто мы бросили его в черный бархатный мешок, если не считать едва слышных всплесков и позвякивания. Я издал глубочайший вздох облегчения. Спрятать как следует трейлер не проще, чем спрятать кирпич на теннисном столе. Разве что вам повезет найти щель размером с Кэти Левеллин.