Глава 7. Последние Приготовления и Мелкие Неприятности. (1/2)

Брэнниган дал мне и Спано задание нарезать шесть сотен треугольников из металла. Так началось то утро, очень спокойно, рабочий листок был пришпилен к верху станка, и мы сверялись с ним, подсчитывая изготовляемые детали. Как сейчас помню, Брэннигану требовалось двести треугольников одного вида, и четыреста - другого, потому что хотя они все и шли на скобы для грузовиков, одни должны были быть прочнее других. И четыре из них предназначались для стенки моего собственного трейлера.Брэнниган сказал, подмигивая:- Ты был хорошим мальчиком, Тим. Это самое меньшее, чем я могу отблагодарить тебя за хорошую работу. Дверь твоя будет сидеть прочно, как в бомбоубежище.Он с головой погрузился в наш проект с трейлером, на что я и рассчитывал, ведь когда рабочий его склада берется за что-нибудь с таким увлечением, он никого больше не подпускает к своему делу. Четыре угловые скобы являлись завершающим звеном. И наш подвесной мост был так искусно пригнан к заднику трейлера, что с трудом верилось, что он держится на шарнирах, крепленных к днищу.Итак, мы со Спано нарезали треугольники на станке, сначала вырезая квадраты, а потом рассекая их по диагонали, получая из каждого по два треугольника. Каждый раз один из них падал позади машины, с дальней стороны лезвия. Я, как помощник Спано должен был огибать станок снова и снова и аккуратно укладывать полученные детали на низкую деревянную тележку. Близилось время ланча, когда я услышал голос Брэннигана, говорящего что-то Спано у передней части станка. Брэнниган, должно быть, приложил свою рулетку к одному из последних кусочков.- Я же сказал тебе, что они должны быть шестьдесят второго размера.Я слышал, как рулетка Спано звякнула о металл.- Они, блять, такие и есть.Затем я услышал жужжание металлической ленты, наматываемой обратно на катушку, и Спано сказал Брэннигану.- Если ты сможешь нарезать их точнее, то давай, валяй.Они говорили громко, чтобы перекричать грохот цеховых машин, но не на высоких тонах, и звучал их разговор вполне дружелюбно, так что я не обратил на это внимания. Брэнниган издал свое фирменное ?бригадир-должен-все-делать-за-рабочих? фырканье, а затем послышался звук звяканья одного из металлических квадратов о рабочий стол и резак. Я как раз стоял на коленях, и мог видеть прямо перед глазами обрезанный край, а потом лист металла скользнул под лезвие и ударился о шаблон. Затем он отодвинулся, и я увидел под резаком руки Брэннигана в перчатках. Только на мгновение. Он один из нас носил перчатки, подбитые зеленой замшей. Дышать, согнувшись позади станка, было чертовски трудно.

- Шаблон у тебя пригнан криво, - сказал Брэнниган Спано.А Спано ответил:- Я сказал тебе – валяй сам.Я вернулся к сбору деталей с пола, стараясь по возможности не задевать стальные края треугольников. Они могли разрезать кожаную одежду не хуже скальпеля.Брэнниган развернулся, ругаясь сквозь зубы. Ни на кого не глядя, он схватился за рукоятку шаблона, подогнал штифт и резко крутанул его. Если неточность и была, то не очень большая, но похоже, что Брэнниган был вполне удовлетворен. Его лицо прояснилось, он взялся за рукоятку гораздо ласковее и плавно установил ее в нужной ему позиции.- Пять и пять шестьдесят вторых, - пропел он.Спано зевнул. Громко и старательно.- У меня так и было.Брэнниган резко повернулся к нему.

- Слушай сюда, Чили, я сыт по горло твоим болтливым ртом.- И? – спросил Спано.- Держи его закрытым.- А ты говори, говори, смешнее будешь.- Я тебя предупредил.- Пошел ты, - сказал Спано. – Пошел ты и все мелкие трусливые похотливые ублюдки вроде тебя.- Мы вместе пойдем – в мой офис, когда я закончу, - холодно сказал Брэнниган. Затем послышалось лязганье листа металла, когда его бросили на станок и протолкнули под резак, вплотную к шаблону. Этот шаблон использовали в работе, когда нарезаемые кусочки металла должны были быть совершенно одинаковыми. Если все было установлено правильно, вам нужно было просто подталкивать лист металла, позволяя резаку делать свое дело. Я из осторожности отполз немного в сторону, чтобы мне не попало обрезком металла по голове. Резак не поднимался над листом и на полфута, но грохот, когда он опускался, был оглушительный. Пот, смешанный с ржавой пылью стекал по моему лицу, застилая глаза, а перчатки были слишком грязные, чтобы отереть его. Я вытер глаз о плечо и поднял голову именно в тот момент, когда резак вонзился в квадрат металла, который Брэнниган протолкнул под него. Я видел, как упал прямо напротив тележки ровный синеватый треугольник, с ровными серебристыми краями.Я подошел поднять его и уложить вместе с предыдущими, и вот тогда я увидел три пальца от перчатки, лежащие на свежеобрезанном кусочке металла. Из желтого хлопка в красную полоску, подбитые дешевой замшей. Я не помню, закричал ли Брэнниган в тот момент, когда упало лезвие, но я помню, что его крик становился громче и громче, пока я огибал станок, и помню три струйки крови, которые били из того, что еще недавно было его правой рукой. Он согнулся пополам, зажав руку между коленей, орошая кровью грязный пол. Спано присел на край рабочего стола и спокойно закурил. Он смотрел на Брэннигана, чуть поморщившись, как человек, услышавший непристойную шутку.

Вот таким образом я стал, как называл это сам Брэнниган, полноценным оператором механических ножниц.Невозможно было доказать, что Спано преднамеренно нажал на педаль станка,в то время как пальцы Брэннигана были под резаком. Спано заявил, что он споткнулся и поставил ногу на педаль случайно. Так что все произошедшее случайностью и было. Спано был уволен – за халатность.Перкерсон приварил для меня угловые скобы на трейлер, пока Брэнниган выздоравливал, так что работа была почти закончена – оставалось установить небольшой ворот с тросом внутри трейлера, чтобы я мог поднимать и опускать стену собственноручно, это я мог сделать и сам, не привлекая внимания. На стенке было пять металлических язычков, которые шли вдоль всей крыши и защелкивались в пазы, когда стенка захлопывалась. Брэнниган отсутствовал около восьми недель. Я уволился через неделю после его выхода на работу, пояснив, что видеть друга, лишившегося пальцев, слишком тяжело для меня, и чем больше я об этом думаю, тем мне хуже и хуже.- Не принимай это так близко к сердцу, Тим, - сказал он. Но при этом казался весьма довольным. Этот скользкий мелкий Ромео с нездоровым цветом лица оказал мне услугу. И мне на минуту действительно стало жаль уезжать. Он сказал, что если мне когда-нибудь понадобится работа, в Моррис-Майерс для меня всегда найдется место, и если я собираюсь уезжать из города, ему бы хотелось повидать меня и Вирджинию перед отъездом. Я сказал, что это отличная идея, надо будет собраться и приготовить что-нибудь особенное, Вирджиния обожает готовить для гостей, и мы ему непременно позвоним и дадим знать. Я поблагодарил его за все хлопоты с трейлером и напомнил ему быть поосторожнее с его культей, не занести инфекцию. Он сказал, что непременно будет и добавил, что один из его обрубков, если вывернуть его под правильным углом, достаточно длинный и закругленный, чтобы проворачивать интересные вещи. Он помахал им у меня под носом.

- В нужный момент эта штука не подведет и с возрастом не ослабнет, если ты понимаешь, о чем я.Я оформил увольнение у той же самой медсестры-секретарши, которая и принимала меня на работу. Она по-прежнему возилась с какими-то карточками.- Вы продержались дольше, чем я предполагала.Я рассказал ей о Брэннигане, щедро пересыпая свой рассказ разглагольствованиями о вечной дружбе и любви человека к человеку, так что у нее слезы навернулись на глаза. Она попросила меня вернуть карточку Морис-Майерс с моей фотографией и рабочим номером на ней, и когда я сказал, что потерял ее, сказала, что это ничего, но компании придется удержать с меня при расчете доллар семьдесят пять центов. У меня до сих пор в голове не укладывается. Но они действительно их удержали. Я вернул на склад мою рулетку, очистил свой шкафчик внизу, отдал Перкерсону мои ботинки, перчатки и униформу. По пути домой я завернул к агенту по недвижимости, который сдал нам дом на Миллиган. Я заплатил ему за следующий месяц, но предупредил, что мы с женой, скорее всего, съедем до конца месяца, потому что она желает перебраться в какой-нибудь маленький городок на Юге поближе к своей родне. Он вручил мне еще одну из своих тисненных визиток и сказал, что с нами приятно было иметь дело.- Но я знаю этих женщин, даже лучших из них. Исключительно сентиментальны, никак не могут привыкнуть жить вдалеке от мамочки.

Как я уже говорил, я проводил все мои пятницы, наблюдая за инкассаторской машиной номер 12, и к этому времени знал оней уже довольно много. Но я предполагал провести еще четыре свободные недели, наблюдая ежедневно, что было необходимо прежде, чем браться за дело. Нужно было подготовить почву к первой неделе сентября. Нет месяца прекраснее, чем сентябрь. Ни для проматывания денег, ни для чего-то еще.В середине дня я вернулся домой и внезапно, еще сидя в машине и глядя на это маленькое кирпичное бунгало, подумал, что это единственный настоящий дом, который у меня когда-либо был. Трава была зеленой и влажной. Потом я вошел внутрь. И угадайте что – не застал там Вирджинии.И, казалось бы, в Денвере живет не так уж много людей, но они рассредоточены на большом пространстве, а когда тебе надо найти какую-то определенную личность, то просто удивительно, сколько лишнего народу ты обнаруживаешь в барах и ночных клубах, и вся эта куча народу не имеет отношения к особе, которую ты ищешь, и никто, конечно, не видел ее и не слышал о ней. И никому нет дела до моих поисков. Своим внутренним взором я так и видел ее: элегантно примостившуюся на табуретке у барной стойки, элегантно потягивающую напиток и выбалтывающую первому же готовому слушать незнакомцу, как она ведет хозяйство для одного придурка, возомнившего себя Джеком Дэпси и лордом Фонтлероем в одном лице и мастерящего одну очень особенную вещь для одной очень особенной бронированной машины... Полной денег. Когда она напивалась, она совершено не заботилась о том, чтобы держать рот на замке. Даже если бы небеса разверзлись прямо над ее головой, ее бы это не остановило. Мне захотелось ее убить. И, думаю, я был вполне в состоянии это сделать, если бы что-нибудь пошло не так.К полуночи я обошел больше ресторанов, чем ресторанный критик Дункан Хайнс за неделю.Но безрезультатно.Время от времени я останавливался выпить, и это помогало. Помню как в одном из баров, вниз по улице от денверского почтамта, мне попалось сразу шесть или восемь журналистов, видимо, забежавших пропустить стаканчик между публикациями. Их везде, как собак нерезаных. Они обсуждают газетные заголовки, потягивают виски с серьезным видом, их лица ясны, а ногти черны от угольной пыли. У них свои собственные, им одним понятные шутки. Все журналисты, которых я знал, были на один манер: и через десять лет после окончания колледжа, и через двадцать, они оставались такими же, как и во время учебы, и в маленьких городках были такими же, как и в больших городах. Эти парни внимательно слушали обычный набор вопросов, который я задавал бармену. Высокая блондинка, хорошо сложена, очень милые губки и ножки. Виски хлещет, как воду. Не видали? Тогда один из них сделал добровольное заявление, что подобных женщин не существует, остальные закивали.

- Хорошенькие женщины не хлещут виски, - сказал он. – Хорошенькие женщины вообще не умеют пить виски как следует. Они только зря переводят напиток. Только нюхают. Или устраивают в стакане фруктовый салат.Они все дружно закивали. Меня чуть не стошнило. Мой дядя репортер. От такого кого угодно начнет тошнить. А здесь их было сразу пятеро. Я сел рядом с этим оракулом свободной прессы и заказал двойной Харпер с водой. Если хотите представить наглядно эту картину, вообразите футбольную команду, выстроившуюся в линию и – и Бог видит, как это было смешно - оракул играл бы по правому краю. Единственный свободный стул во всем баре был справа от него, и, возможно, это не было совпадением. Он продолжал говорить с остальными. Говорил с ними, глядя при этом в зеркало над барной стойкой, как обыкновенно делают журналисты в кинофильмах. Большинство из них состоят в долгосрочных и прочных любовных отношениях сами с собой и когда они говорят, глядя в зеркало, они имеют возможность смотреть на себя и слушать себя одновременно. Перед таким соблазном они не в силах устоять.

- Женщина, - сказал оракул, – это сосуд для мужского вожделения, а не для виски.Этот головокружительный полет философской мысли вызвал очередной всплеск эпидемии кивания у близсидящих.Я продолжал неторопливо потягивать обжигающий виски.Они снова заказали, забыв, очевидно о женщинах и сосудах, и оратор с некоторым изумлением (не переставая любоваться своим изумлением в зеркале) уступил трибуну своему молодому рыжеволосому коллеге в голубой расстегнутой рубашке под цвет голубоватых угрей на его лице. Рыжеволосый молодчик сказал раздосадовано – не переставая любоваться своей раздосадованностью в зеркале – что вся эта долгосрочная беллетристика пустая трата времени.

- Возьмем глянцевые журналы. Ты пишешь себе роман для такого журнала, и при этом у тебя появляется такое количество героев, что ты просто не можешь с ними справиться. А если не справишься, то и денег никаких с них не получишь!Оракул улыбнулся. Он сказал, что никогда не писал романов, но одно время писал историю с продолжением для воскресной рубрики ?Денвер Пост?. И когда его персонажи чрезмерно размножались, подобно кроликам, и он уже не в состоянии был держать их всех под контролем, единственное, что он мог придумать, чтобы справится с ситуацией это отправить их всех в морской круиз к берегам Майами.

- Я не могу пойти на это, - возразил рыжеволосый. Остальные покачали головами в унисон. Они тоже не могли на это пойти.

- Я утопил их, - сказал оракул. – Я утопил их всех, кроме двух или трех, кто был мне нужен для следующего воскресного выпуска.Они поставили свои стаканы и рассмеялись в зеркало. Они все еще смеялись, когда я вышел из бара, смеялись серьезно, как это обычно делают репортеры в фильмах, их галстуки слегка ослаблены и оттянуты книзу, верхние пуговицы рубашек расстегнуты, что позволяло им чертовски собой гордиться.У меня по-прежнему было желание отыскать один очень занятный резервуар по имени Вирджиния. Когда я завершил осмотр мест, сияющих хромом и кожей, я спустился в Лаример, денверские трущобы, и обследовал одну за другой все тамошние закусочные. Некоторые были настолько старыми, что в музыкальных автоматах там до сих пор крутили ?Бали Хай?. Все они провоняли прокисшим пивом и кое-чем похуже. Наконец, я оказался в притоне под названием ?Дом Маньчжурца?, гибриде бара и ресторана, где людям подавали волокнистые блюда в кабинках вдоль стен, и всех посетителей было несколько филиппинцев, которые выглядели в синеватом освещении совсем черными в своих белых куртках. Она сидела у стойки напротив толстяка-филиппинца в белом синтетическом костюме. Он поглаживал ее рукою по спине во время беседы. На ней было желтое бархатное платье с глубоким вырезом сзади. Так что ему было что полапать. Когда ему надоедало в одном месте, рука переползала на другое, напоминая тарантула, плетущего паутину. Передать не могу, что я почувствовал в этот момент. Но я никогда раньше не видел, чтобы кто-то к ней прикасался, и говорите, что хотите, но думать о чем-то и действительно это что-то увидеть - это слишком разные вещи. Я помню, как схватил его за локоть правой рукой и развернул к себе, и с какой легкостью стул повернулся вместе с ним. Он соскользнул со стула, но на ногах удержался, улыбнувшись мне так, будто я собирался обнять его за талию и предложить тур вальса. Левой рукой я дал ему в зубы. Он присел, застряв задницей между латунным поручнем и барной доской, и озадаченно потряс головой.- Нам здесь такого не надо, - сказал бармен. Я сдернул Вирджинию с табуретки и потащил вон из забегаловки. По пути к дверям нам пришлось пройти почти через весь бар. Она тихонько посмеивалась. Прежде чем мы достигли двери, высокий массивный человек с рассеченным шрамом подбородком, нависающим над очень белым воротничком, отвалился от стойки и, расставив ноги, перегородил мне выход.

- Феликс мой друг, - сказал он. Полагаю, Феликсом звали филиппинца с тарантуловыми пальцами.- Круто, - сказал я. – Отвали с дороги.Он отказался, собираясь вызывать полицию, и никому не приходило в голову помочь Феликсу вылезти из-за поручня и на этом угомониться. Я пинком отправил его туда, где он мог провести время с большей пользой.Мы поймали такси недалеко от шлагбаума, и я назвал шоферу наш адрес на Миллиган-стрит. В баре я выпустил весь пар и теперь остывал. Дело было сделано. По мне – этого было вполне достаточно. Так что мне ничего не оставалось, как усадить все еще смеющуюся Вирджинию в такси и, черт бы меня побрал, рассмеяться вместе с ней. Я пытался удержаться. Но все равно не смог.Мы были почти у самого дома, когда она сказала таксисту:

- Водитель, мы не хотим ехать домой, отвези нас в Хейзлтон, квартал четыре-ноль-ноль, ?Неповторимый Массажный Салон Мэйми?.