Глава 30 - Отбытие в Бревай (2/2)
Как бы то ни было печально, Маргарита как и её кровный отец — считала шлюхой нашу с ней родную маму. Не единожды я хотела заступиться за маму и защитить её перед Маргаритой, но молчала — чтобы не разрушить возникшее хрупкое доверие с сестрой.
Я не вызову у Маргариты желания мне доверять, если буду защищать нашу маму, к которой у Маргариты свои личные счёты. Тем более что Маргарита сама сказала, что её точит горькая обида на мать, что та не забрала её — когда сбегала от дю Амеля…
И ведь не скажешь ей в её состоянии на данный момент, что мама непременно хотела её забрать, но муж отнял Маргариту у бедной Мари… для него рождение дочери было личным оскорблением, потому что Рено дю Амель мечтал о сыне. К тому же подозревал, что Маргарита рождена не от него и из-за этой догадки издевался над ребёнком…
Но самое чудовищное случилось, когда Маргарите исполнилось пятнадцать, и она пострадала от изнасилования со стороны конюха, который воспользовался отсутствием в доме Рено дю Амеля. Бедная девушка побоялась сказать отцу из страха, что он убьёт её.
Правда всплыла на поверхность уже тогда, когда Маргарите пришлось перешивать её старые платья и у неё начал расти живот — тот ужас изуверского насилия никуда не делся.
За этим последовало то, что дю Амель чуть не убил свою дочь, таскал за волосы и оскорблял последними словами, а рожать ребёнка вынудил в сыром подвале и задушил дитя прямо на глазах дочери — которая в мольбе протягивала руки к новорожденному младенцу и умоляла дать ей подержать кроху хоть немного. Конюха после случившегося тоже не стало…
Тогда Маргарита и лишилась голоса, тогда она и сломалась окончательно…
А потом дю Амель опустился настолько, что отдал Маргариту на потеху своим телохранителям и даже не упускал возможности сам оказаться на их месте, словно забыв, что делает эту мерзость по отношению к своему ребёнку.
И тут все мы пожалели моментально, что лично не искромсали дю Амеля в кровавые лохмотья. Этот бесчестный кровопийца и подлец свою дочь насиловал!..
Верно поняв моё желание дать волю отборной итальянской ругани, Филипп зажал мне рот и покачал головой, посмотрев мне в глаза так многозначительно, словно желая сказать молча: «Я тебя понимаю — сам так сделать хочу, но не при дочери, Фьора».
Первые секунд двадцать я и мои спутники не могли слов подходящих подобрать от такого потрясения рассказом Маргариты об её тяжёлом прошлом.
Дю Амель удостоился от нас эпитетов вроде выродка, подонка, душегубца, тирана и деспота. И это ещё были самые мягкие варианты. Более грубые никто из нас не озвучил, чтобы не проснулась Флавия и не нахваталась дурных слов.
Но слова поддержки для Маргариты, что она в своих бедах не виновата и ничем не заслуживала такой жестокости к себе, что в насилии всегда виноват только насильник, мы нашли. Каждый из нас встал на её сторону и осудил её палачей.
Каждый из нас старался как мог её приободрить и дать ей душевного тепла, которого Маргарита не видела с тех самых пор, как её разлучили с кормилицей.
Тихим и срывающимся голосом, не стесняясь слёз, она благодарила за всё, что для неё сделали — начиная от спасения и заканчивая тем, что всё это время о ней заботились.
Поскольку руки Леонарды не были заняты заботой о моей с Филиппом Флавии, пожилая дама крепко обняла Маргариту, которая в этот раз плакала от счастья — что её кошмар более не имеет над ней власти, что она свободна.
Я предоставила Маргарите свои платочки, если ей будет в них нужда, потом мы все отпаивали бедняжку успокоительными настоями Деметриоса.
Это помогло успокоить нервы Маргариты, зато после того, как она выплакала из себя всю боль, ей стало немного легче на душе.
Вдобавок ко всему я с Филиппом её уверила, что если бабушка её окажется женщиной деспотичной, то Маргарита всегда может жить со мной, у неё будет всё нужное, её никто не упрекнёт. Мои с мужем слова вселили в Маргариту бодрость.
Но больше мы её настраивали на то, что бабушка будет очень счастлива видеть свою внучку здоровой и живой, рядом с ней. Мне хотелось всей душой, чтобы Маргарита нашла у бабушки только любовь, тепло и поддержку.
Она имеет все права на то, чтобы её любили и оберегали, заботились о ней, я сама себя ловила на мысли — что вот бы её удочерить. А уж при поддержке бабушки Маргарите будет легче требовать наследства этого изверга дю Амеля.
Пусть его состояние хоть послужит на пользу девушке, которой этот скот разрушил в дребезги всю жизнь, что теперь Маргарите придётся заново создавать себя из обломков, на что могут уйти годы.
В пути мы пробыли не так уж и долго. Спустя какое-то время показался и замок де Бревай, где нам был оказан довольно тёплый приём…
Нашу повозку отогнали в положенное место, лошадей отправили в конюшню и велели их обтереть, накормить, дать воды. Встречала нас пожилая женщина хрупкой комплекции, с чертами лица как у моей мамы на портрете — что мне показал отец, во вдовьем платье и в эннене с вуалью, но серые глаза её лучились радостью. Женщиной оказалась Мадлен де Бревай.
Как потерявшая рассудок она бросилась крепко обнимать Маргариту и покрывать поцелуями её лицо, руки, причём обнимала она её с такой силой — как будто растворить в себе без остатка хотела. Не миновала сия благая участь попасть в огонь сердечности Мадлен де Бревай и меня.
Я думала, что только Маргарита удостоится права называться любимой и бесценной внучкой, которую не чаяли уже увидеть живой, но и на мою долю хватит любви и тепла…
И я была счастлива, что моя родная бабушка хотя бы сердцем признала меня, если не может сделать это открыто из-за моего происхождения, хотя мне это было и не нужно… пусть мои кровные родители спокойно спят, а для меня моим настоящим отцом всегда будет Франческо Бельтрами.
Радостно приняли в Бревае и маленькую Флавию, которая упорно отказывалась слезать с ручек Филиппа и крепко обнимала его за шею, а мой муж бережно прижимал к себе девочку и тихонько укачивал.
Не одну только мадам де Бревай мы застали в замке. Кристоф — сбежавший монах и мой родной дядюшка, тоже оказался в числе тех, кому мне довелось помочь к огромной своей радости…
Мой молодой дядюшка выглядел таким счастливым. Наконец-то у него и у моей бабушки появилась надежда, что удастся расторгнуть обет безбрачия и целибата Кристофа, помочь ему порвать с монашеством — ведь он единственный наследник и мужчина в семье де Бревай.
Этим и поделились со мной дядя и бабушка за семейным ужином.
Мы все с аппетитом кушали то, что нам подали, Леонарда иногда роняла что-то одобрительное в сторону Флавии — когда она послушно ела, что перед ней поставили, и не капризничала.
Бабушка и Маргарита задушевно болтали как две подружки и улыбались, иногда с их губ слетали смешинки. Я не ревновала бабушку к Маргарите.
Учитывая то, что я с самого детства росла любимой и балованной девочкой, к ногам которой мой отец Франческо Бельтрами всегда бросал всё самое лучшее, дал мне за семнадцать лет жизни море любви и тепла, было бы глупо с моей стороны исходить ревностью в сторону Маргариты — которая до того дня, когда её забрали из дома дю Амеля, не видела ни одного светлого дня, после насильственной разлуки с кормилицей.
Это к ней я должна ревновать свою бабушку? Я уже взрослая женщина, у меня муж, у меня уже есть свой ребёнок, я теперь графиня и на мне лежит ответственность блюсти честь имени моего супруга, я должна не опозорить данное мне имя… Мой отец воспитал меня сильной и смелой вопреки всему — даже моим страхам. У меня есть опора в лице моих подруг и друзей, у меня есть Леонарда — которая заменила мне маму.
Уж переживу как-нибудь, что Мадлен де Бревай больше внимания уделяет Маргарите, а не мне.
Лишь мимоходом за столом я поинтересовалась у бабушки, насколько велики шансы, что мессир Пьер де Бревай будет снова ходить. На что бабушка с изысканной улыбкой и милой интонацией мне ответила, что при всём сожалении, Пьер де Бревай по заключению врачей обречён пожизненно вести парализованный образ жизни — что не двинуть ни руками, ни ногами.
Для вида я выразила сочувствие ненавистному мне деду.
Бабушка уверила меня, что мессир де Бревай знает, за что Небеса его наказывают, с чем я и согласилась.
На этом мой интерес к Пьеру де Бреваю исчерпался. Я только пришла к нему в комнату и сказала ему, что он старый деспот и кровопийца, который с лихвой заслуживает своей участи — быть в зависимости от людей, над которыми он прежде издевался, так что поделом ему, и что да продлит Господь каждый день его жизни, чтобы существовал и мучился.
И под громкие проклятия моего «любимого» дедушки я покинула его комнату, гордо держа голову.
Мадлен де Бревай предложила мне и моим родным с друзьями своё гостеприимство на любой срок, который мы сочтём нужным. Я не видела причин отказываться от такого предложения бабушки. Поддержал меня в этом и Филипп, Леонарда и Деметриос.
Маленькой Флавии тоже очень понравилась доброжелательная к ней и ласковая Мадлен де Бревай.
Поэтому вопрос о том, чтобы остаться в гостях у моей бабушки даже не висел в воздухе. Все одобрили предложение мадам Мадлен.
И я искренне радовалась выпавшей мне возможности больше бывать с родной бабушкой, моим дядей и сестрой, они же были рады понянчиться с моей дочкой, задушевно общались с Филиппом и Леонардой с Деметриосом.
Наконец-то в семье де Бревай настали счастливые времена…
Хватит с них боли и горя.
Маргарита, Мадлен де Бревай, Кристоф де Бревай.
Они выстрадали своё право быть счастливыми. Все вместе.
И даже для меня нашлось место в их личном Раю…
Подумать только, как же приятно и отрадно быть причиной счастья других людей…