Глава 30 - Отбытие в Бревай (1/2)

Перед тем, как покидать Дижон, было решено всей моей дружной командой, включая мою сестру Маргариту, единогласно приняли решение изрядно обчистить рыночные лотки с продовольствием, со сладостями для Маргариты и Флавии, и в процессе этого облегчить наши кошели.

Так всё и сложилось, как мы и планировали. Как сумели, мы раскрасили для себя во все яркие цвета этот день. Довольными остались мы все. Малышка Флавия и Маргарита в особенности.

Мне представлялось очень сложным удерживаться от слёз, видя, как Маргарита ест сладости с тем же выражением детского восторга, что и маленькая Флавия — а ведь Маргарите далеко не два годика…

Это как же надо издеваться над родным для тебя человеком, со свободной и предназначенной быть доброй душой, чтобы этот взрослый человек в двадцать лет радовался обыденным для всех вещам?..

До какого состояния нужно довести с самого детства взрослую женщину двадцати лет, чтобы она радовалась цукатам и орехам с изюмом и финиками как двухлетняя девочка?

Не раз Маргарите случалось просить у всех прощения за то, что мы для неё взялись сделать по нашей доброй воле.

Будь то сладости или купленные новая и удобная обувь, красивые платья, накидки на каждый сезон — Маргарита за всё благодарила меня и моих близких, тут же не преминув сказать, что она всего этого ничем не заслужила и только обременяет собой хороших людей…

И тут в такие моменты я и мой муж с друзьями сожалели, что не прикончили Рено дю Амеля как-то более мучительно.

О том, из какого лютого Ада я и мой муж с Деметриосом вытащили Маргариту, никто из моих близких в присутствии Маргариты не говорил — чтобы не травить ей душу.

Я всего лишь дала понять прямо и словами через рот своей сестре, что если она захочет со мной и моими дорогими людьми об этом поговорить — мы всегда её выслушаем и встанем на её сторону, и каждый, кто причинит ей боль или только попробует это сделать — покойник.

Вот фраза про то, что мы убьём любого, кто попытается чинить зло Маргарите, принадлежала Филиппу.

Будь я мужчиной — я не хотела бы стать его врагом и проверить это на себе. Когда Лоренцо несправедливо меня обвинял в государственной измене, именно Филипп с готовностью любящего мужа кинулся отбивать меня стулом — потому что оружие у него на тот момент забрали…

И Маргарите стало несколько легче доверять Филиппу — хотя раньше в его присутствии она была немного напряжена, тяжёлый жизненный опыт никуда не спрячешь.

Не боялась она раньше только меня с Леонардой и малышкой Флавией, и Деметриоса.

Меня и Леонарду с Флавией Маргарита не опасалась — нас две женщины и ребёнок двух лет.

Деметриоса она не боялась, потому что он занимался её лечением.

Не сказать, что Маргарита боялась моего мужа, хотя скорее немного настороженно себя с ним держала.

Хотя Филипп никогда не вёл себя с ней грубо и резко, даже пытался как-то ненавязчиво позаботиться, по-человечески.

Но, видя такое состояние Маргариты от его присутствия, старался уйти в тень и помогать издалека — хотя бы суп сделать для спасённой женщины или воды нагреть, чтобы она поддерживала гигиену. Но на глаза он к ней не лез, поняв, что молодые и крепкие мужчины заставляют её чувствовать себя хуже — как-никак, именно такого типа мужчины вроде двух охранников убитого мною Рено дю Амеля сделали жизнь Маргариты настоящим проклятием.

В остальном мы все жили мирно и дружно. Никто ни с кем не конфликтовал. Ни Леонарда с Деметриосом, ни Деметриос и Филипп, ни Филипп с Леонардой. Малышка-дочурка Флавия вообще из всей моей компании оказалась самая паинька.

Флавия не капризничала за столом — когда её кормили и поили, слушалась своих старших — меня, Филиппа, Леонарду, Деметриоса.

После своего досуга с игрушками Флавия вместе со мной и Филиппом складывала всё в сундучок для игрушек — чтобы об её регалии никто не споткнулись и не переломали ноги с шеей.

Девочка у меня растёт не вредная, а скорее очень добрая и отзывчивая. Теми игрушками, в которые она играла, Флавия обязательно делилась с Маргаритой и вовлекала её в свои детские игры ещё тогда, когда Маргарита была немая.

Видимо, моя с Филиппом дочка имеет своё понимание, как должно заботиться о таких людях как Маргарита — с изломанной душой, отравленным сердцем и неверием в добро до последних событий.

Флавия решила на свой особый манер выразить её тёте всю свою поддержку и сострадание. Для двухлетней девочки это виделось в крепких и тёплых объятиях, залезть на ручки, поделиться игрушками.

И ведь способ отогреть душевно изломанную молодую женщину Флавия выбрала хороший — дать ей любовь и принятие, и Маргарита не смогла остаться равнодушной к столь невинному и искреннему выражению душевного тепла к ней.

Моя маленькая принцесса оказалась ничуть не глупее окружающих её взрослых.

Всё время, что мы провели в городе за покупками, Флавия хотела ходить то своими ножками, то она ехала на ручках или на шее у Филиппа — когда очень уставала. Делилась своими сладостями с Маргаритой, которая смущённо благодарила и ела от угощения только понемногу — также делясь своими сладостями с Флавией.

Я держалась за руку мужа с другой стороны — где у него на локте не сидела и не осматривала облик Дижона с высоты моя милая Флавия. Смотрела на моих довольных жизнью и счастливых близких. Чувствовала приятное тепло в груди и в животе, которое так было похоже на кота, который свернулся клубочком на ковре у камина и мурлычет от довольства.

И как много бы я отдала, чтобы растянуть во времени и повторять чаще эти прекрасные моменты.

Даже Маргарита понемногу отогревалась после всех долгих лет её молчаливого Ада без поддержки и веры в добро. Она находила в себе силы сиять искренней улыбкой, хотя глаза её часто были печальны — у всех рано повзрослевших девочек такие глаза…

Я надеюсь, что моя с Филиппом Флавия не вырастет такой вот рано повзрослевшей девочкой с печальным взглядом ясных глаз…

Покуда длилась наша прогулка с важными закупками, я старалась гнать от себя печальные мысли и не портить никому настроения своим постным видом.

Дорогие мне люди весело проводят время, даже Маргарита старается не быть в стороне от общего веселья, маленькая Флавия успела за время прогулки побывать на ручках у своего отца, у меня и Леонарды, у Маргариты и даже у Деметриоса. До чего же общительная девочка, любящая внимание к её персоне.

Под вечер мы вернулись к себе домой и сложили все вещи, наняли повозку, поставили в известность Симону Морель — что мы едем в Селонже, и теперь этот красивый дом на Сюзоне мадам Морель-Совгрен может сдавать другим постояльцам.

Разумеется, за гостеприимство мы не забыли поблагодарить уважаемую даму, прежде чем уезжать из её дома.

Вместе мы придумали объяснение, кем мне приходится Маргарита — сама моя сестра предложила идею, что она взятая в услужение обычная девушка из простолюдинок, чтобы не привлекать ненужного внимания к этой истории с дю Амелем. Слава Всевышнему и Мадонне — эта ложь тоже прошла без последствий.

Мы тепло распрощались и продолжили путь в повозке, которую специально для этого наняли, чтобы добраться до желаемой нами цели.

Путь длился не очень-то и долго, достаточно — чтобы убаюкать Флавию, которая мирно спала у меня на руках. Достаточно — чтобы склонить в сон Леонарду.

Я же любовалась видами Бургундии и переговаривалась с Филиппом и Деметриосом о том, как мне уже нравится в родных краях моего мужа. Лишь бы люди тут оказались хорошие, и никто не травил бы меня за предположительное материнство в пятнадцать лет.

Закрытая повозка везла меня и моих спутников до замка семьи де Бревай.

Леонарда с выражением безмерной радости на лице любовалась из окна видами пейзажей. Деметриос читал медицинский трактат и пытался не уснуть под стук колёс повозки.

Я укачивала тихонько спящую Флавию и рассказывала вполголоса Маргарите о Флоренции — городе, в котором прошла вся моя жизнь, где я росла, какую культуру впитала каждой частицей своей души.

Маргарите казалось очень увлекательным слушать от меня про быт и нравы Флоренции, о традициях республики — где я росла.

Мне как истинной флорентийке по духу льстило такое внимание к моему родному городу, даже если я в этом городе хлебнула по самую макушку реальной жизни.

Я удовлетворяла любопытство и жажду новых знаний Маргариты, а моя сестра с удовольствием слушала.

Поняв, что я и мои близкие совершенно для неё безопасны, Маргарите хватило решимости рассказать нам о том, что тяготило и отравляло ей душу все годы её жизни. Как я и мои близкие позже узнали, Рено дю Амель ещё легко отделался — получив сердечный удар при виде моего образа покойной матери Мари де Бревай, который я создала.

Дю Амель заслуживал участи быть сваренным в котле живьём — как при жизни с ним в Аду варилась моя мама и моя сестра.

Маргарита приоткрыла завесу тайны над той стороной своей жизни, куда до сей поры сама же и боялась заглядывать.

Жизнь моей сестры не была щедрой на радости. Три года безмятежного счастья на руках и под опекой любящей кормилицы.

Потом жизнь с отцом, который таковым являлся только на том основании, что некогда он заставил с ним делить постель её мать. За сходства с матерью и за то, что Маргарита родилась девочкой, а не мальчиком, маленькая в ту пору Маргарита удостаивалась множества словесных унижений, оскорблений, тычков и затрещин, упрёков…

В возрасте двенадцати лет Маргарита заявила отцу о своём желании уйти в монастырь, но дю Амель высмеял её желание и сказал, что ни единого су не потратит на дочку шлюхи, которую ему отдали в жёны.