22. (1/2)
Были и конная прогулка, во время которой Грен едва не запутался волосами в каких-то колючих кустах, а у Тами ветром унесло кокетливую соломенную шляпу с широкими полями, и путешествие под парусом, и даже плавание на рифе с дельфинами. Тами предавалась отдыху с воодушевлением ребенка, и Грен впервые понял, что Ника на самом деле похожа на мать не только внешне.
Вечерами Грен и Тами бродили у моря, смотрели на звезды и большую круглую луну и разговаривали. А еще целовались и занимались любовью, где припадет настроение. Серьезная сосредоточенная женщина с каждым днем отдыха все вернее преображалась в смешливую, живую, подвижную девушку, совсем девчонку. Ее почти невозможно было вытащить из воды, она боялась высоты, собирала и засушивала в толстых глянцевых журналах особенно красивые листья и цветы, засматривалась на бабочек и птиц, заставила весь стол в гостиной номера разноцветными океанскими раковинами, обожала местный кофе и фруктовые салаты, по вечерам дралась с Греном подушками и заплетала ему волосы в косички, которые утром он не мог расчесать.
Она оттаивала, Грен чувствовал это. Не пыталась все время быть сильной и умной, позволяла носить себя на руках и перетаскивать через ручьи, даже пробовала танцевать, хотя не умела. И слушала — о, как она умела слушать! За эти десять дней Грен, кажется, рассказал ей всю свою жизнь. Не факты — факты она знала и так. Свое отношение к этим фактам, свои страхи и переживания, свое одиночество и тоску. Он не ждал, что Тами ответит ему такой же откровенностью, и не рассчитывал на это. Как оказалось, напрасно. Тами тоже хотелось поговорить о себе.
История ее жизни, о которой Грен раньше имел довольно смутное и обрывочное представление, оказалась настолько мрачной, что странным казалось не то, что она никому не доверяет, а то, что она вообще хотя бы пытается обрести утраченное доверие к миру и к людям. Мать-садистка, отчим-педофил, школьная травля, изгнание из дома под видом отправки на учебу, развал страны, экономический кризис, банальное физическое выживание, неудачные браки, клиническая депрессия... Грену до зубовного скрежета хотелось сделать с ее родителями что-нибудь недоброе. Грену с невероятной силой хотелось оказаться там, в том месте и времени, где его Тами так нужна была помощь, которая так никогда и не пришла. Он ревновал ее к друзьям, которые поддерживали ее последние десять лет, и к мужчинам, которые не смогли ее оценить. К городу, который она любила с детства. Даже к собственному образу, созданному Синтъиро Ватанабэ.
— Ты настолько не веришь в сильных мужчин, которые тебя поддержат, что стала подобным мужчиной сама, — сказал он как-то раз, когда Тами закончила рассказывать очередную историю.
Тами кивнула. Она сидела в постели и курила, глядя в темноту. Грен сидел рядом, глядя, как ее лицо освещается, когда табак в трубке начинал тлеть ярче.
— Все так, — согласилась она. — И я уже не умею иначе. Быть женщиной меня не учили никогда. А быть мужчиной я научилась сама.
— Как и я, — кивнул он. — Но ведь я с тобой. Может, попробуешь?Тами пожала плечами.— Попробую, — сказала она. — Но, понимаешь... Прошлое — это как жестянка на кошачьем хвосте. Фиг отцепишь, и оно все время со мной. Весь мой опыт, все мои умения. Я уже не так пластична, как в двадцать лет, и намного хуже умею подстраиваться. Я перестала бояться, что если я буду прогибаться под окружающих, со мной случится что-то из рук вон плохое. Научилась ценить себя. Любить, правда, не научилась, но это придет.
— Все придет, — пообещал Грен, сел и обнял ее. — Не знаю, заметила ли ты — ты переменилась за эту неделю. Стала мягче, женственнее, открытее. Запомни это состояние и сохрани его.
— Ты просто все время перехватываешь инициативу, — объяснила Тами. — Так что мне не надо ни о чем думать, кроме того, во что одеться и что заказать в ресторане. И это у тебя так ненавязчиво получается... Знаешь, у меня было такое, очень давно. Мне было... восемнадцать-девятнадцать мне было, когда я в последний раз вот так вот позволяла себе опереться на мужчину рядом.
— Значит, мы сохраним и разовьем этот опыт, — заключил Грен. — Давай спать. Завтра последний день отдыха. И вечером в том клубе, где мы были в первый день, снова джазовый концерт.
Тами отложила трубку и встала.— Я в ванную, — сказала она. И пообещала: — В Сан-Франциско я затаскаю тебя по фолковым концентам. Я же говорила — фолк я люблю больше джаза.
***Сан-Франциско встретил их проблесками солнца между низко несущихся туч. От аэропорта взяли такси, и по дороге Грен просто физически чувствовал, как тает вместе со слабым запахом Гавайев та тонкая, трепетная близость, которая появилась между ним и Тами за время отдыха. Она словно уплотняла свои щиты, надевала броню, и уже у самого дома Грен попросил:— Не закрывайся.
Тами повернулась к нему, поправила волосы, подергала подвеску с росомахой, вздохнула и пообещала:— Попробую.Кажется, десяти дней им не хватило. Но больше — просто не получилось. Значит, придется продолжать начатое дома. Завоевывать свою женщину шаг за шагом. Пока она не станет действительно его женщиной, частью его души, а не просто товарищем и соратником. Полгода назад за товарища Грен бы продал эту самую душу. Сейчас товарищества ему было недостаточно.
Собаки встретили их с восторгом, прыгая от радости и норовя облизать с ног до головы. Кивнул из кресла посвежевший и помолодевший Гин, сверкнув серым глазом. Высунулся из кухни Стэнли, улыбнулся. С дивана поднялась незнакомая женщина — высокая, худая, рыжая, в зеленых мужских штанах и оранжевой футболке. В руках у нее были нож и брусок для правки лезвия.