17. (1/2)
Грен лежал на кровати ничком, раскинув руки, и пытался восстановить дыхание. Тами щекотала ему бедра и икры своими волосами, но Грен был вытрахан настолько, что у него не было сил даже запросить пощады. Ему и раньше случалось настолько выматываться от секса, но никогда прежде это не было так хорошо.
Наконец Тами утомилась и легла рядом. Спросила:— Хочешь воды?Грен с трудом перевернулся на бок, прижав плечом собственные волосы, и прошептал:— Хочу.Тами взяла стакан и помогла ему напиться.
— Горло не болит? — спросила она. — Ты так кричал.Грен откашлялся. Кажется, он немного сорвал голос.— Ерунда, — хрипло сказал он и поцеловал ее. — Ты чудесная.
— Получается то, чего ты хотел?— И даже больше, — улыбнулся Грен. — А тебе самой нравится?Тами кивнула.
— Кажется, мы с тобой отлично друг другу подходим.
Грен растянулся на спине, устроив голову на животе у Тами.
— Мы невероятно друг другу подходим, — согласился он. — По крайней мере в постели.— Говорят, это уже много. Но, по-моему, недостаточно.Грен вздохнул.— У нас вдоволь времени, пространства и собственных денег у каждого, чтобы конфликтовать по минимуму, — сказал он. — Но вообще я тоже не уверен. Просто... не знаю. Я никогда не оказывался в точке разбега. Сам не оказывался. Меня бросали — было, меня принуждали, но чтобы понять, что отношения не складываются — такого не было.— У меня было, — призналась Тами. — Обычно от непонимания до степени невыносимой. Уходила я, уходили от меня. Один раз мы, уже чужие друг другу фактически, какое-то время еще жили вместе, пока до меня не дошло, что я так больше не могу.
— А есть вещи, которых ты не смогла бы простить? — с интересом спросил Грен.— Есть. А у тебя есть?
— Да. Но сначала ты.— Ок. Измена. Это грязно, я ощущаю измену как энергетическую грязь. Не желаю, чтобы ко мне прикасались с отпечатком другого человека на себе. Причем на секс втроем я могу и согласиться, такой парадокс. Стремление возвеличить себя за мой счет. Ложь. Хотя ложь бывает и разная. Ревность. Просто не выношу. Нежелание услышать меня, мои нужды, всерьез воспринять мои страхи. Если со мной не считаются, зачем жить с таким человеком?— Согласен, — Грен посмотрел в потолок, погладит Тами по бедру. — Незачем. Но ты ведь не говоришь о своих страхах. Как я узнаю?— Если я не говорю, то это мои проблемы. А вот когда говорю и их не принимают всерьез — это другое. Я рассказываю тебе, чего боюсь, если это что-то такое, с чем я не могу справиться сама.— Мне кажется, ты считаешь, что с чем угодно справишься сама, — заметил Грен.
— Привыкла, — согласилась Тами. — То, что есть у нас сейчас — такая ерунда по сравнению с тем, что было у меня всего полгода назад...— И у меня, — согласился Грен. — А я не выношу принуждения и манипуляции. Меня на что угодно можно уговорить, но если попытаться принудить... Еще я терпеть не могу, когда на меня пытаются повесить чувство вины. Измену я бы, пожалуй, тоже не стерпел. Не потому, что это грязно, а потому, что если есть что-то лучше меня, то зачем тогда нужен я? Неуважение к тому, что я пишу, я тоже терпеть не согласен.— Ты про музыку?— Да. Я тебе не показывал, но у меня довольно много своих вещей. Просто они требуют нескольких инструментов. Я надеюсь записать их когда-нибудь. Сам или с кем-то.— Сессионных музыкантов ты можешь позволить себе нанять, — заметила Тами. — Или, не знаю, купить нужные инструменты, записать отдельные партии, а потом свести.— Сводить звук я не умею.
— Можно научиться. Или отдать звукорежиссеру.
— Я подумаю. Мне бы хотелось, чтобы ты это услышала.— Я редко ?въезжаю? в музыку с первого раза, — предупредила Тами, перебирая Грену волосы. — Понадобится несколько раз, наедине с музыкой.
— Понимаю, — улыбнулся он. — Жаль, ты не училась музыке.
— Жаль, — согласилась она, — но так вышло. Я когда-то пела, и хорошо пела, а потом — как отрезало.
— Не хочешь попробовать снова?— Может быть, когда-нибудь. Если решу, пойду на занятия вокалом. Только я нотной грамоты практически не знаю.
Внизу, у входной двери, раздался гулкий звонок. Залаял Луджин. Тами дернулась.— Пойду открою, — сказала она.— Лежи, — велел Грен. — Я сам открою. А ты пока в душ.
— Тебе нужнее.— Я потом. Простыни вместе поменяем, одной тебе будет тяжело.
Он встал, натянул брюки и футболку и пошел открывать. Шикнул на Луджина, посмотрел в белое витражное стекло на крыльцо. Там стоял кто-то невысокий. Грен распахнул дверь.На пороге ежился мальчик лет четырнадцати в полосатом колпачке и черном плаще. Полосатый, в тон колпачка, шарф несколько раз обвивал тонкую шею. В руках у мальчика были чемоданчик и клетка с белой крысой.
— Входи, — пригласил Грен. — Я — Грен.— Я Нильс, — сказал мальчик, переступая порог. Голос у него был низкий, слишком низкий для его возраста. А глаза — огромные, без белков, кобальтово-синие.
Когда он стащил с себя шапочку, оказалось, что волосы у него светлые, волнистые, кое-как остриженные, а уши — длинные и острые. Нильс только казался мальчиком. Человеком он не был.