9. (1/1)

Я забился в угол гостиной, между окном и роялем, и старательно передвигал цветные камешки на мониторе ноутбука. Камешки звенели, исчезали, взрывались и рассыпались радужными искрами, а я не смотрел, не смотрел, не смотрел туда, где Тави и Наари в четыре руки вычесывали огромного волка. Волк развалился на спине, раскинув лапы, и блаженствовал. Йодзу смотрел на брата и говорил, что не будет перекидываться, что сейчас не сезон, шерсти мало и надо ждать до весны. Басовито посмеивался Эйрик. В волосах Тави сияла и переливалась голубыми топазами сделанная им заколка для волос. Платиновая. Она, оказывается, давно хотела голубых топазов в серебре или в платине. Потому что топазы — хорошая энергетическая защита от людных толп, а мы за последнюю неделю почти все время проводили на людях. В ботаническом саду, в музеях, на выставках, на концертах — где угодно. Нам было хорошо вместе — мне было хорошо с Тави, уютно, спокойно, безмятежно. Я чувствовал себя важным и нужным, на своем месте. Я совсем забыл, что в мире есть кто-то еще, кроме нас.Напомнили.Обитатели Дома Детей вернулись в один день. Вчера еще было пусто, и сквозняк развеивал сладкий дым по пустой гостиной. Вчера мы с Тави укладывали поленья в камин так, чтобы он не прогорел до утра — а сегодня уже гул, и гам, и Кей наигрывает на рояле что-то свое, свежепридуманное, Росс хвастается призом с конвента кастомайзеров, Эйрик раскуривает трубку, а Наари расчесывает его невероятные волосы, и Йодзу валяется на диване — с клавиатурой на животе и мышкой под рукой на полу. Тави мгновенно нашла со всеми общий язык. Будто всю жизнь их знала. Эйрик рассказывал ей о последних делах, над которыми работал — и она слушала. Йодзу давал советы насчет того, как одеваться — и она не возражала. Наари воодушевилась идеей вязать из шерсти братьев одежду — и Тави обещала ей преподать основы вязания. Кей рассказывал о том, где был — и Тави задавала вопросы, из которых вырастали новые вопросы, и так до бесконечности. А я сидел в углу и ревновал. Потому что Тави была моя. Я точно знал это. Я это чувствовал. И даже ревнуя, я знал, что для Тави я особенный, что меня она слушает не так, как их. Но это знание ничего не меняло. Я не понимал, о чем она говорит с Кеем — все эти имена и названия были для меня пустым звуком, а Тави понимала, и спрашивала так, что Кейджиро рассказывал и рассказывал взахлеб. И он обещал свозить ее к людям, о которых я никогда не слыхал, и о которых Тави говорила, как о старых добрых друзьях. Меня коробило от подробностей уголовного расследования, которыми делился Эйрик, а Тави слушала с искренним интересом. Слушала и задавала вопросы — откуда-то она знала, какие вопросы надо задавать. Когда разговор с криминалистики плавно перетек в обсуждение уголовной психологии, к нему присоединился Эндрю и болтал, пока Йодзу не заткнул его поцелуем. С Наари, помимо вязания и шитья, Тави обсуждала мегафауну, место гигантских хищников в пищевой цепочке, методы снижения численности человечества и прочие вещи, про которые я даже не знал, что они существуют. На беседе о мутациях бактерий и вирусов у меня разболелась голова. Эндрю привез Тави свои книги — а я до этого момента даже не знал, что он пишет книги. С Эндрю Тави говорила о Кармартене, о лисах-оборотнях, о перспективах перевода его первой книги на русский язык, о проявлении актуальных социальных страхов в фильмах ужасов.Росс, как выяснилось, любил русские частушки, и Тави вместе с ним вспоминала их несколько часов. Она оказалась хулиганкой, моя Тави — частушки, которые она помнила, были сплошь матерные. А потом они с Россом ушли в его мастерскую и целый вечер секретничали там. Йодзу больше молчал и улыбался. Он явно наслаждался происходящим, и взгляды, которые он на меня время от времени бросал, были недобрыми. Иногда он постукивал по пустому запястью. Конечно, я понимал, что он имеет в виду. Время. У нас с Тави оставалось чертовски мало времени. Всего десять дней. Десять дней — а она вычесывает волка и ищет для Наари в интернете магазин, где можно купить прядильную машинку, и обсуждает с Эйриком эскизы перстня с топазом, и рассказывает Эндрю про короля Шеллара, который похож на Эндрю, как старший брат, и спорит с Йодзу о том, какая роль у Джонни Деппа самая лучшая, и спрашивает Кейджиро, был ли он на Меже, а еще болтает в аське с подругами, и ведет записи сразу в трех блогах, и пишет письма, и читает всякую ерунду на развлекательных порталах, смеясь над шутками, которых я не понимаю... И я ничего, совсем ничего не могу со всем этим поделать. Потому что это ее жизнь. Потому что она и взрослая, и серьезная, и милая, и хулиганка, и матерщинница, и кокетка, и меломанка, и книжница, и любит кино. Потому что, хоть я и главный человек в ее жизни, ее жизнь не сводится к одному мне. И если у нее депрессия, то я представить не могу, какова она будет — здоровая. Мне надо отказаться — или смириться. Потому что отказываться от своей жизни ради меня Тави не будет. Точнее, она откажется, но я не посмею просить. Не имею права. Я просто не стою того, чтобы променять весь мир на меня одного. Пока братья-оборотни и Наари с Эйриком не вернулись, мне казалось, что я могу принять то, что каждый день Тави закрывается на несколько часов, чтобы побыть одной, посидеть за компьютером, послушать музыку, просто почитать. Это нормально — держать дистанцию. Мы близки, но мы не симбионты, чтобы не отлипать друг от друга на все время бодрствования. Иногда мне казалось, что Тави держит дистанцию нарочно, на полшага больше, чем хотелось бы мне. Иногда мне казалось, что это просто мнительность и на самом деле я просто не представляю себе, что такое настоящая близость, ведь у меня никогда ее не было. Иногда мне казалось, что я просто схожу с ума от желания. Мир был полон женщин, даже на Каллисто я мог бы сойтись и с Джулией с ее меланхоличным авантюризмом, и с Фей с ее почти отталкивающей сексуальностью, а здесь выбор был невероятен. Юные и зрелые, белые, черные и мулатки, вульгарные и изысканные, хрупкие и мускулистые, худые и пышные, печальницы и хохотушки, умницы и полные дуры — они смотрели на меня с интересом, а для меня свет клином сошелся на Тави. На том, как стучат ее каблучки, на том, как она балансирует на бревне, перебираясь через ручей, на запахе ванили и жасмина — ее духов, на том, как она заправляет непокорную прядь за маленькое ушко, на блеске прозрачного лака на ее ногтях, на том, как соски приподнимают ткань платья, когда она мерзнет, на проблеске кожи над чулком, когда она понимается по лестнице передо мной. Каждую ночь мне снились разнузданные, непристойные сны с Тави в главной роли. В моих снах она вытворяла такое, о чем и не помыслила бы наяву. Каждый день я дрочил по четыре-пять раз, потому что иначе я не мог ни думать, ни действовать рядом с ней. Я прекрасно понимал, что в любой момент могу попросить о сексе — и не получу отказа. Но именно безотказность меня и останавливала. Тави сделала бы все, о чем бы я ни попросил — и именно поэтому я не просил ни о чем. Мне не нужно было согласие — даже если она меня любила, я слишком хорошо знал цену такому согласию. Покорность из любви ничем не отличается от покорности из страха. А мне хотелось взаимности в чувстве, которое я даже по имени назвать не мог. Напоминания Йодзу об уходящих днях были тонким издевательством эмпата, знавшего, и что чувствую я, и что чувствует Тави, но совершенно не собиравшегося нам помогать. Я физически ощущал, как протекают сквозь пальцы часы и минуты, пока Тави тратит на разговоры не со мной то время, которое мы могли бы провести вместе, сблизиться еще чуть-чуть, на волосок, на песчинку. За десять дней ситуация обязана была разрешиться. Так или иначе. Потому что одно я знал точно: когда истекут наши три недели, я не смогу отпустить Тави. А она не захочет, чтобы я последовал за ней. *** — ?А с тобой все будет просто и больно, как укус гремучей змеи: проснешься ночью с угрюмым знаньем, что взлет доступен. Навстречу радугой брызнут звезды...?Тави, которая пела под мой аккомпанемент, уже в который раз пытаясь воспроизвести исходный темп — она все время не успевала, за ней водилось замедлять пение, — внезапно замолчала. Я доиграл куплет до конца и только тогда обернулся посмотреть, в чем дело. Если просто отвлеклась — я обижусь. Потому что еще вчера мы договорились, что наше время — только наше, и наши общие занятия не прерываются ничем. Тави сама предложила. Она действительно отвлеклась, и отвлеклась крепко. Потому что под ее босыми ногами на полу шевелилось и поблескивало жвалами огромное кубло гигантских сколопендр — коричневых, с желтыми лапками на каждом сегменте длинных тел. Время от времени некоторые твари приподнимались, осматриваясь, и тогда я слышал задушенный всхлип. Глаза у Тави были белыми от страха, она дышала часто и глубоко, и я понял, что еще немного — и она просто упадет в обморок прямо в это ядовитое месиво. Я тоже испугался. Я сам был бос, в Доме Детей никто не ходил в обуви, но Тави надо было срочно спасать. Сколопендры расползались все шире, но еще не добрались за диван, а Тави стояла между диваном и мной, прижимаясь к дивану коленями. Я быстро зашел за диван, ухватил Тави за плечи и перетащил к себе. Она жалобно вскрикнула и вцепилась в меня, как напуганный ребенок. Я подхватил ее на руки и унес из гостиной, обходя насекомых. Сердце Тави билось часто-часто, она держалась за меня так, что было больно, и я не мог понять, что же ее так напугало. Насекомые сами по себе неприятны, гигантские сколопендры — ядовиты и опасны, но вряд ли в Доме Детей они представляли серьезную угрозу. Я отнес Тави в ее комнату, уложил на кровать, но Тави меня не отпускала. Я хотел было принести ей стакан воды, но Тави вцепилась в меня, зажмурившись, и я просто сел рядом, гладя ее по голове и ожидая, пока она хоть немного успокоится. Довольно скоро она расслабилась и свернулась клубочком, примостив голову у меня на коленях. Я гладил ее по плечу, по спине, по растрепавшимся волосам. Надо было сходить за водой. Надо было дать Тави возможность сохранить лицо и собраться с мыслями. Но она вцепилась в мою левую руку и не отпускала. — Что это было? — спросил я, когда она перестала всхлипывать. — Наари, — тихо-тихо ответила Тави. — Мы поспорили на днях, что она меня не испугает. — Наари? — У нее есть власть над всем живым. По условию, она не могла пугать меня напрямую, непосредственным воздействием на центр страха в мозгу. Змеи мне нравятся, кошек я не боюсь, куница — смешно, рыба-рохля — забавно, птиц я не люблю, но они не страшные, а вот насекомых я, оказывается, не переношу. Сама не знала. Ну то есть знала, что боюсь тараканов, но откуда тут тараканам взяться...Я слушал жалобный лепет Тави и понимал, что все наши с ней планы на сегодня можно перечеркнуть. Мы хотели съездить в китайский садик — в ботаническом саду Вашингтона был такой, — и посмотреть на осенние деревья, но вряд ли Тави успокоится сегодня настолько, чтобы стоять на ногах. Видимо, насекомые — это ее фобия. А может, не насекомые вообще, а именно гигантские сколопендры. Я вот до одури боюсь скорпионов. И как-то неуютно становится при мысли, что в этом доме в любой момент может появиться самый большой мой страх только потому, что Наари вздумается пошутить. Я пошевелился. Тави подняла голову и попросила:— Не уходи!— Я принесу воды.— Не надо. Лучше запри дверь. И возвращайся.Я так и сделал. Конечно, замок — никакая защита против насекомых, но я надеялся, что Наари, добившись, чего хотела, успокоится. Я думал, что Тави даже думать не захочет о сколопендрах, но оказалось, что ее способ справиться со страхом — говорить о нем. Мы обсудили вероятность того, что сама Наари распалась на сотню сколопендр, вероятность того, что насекомые были иллюзией и наконец сошлись на том, что сколопендры были или призваны, или созданы. Они ведь не водятся в Вирджинии — такие. — Ямайка, Тринидад, Южная Америка, — говорила Тави мне в колени. — Дождевые леса. Их вообще-то дома держат как домашних животных. Интересно, как там мои улитки?— Какие улитки?— Гигантские африканские, я держу пару. Их хоть кормят?.. Надо будет написать, — Тави зевнула. Это была нормальная реакция на перенапряжение и страх — сонливость. Да и легла Тави поздно, а встала рано: я сам ее разбудил. Собирался прослушать диапазон ее голоса. Не то чтобы я особо разбирался в вокале. Она зевнула снова, вытянулась на постели, по-прежнему прижимаясь ко мне. Тут бы мне и уйти. Но уходить не хотелось. — Подремли пока, — предложил я. — А ты?— Я никуда не денусь. Вдруг тебе приснится какой-нибудь таракан?Тави кивнула, стащила с волос заколку и уснула прежде, чем дотянулась до тумбочки. Я убрал заколку с кровати на подоконник. Устроился поудобнее, вытянул ноги. У Тави была широкая кровать. Достаточная, чтобы уместиться вдвоем. Прошло совсем немного времени, и я понял, что надо было уходить. Сидеть становилось все неудобнее, у джинсов обнаружились неожиданные жесткие швы в самых неприятных местах. Я привстал, и Тави тут же открыла сонные глаза. — Спи, спи, — сказал я. — Давай я тебя раздену. Она что-то пробормотала, соглашаясь, и уснула снова. Некоторое время я слушал ее мерное дыхание, смотрел на то, как поднимается и опускается ее грудь. А потом протянул руки к пряжке пояса. Сегодня, против обыкновения, Тави оделась не в платье. Рубашка с широким кожаным поясом и расклешенные синие джинсы. Я помнил, как она подшивала их, глядя вполглаза на экран, где сражались Экоу и Карас: Тави была длинна любая готовая одежда. Ругалась на отсутствие швейной машинки и исколола все пальцы. Кажется, идея отнести джинсы в магазин, чтобы их подшили там, или подшить прямо при покупке ей и в голову не пришла.Пояс сшил Эйрик. Толстая коричневая кожа, латунная пряжка с кельтскими узорами. Талия у Тави была тонкая, пояс ей шел. Я расстегнул пряжку, повозившись. Разгладил смявшуюся под ремнем зеленую рубашку. И медленно, совершенно не думая о том, что же я, собственно, делаю, начал расстегивать мелкие перламутровые пуговки. Пуговок было много, петли новой рубашки — тугие. Я возился, стараясь ни в коем случае не разбудить Тави. Всякие ?зачем? и ?почему? вылетели из головы напрочь. Я двигался на чистом, беспримесном инстинкте. Кажется, сначала я собирался просто вытряхнуть ее из одежды и укрыть потеплее — в комнате было не жарко, окна у Тави выходили на восток и, несмотря на ясный день, солнца в комнате уже не было. Но где-то на третьей пуговке я потерял саму возможность соображать. Желание затмило остатки разума. Я развел полы рубашки, и некоторое время просто сидел и смотрел. Сливочная кожа без следов загара, нежно-зеленое кружево лифчика, сквозь которое просвечивают соски, мерно поднимающиеся и опускающиеся ребра, тень в подмышке, запах духов и слабый запах пота. Тави была чистоплотна, но страх — не друг чистоте. Конечно, она взмокла от страха. И, конечно, меня заводил ее запах. Я забросил волосы за плечо и наклонился над ней. Кончиками пальцев провел по груди над зубчатой кружевной кромкой, по шее, по впадинке между ключицами. Мне хотелось снять с Тави лифчик, но я не знал, как. Она лежала на спине, а застежка была сзади. Поэтому я переместился ниже и расстегнул пуговицу на поясе джинсов, потянул молнию вниз. Под джинсами на Тави были трусики в тон лифчику — то же нежно-зеленое кружево. Это было так красиво... Я насмотрелся порно еще на Марсе. В тюрьме среди заключенных ходили порнографические голооткрытки, а на Каллисто постеры с голыми красотками висели везде. И на Земле хватало порнографии, я вдоволь насмотрелся на нее, серфя сеть и пытаясь хоть как-то справиться с гормонами. Но такой смеси страсти, нежности и вожделения я не испытывал вообще никогда. Спящая девушка в зеленом кружеве. На мне просто джинсы лопались. Я не хотел причинять ей вред, не хотел брать ее силой. Просто посмотреть. Потрогать. Почти безобидная игра. В ней не было бы ничего безобидного, если бы Тави и вправду спала, но, как я понял позже, дрема слетела с нее, еще когда я принялся за пуговицы рубашки. А тогда я просто потянул ее джинсы вниз, к коленям и ниже. Стянул и бросил на пол, и сам сел на пол, и гладил узкие ступни с высоким подъемом, любуясь узкими щиколотками. Ноготки на ногах Тави были маленькие, ухоженные, покрытые матовым лаком. Лифчик я снял с нее, не расстегивая. Просто спустил бретельки с плеч и потянул вниз. Накрыл грудь ладонью. Теплая, нежная. Сердце бьется. Я поцеловал Тави в ложбинку между грудями, попробовал солоноватую кожу на вкус. Обрывая пуговицы, выпутался из рубашки — хотелось контакта кожи с кожей, чтобы ничего не мешало. Расстегнул и сбросил джинсы. А потом очень осторожно стянул с Тави трусики. Кажется, ноги она развела сама, а может, я помог — не помню. Помню только, что лобок у нее оказался гладкий, а вульва — плотно сомкнутая, как створки раковины. И это тоже было красиво: коричнево-розовая кожа с серебристым отблеском в паховых складках, ни единого волоска, ни единой дисгармоничной линии. Сначала я ласкал ее кончиками пальцев, потом — губами. Кажется, именно тогда она открыла глаза, а может, позже. Это не имеет значения. Имеет значение то, что она сама открылась мне, и сама меня направила. Помню слабое сопротивление тела, которое я преодолел, и тихий выдох, и мгновение, когда она замерла, а потом начала двигаться подо мной, обхватив меня ногами за бедра и руками за шею. Мы переплелись, слились, сплавились в единое целое. Я хотел, чтобы это продолжалось вечность... Все закончилось скоро, вспышкой оргазма, от которого я словно звезды увидел. Я не продержался долго. Потом мы просто лежали рядом и целовались, взмокшие, потные, с перепутавшимися волосами. Тави так нравились мои волосы... Кровь на покрывале я заметил позже, когда озяб и предложил перебраться под одеяло. Я тогда думал о повторении, сил у меня было достаточно.— Что это? — спросил я, не понимая и осматриваясь. На мне тоже была кровь, у основания члена. — Последствия того, что мое тело восстановлено по исходной матрице, — со смешком ответила Тави. И, видя мое недоумевающее, испуганное выражение, объяснила: — С того утра, когда я проснулась тут и до нынешнего момента я была девственницей. Снова. — О боже. Прости. Я не хотел...— Я хотела. Все в порядке. Просто придется сделать паузу, пока кровотечение не пройдет. Это ненадолго. — Прости. Прости, пожалуйста!То, что для меня было наслаждением, для Тави стало болью. Потому что я не подумал. И потому, что я слишком неопытен с женщинами для того, чтобы доставить Тави удовольствие. Кажется, она прочитала мои мысли. Или они слишком уж явственно были написаны на моем лице. Она крепко ухватила меня за волосы, притянула к себе и приказала:— Прекрати немедленно. Глупости какие. — Я... Ты...— Хватит, хватит. Первый раз никогда не бывает по-настоящему удачным. У нас все получится, не сейчас, так позже. Иди ко мне. Хочу тебя обнять. Доставлять удовольствие ей я научился в тот же день. Я способный ученик. Я очень старался. И в тот же день понял, что в умении доставить удовольствие мужчине она опытна не менее, чем я. Только ей действительно нравилось то, что она делала. Мы выбрались из постели лишь к вечеру, когда есть мне хотелось уже больше, чем заниматься любовью. Пять или шесть оргазмов — неудивительно. Я был легким, пустым, звонким и удивительно счастливым.