7. (1/1)

В Доме Детей Тави оказалась в куда менее привилегированном положении, чем я: тут была моя старая одежда и новая, туалетные принадлежности, книги, саксофон. У нее не было ничего, кроме нее самой. И некого было спросить, отчего это так. Я отвел ее наверх, к себе. Она шла по лестнице впереди, я — на два шага сзади, и взгляд не мог оторвать от двух мягких ямочек на пояснице, то прятавшихся, то выглядывавших из-под копны волос. — Можно мне в ванную? — спросила она, когда мы поднялись на второй этаж.— Да, конечно. Вот эта дверь. Полотенца, халат — там есть все...Она скрылась за дверью, а я сунулся в шкаф, надеясь найти свое старое платье. Не нашел. Похоже, его просто выкинули. И во что же мне ее одеть? Джинсы ей будут слишком длинны, рубашки — широки в плечах, в моих пуловерах она просто утонет. Из ванной она вышла, закутанная в полотенце, как в тогу. Посмотрела на меня, на распахнутые дверцы шкафа, вытащила песочно-серый джемпер, натянула его, подвернула рукава, встряхнула влажными волосами и выпуталась из полотенца. Джемпер оказался ей до середины бедер. — Ты продолжаешь играть на саксофоне? — спросила она, клубком свернувшись в кресле. — Нет, — я покачал головой. — Плохие воспоминания.— Но саксофон-то не виноват, — сказала она. — Ему, наверное, обидно. Вот уж о чем я думал меньше всего, так это об обидах саксофона. Глупо, глупо. Он действительно ни в чем не виноват. — Хочешь, я тебе сыграю? — предложил я.— Хочу, — кивнула она. — Но давай не сейчас. Ты обещал кофе. И еще... тут ведь есть кто-то, кроме нас с тобой?— Есть. Я поищу. Кто тебе нужен?— Не знаю. Кто-то, на кого можно настать. Мы спустились на кухню. Я чувствовал себя так, словно мне подарили домашнее животное, а я не представляю, ни чем его кормить, ни как содержать. Правда, у Тави, в отличие от животного, можно просто спросить, но вряд ли она удовлетворится ковриком у камина и мисочкой молока. Йодзу сидел за столом над чашкой сливок и выглядел сонным. Он был редкий лентяй: поздно вставал, спал подолгу и обычно ничего не делал. У его братьев хватало занятий, но Йодзу обычно просто нежился в тени под деревом или — в дождливые дни — на диване в гостиной.— Зверь именуемый кот! — хищно сказала Тави, переступив порог. — А-а-атлично! Ты-то мне и нужен. От ее раскатистого ?а-а-атлично!? Йодзу вздрогнул. Поднял голову. И заявил:— Ведьма. — Не без того, — согласилась она. — Поделись вкусненьким.— Тебе сливок нельзя.— Тебе тоже. Задницу разъешь.— Кто бы говорил.— Я сказала. Хорошая задница — вещь в хозяйстве нужная, сидеть удобно. Но тебе не пойдет. Я переводил взгляд с Йодзу на Тави, пытаясь уследить за пикировкой и чувствуя, что не успеваю, не понимаю. Она вела себя так, словно знала его. Он вел себя так, словно у нее есть право на все эти шпильки и колкости. И еще оставалось ощущение, что настоящий разговор ведется без слов, одними взглядами. Сливками Йодзу так и не поделился. А пока я готовил кофе, они оба исчезли. Испарились. Я услышал, как отъезжает машина — и кофе из джезвы, про которую я тут же забыл, хлынул на плиту. Почему? Почему она уехала с ним? Почему не со мной? Она... она же моя?..Поймав себя на мысли ?она моя?, я выругал себя идиотом и принялся отмывать плиту. Почему ?моя?? Она своя собственная, и явно с характером. Знать бы еще, с каким. Знать бы, кто она и откуда, и откуда знает обо мне, почему обо мне думает...Отмыв плиту и выпив остатки убежавшего кофе, я пошел за саксофоном. Как всегда, если в ванной и оставался беспорядок, он чудесным образом ликвидировался. Вернулись в шкаф рубашки и джинсы, которые я покидал на кровать. Исчезло валявшееся на полу мокрое полотенце. Зато в ванной появились новая зубная щетка — лиловая с белой щетиной; новая расческа — синяя; три одноразовых бритвы и халат явно не моего размера. Все правильно, свободных ванных больше нет. Эта — гостевая.Я сунулся в запертую обычно спальню, дверь в которую была напротив моей. Такая же кровать, такой же шкаф. Кресла нет, вместо него стул, нет и книжной полки. Зато есть тумбочка у кровати и горшок с пышным плющом на подоконнике. Такие же обои, такие же занавески, такой же меховой ковер, такое же покрывало на кровати. Значит, жить она будет здесь. Я почувствовал сразу и облегчение, и разочарование. Облегчение — потому что нам не придется делить одну комнату. Разочарование — сам не знаю, почему. Саксофон действительно обиделся. Трость перекосило, повело, кожаные клапаны покоробились. Ему нужна была переборка и мелкий ремонт. Мне все равно нечем было заняться, и я поехал в Александрию — там был музыкальный магазин с мастерской. Я надеялся, что саксофон приведут в порядок при мне, но совсем забыл, что сегодня суббота. Его взяли у меня, но отдать пообещали не раньше вторника. Я сходил в кино на какую-то комедию, ни сюжета, ни шуток которой не понял. Пообедал в итальянском ресторанчике. Купил пару книг по истории и вернулся в Бёрк. В гараже пустовало два места — мое и эйриково. Эйрик куда-то уехал еще вчера — командировка, кажется. А Йодзу, значит, уже дома. На пороге я споткнулся о небрежно брошенные черные лодочки на тонких каблуках. Споткнулся, потому что не смотрел под ноги. А под ноги я не смотрел потому, что пялился на то, как Йодзу, сидя на полу, запускает руки под юбку раскинувшейся на диване Тави. Она сменила мой джемпер на платье густого синего цвета, недлинное, с оборкой по горловине и вдоль подола, с широким поясом на талии. Подкрасила глаза и губы. Сделала маникюр. — ...дерево, — услышал я, и Йодзу, стянув с нее один чулок, потянулся за другим. Мне плохо стало от чувства, которое я даже не сразу узнал. Это была ревность. Дикая, бешеная, застилающая глаза ревность. У меня язык отнялся — и к лучшему, потому что все было не так, как я думал. — Сам ты дерево, — капризно ответила она. — У меня просто ноги устали.— Конечно, они у тебя устали! Сколько лет ты не вставала на такие каблуки? — с покорной злостью спросил Йодзу, складывая чулки на подлокотник дивана. Тави задумалась:— А знаешь, не помню. Кажется, лет десять. Да, точно. Новогодний корпоратив в двухтысячном. — Дура, — рявкнул Йодзу, сел поудобнее и принялся разминать ей ступни. Тави поморщилась — ей было больно. — Не ругайся, — попросила она. — Это был исключительный случай.— Уж надеюсь, — ответил он. Тави заметила меня и просияла:— Грен пришел. Меня согрела ее улыбка. Я подошел и наклонился над ней. Хотел поцеловать в щеку, но поцеловал протянутую руку, от которой слабо пахло ванилью и чем-то еще, знакомым. — Я ограбила Йодзу на шмоточки, — сообщила она. — И на ноутбук.— Еще она ограбила два книжных, парфюмерный бутик, свела с ума консультанта в компьютерном магазине и свела с ума меня, выбирая обувь. А уж что она вытворяла в табачной лавке... Если быть женщиной — такая морока, я рад, что я мужчина. — Ты кот, — поправила Тави. — У тебя хвост. И кто виноват, что во всех этих понтовых компьютерных магазинах нет того, что мне надо?— Угу. Ты в США. Откуда тебе здесь найдется русская клавиатура и операционная система, которую уже десять лет как не выпускают?— Ну нашлись же, — мягко сказала она. Йодзу зарычал. Она зашипела. Потом протянула руку вниз, достала фирменный пакет с головой индейца, вытащила из него трубку, зажигалку, пачку табаку и закурила. Я привык к трубочному дыму, но этот был другой — более мягкий, более сладкий. Не тот табак, что у Эндрю или Эйрика. Это было странное зрелище — мягкий рот и длинная прямая трубка, курившаяся пряным дымом. — Никогда не видел, чтобы женщины курили трубку, — сказал я, глядя то на руки Йодзу — на ноги Тави, если честно, — то на ее рот, выдыхавший синие кольца. — Я курю, — сказала она. — Мне не нравятся сигареты. А где ты был?— Отдавал сакс в ремонт. Он действительно обиделся.— Жаль. — Во вторник заберу. — А сегодня?— Суббота. Почему ты не сказала мне, что тебе нужно в ДиСи? У меня тоже есть машина.— Ты бы сдох от такого забега, — проворчал Йодзу. — Все. Двое суток на каблуки не вставать. Увижу тебя на шпильках до понедельника — ноги выдерну. — Угу, и спички вставишь. Дай, пожалуйста, пепельницу. — Держи. Все. Кей в Бостоне, Росс в Нью-Йорке на выставке, Эйрик во Фриско, где Наари — одни боги ведают, а я поехал к Эндрю.— Привет ему передай, — сказала Тави.Йодзу снова зарычал. Он злился, но словно не на Тави, а на сложившуюся ситуацию. Злился и не хотел говорить, в чем дело, а я не знал, какие задавать вопросы. Йодзу поймал мой взгляд и поманил меня во двор. Мы вышли, Йодзу закрыл дверь, оглянулся и сообщил:— Из трех недель, которые у вас есть, четыре дня уже прошло. — Что значит ?из трех недель?? — не понял я. — Тави...— Она такая же Тави, как ты Гуо, — рявкнул он. — Неважно. Называй ее как хочешь. Но у вас семнадцать дней. Потом или вы что-то решите между собой, или она вернется домой. Хаору выдернул ее из ее собственной жизни, потому что с его точки зрения это правильно. Ей пофиг. Ей все пофиг. Кроме тебя и туфель на шпильке — именно в этом порядке. Ну и еще музыки. В общем, решайте. Потому что потом разгребать весь тот бардак, который устроил Хаору, будет гораздо труднее. И разгребать придется не тебе, не ему и не Наари. А ей, — он кивнул на закрытую дверь, — и нам с Эндрю. *** Погасшая трубка устроилась в пепельнице. Тави с ноутбуком на животе лежала на диване и что-то читала. Сколько раз я видел Йодзу в этой же позе — только вместо ноутбука у него бывала беспроводная клавиатура, и вместо маленького экранчика он смотрел в плазменную панель. Когда я вошел, Тави оторвала взгляд от монитора и посмотрела на меня. — Я тебе телефон купила, — сказала она.— Зачем? — я упал в кресло и вытянул ноги. — Как же я, оказывается, устал... — Попозже будет ужин.— Я не голоден.— Это пока. Так вот, телефон затем, что Йодзу дерево, и Эндрю дерево, а Кей — куст. В современной культуре слишком много социальных коммуникаций провязано на мобильные телефоны. Так что вот мой, — она подняла плоский аппаратик, соединенный с ноутбуком черным кабелем, — а вон там на столике твой. — Мне некому звонить. — Это временные трудности. — Йодзу предупредил меня о трех неделях. Ты не говорила, что ограничена во времени.Тави задумалась.— А. Три недели — это максимальный срок, на который я могу взять отпуск. Дальше рискую потерять работу. Но это вряд ли, меня там слишком ценят.— И кем ты работаешь?— Интернет-аналитиком низшего порядка. — В России?— Думал, там нет интернета? — усмехнулась она. — У меня все друзья за последние десять лет нашлись через интернет. Кроме бывшего бойфренда, да и он косвенно... — она махнула рукой. — Я вообще не думал про Россию, — сказал я. — Большая страна с сырьевой экономикой, из которой бегут все, кто могут.— Кроме тех, кто ее грабит, — уточнила Тави. — Только давай не будем о политике. — Давай о тебе. Кто ты, откуда?— Россия, Москва, специалист в крупной айти-компании. Работаю дома, увлекаюсь шарнирными куклами, живу с подругой. Люблю комнатные растения, котов, музыку, книги. Будет время — прочитаю тут те книги, которые у нас не переводили или переводили так, что лучше бы не переводили. — Понятно, — сказал я. — Ты — человек, у тебя есть дом, работа, социальные контакты, место в социуме...— Ребенок, — подсказала Тави.— ...ребенок, бойфренд и все, что нужно для нормальной жизни. При чем тут я?— Бывший бойфренд, — поправила она, — а ребенок живет со своим отцом. А ты — это ты. Главный мужчина моей жизни. Извини за пафос. Я не представлял, что на это сказать. Не понимал, как это — быть главным в жизни человека, которого вчера вечером увидел впервые. Нет, что такое — кто-то, главный в твоей жизни, я как раз понимал отлично. Был у меня такой... главный. Жаль, что я его не пристрелил. Но его я знал, ему я верил, считал его товарищем. — Ты меня не знаешь, — сказал я.— Сколько-то знаю, — возразила Тави, закрыв ноутбук и снова взявшись за трубку. — Тебе двадцать девять, ты с Марса, воевал на Титане, сидел в тюрьме, сбежал оттуда на Каллисто, ты саксофонист, склонен к депрессиям, умен, образован... что еще?— Многое, — ответил я. — Очень многое. Кстати, тебя не смущает мое тюремное прошлое? Я уголовник. — Я из страны, где в определенные периоды ее истории сидело около половины населения, — сказала она. — Нет, не смущает. Хотя бы потому, что ты попал в тюрьму по оговору. — Откуда ты знаешь?— Знаю. Но не скажу, откуда.— Хаору проболтался? — Можно сказать и так, — согласилась Тави. — Я считаю, что ты важен, что ты ценен, что ты хороший человек. Что ты — самый лучший. — Боюсь не оправдать твоих надежд. — Это не надежды. Это убежденность. — Ты ошибаешься.— А если нет?— Я лучше, чем ты, себя знаю.— С этим не спорю. Но я больше, чем ты, в тебя верю.И как прикажете возражать? Я пошарил под подушками кресла — Йодзу иногда забывал там сигареты. Нашел сломанную половинку и закурил. Закружилась голова. — Не так давно меня спросили, что мне нужно, чтобы снова захотеть жить, — начал я. — Может, депрессия и лечится, но я просто забыл, как это — жить без нее. Шесть лет в тюрьме, три на Каллисто, а до того я был сопляк, подросток. Меня спросили, и я ответил, что хочу привязанности. Тепла. Любви, черти бы ее взяли. И вот явилась ты. Любящая, теплая, привязанная ко мне. Но ты хоть понимаешь, что я сам ни на что не способен? Ни на привязанность, ни на тепло? Я пуст, выхолощен, выпотрошен. Во мне ничего не осталось. — Понимаю, — кивнула она. — Но и ты пойми, что у меня нет задачи стать счастливой в любви. У меня задача — помочь тебе справиться с депрессией. Это разные вещи. Я заранее готова к тому, что ты используешь меня как опору, чтобы подняться и зажить своей жизнью. Мне будет достаточно знать, что ты жив, здоров и держишься. А я уж со своими делами как-нибудь справлюсь. Справлялась же до сих пор. В том числе с собственной депрессией. — И как ты справлялась?— Мне помогли друзья — финансово и эмоционально. Мне нашли хорошего врача. Я не первый год сижу на таблетках — кстати, очень интересно, что со мной будет здесь, без таблеток-то. У меня была работа, которой я дорожу. У меня был ребенок, которому я была нужна. У меня была надежда на встречу с тобой, это тоже очень поддерживало. Потому что если я кончусь, то кто будет думать о тебе?Она говорила спокойно, как о чем-то совсем обыденном. А я не мог понять ее, я отвык от таких вещей, от того, что кто-то беспокоится обо мне, кому-то я до такой степени небезразличен. Я забыл, как это бывает. Мне протягивали руку — а я не знал, что с ней делать. — Что теперь? — спросил я, давя окурок в пепельнице. — Найдешь мне врача? Будешь следить за тем, чтобы я принимал таблетки? — Если понадобится, — кивнула она. — Но вообще-то, я собиралась переодеться и приготовить нам с тобой ужин.