6. (1/1)

Я вернулся из ДиСи поздно. Вошел в дом со стопкой современного джаза в пакете — и оказался прямо перед призраком из своих снов. Он не был крылат, у него было лицо ангела и взгляд ребенка, но я узнал звездный венец. В его зрачках был смертельный холод космоса, и я замер под его взглядом, чувствуя, что во мне поднимается надежда. Это существо могло прекратить мое бытие одним движением ресниц, и я желал, чтобы оно прекратилось. Секунды текли, я лихорадочно думал, как же попросить его, и тут кто-то с силой дернул меня за плечо и выволок из дома.— Не смей! — рявкнул Эндрю, заталкивая меня в свою машину. — С ума сошел! — Отпусти, — попросил я, пока Эндрю пристегивал меня ремнем и заводил мотор. — Так будет проще всего.— И не подумаю, — заявил Эндрю, выводя машину на дорогу. — Не желаю, чтобы ты разлетелся радужной пылью прямо у меня перед носом. Дорога наматывалась на колеса. Я молчал, пытаясь справиться со всепоглощающим разочарованием. — Куда мы едем? — спросил я наконец.— Ко мне, — ответил Эндрю, выворачивая с шоссе на второстепенную трассу. — И умоляю тебя, не строй больше глазки смерти. — Но все равно же...— Нет, — твердо сказал Эндрю. — Даже если твои психотравмы несовместимы с жизнью, лично я собираюсь сделать все, чтобы ты прожил как можно дольше. — И не имеет значения качество этой жизни? — устало спросил я. — Мое мнение в расчет не принимается?— Не в твоем теперешнем состоянии, — отрезал Эндрю. Машина тряслась и покачивалась на проселке, ведущем через лес. Это была даже не дорога — просто просека. Я впервые в жизни оказался в настоящем лесу, но даже когда дорогу перебежал олень, я смотрел на него без интереса. Насильственное возвращение к жизни оказалось слишком болезненным. Там, в гостиной Дома Детей, я на мгновение поверил, что звездный призрак прекратит все мои мучения. Не вышло. Даже на это я рассчитывать не мог. Эндрю отвел меня в дом, показал гостевую спальню. Я упал на застеленную пестрым индейским покрывалом кровать и лежал, глядя в бревенчатую стену, без мыслей и без эмоций. Кажется, в какой-то момент я уснул. Наверное, уснул, потому что дождливым утром в моей голове вертелась новая песенка. Про горошины под подушкой. Это была колыбельная, и по укоренившейся привычке я встал, чтобы записать ее. Встал — и вспомнил, что рояль, тетрадь с партитурами и даже ноутбук остались в Доме Детей.Я умылся. Побриться было нечем, почистить зубы — тоже, и переодеться было не во что. Часы в гостиной показывали почти полдень, но Эндрю еще спал. Я слышал, как он похрапывает в своей комнате. Я нашел кухню. Как умел, приготовил кофе и вышел с чашкой на крыльцо. Дождь падал на траву и деревья сплошной серой стеной, в водостоках журчали фонтанчики, с углов навеса над крыльцом стекали толстые витые струи. Пахло прелью и прохладой. Первый дождь осени. Я смотрел на него без единой мысли в голове, только с песенкой про горошины — смертельной колыбельной, пока не проснулся Эндрю. Он выглянул из дома — небритый и всклокоченный, в пижаме, зато с трубкой в зубах. — Доброе утро, — сказал он.— Уже день, — возразил я.— Когда проснусь, тогда и утро, — резонно заметил он. — Идем завтракать. Йодзу привезет твои вещи, когда дождь закончится. Я кивнул и вернулся в дом. За завтраком — яичница с беконом, кофе и апельсиновый сок — Эндрю сообщил мне, что я поживу у него, пока Хаору — так звали юную смерть, — не покинет Дом Детей. Он никогда не оставался там надолго. Ему вообще не слишком нравился этот мир.Я слушал и кивал. Мне было все равно. У Эндрю была неплохая библиотека. Не такая обширная, как в Доме Детей, и более специализированная, но все равно неплохая. Я взял первую попавшуюся книгу — смешную и трагичную историю о приключениях лиса-оборотня в московском университете, и читал весь день. Вечером выглянуло солнце и вместе с последними закатными лучами, насквозь пробивающими туман, поднимающийся от мокрой травы, приехал Йодзу. Он был на тяжелом байке, в черном костюме и глухом шлеме, и я не сразу его узнал. Йодзу привез сумку моих вещей: туалетные принадлежности, ноутбук и три смены одежды. Они с Эндрю закрылись в кабинете и о чем-то спорили. Я не вслушивался, хотя звонкий тенор Эндрю то и дело взлетал до звенящей высоты. Несколько раз я расслышал собственное имя. Ночью я долго не мог уснуть от страстных воплей кота. Звукоизоляция в домике Эндрю ни в какое сравнение не шла со звукоизоляцией в Доме Детей, да и двери наших комнат располагались друг напротив друга. Я бросил попытки уснуть и почти до утра слушал музыку в наушниках. *** — Странное место этот мир, — объявил Йодзу на следующий день. — Иногда кажется, что в нем можно найти вообще все, что угодно. Эндрю хмуро молчал и щелкал клавишами ноутбука. Йодзу растопил камин и валялся на груде ковриков у огня. — Через пару дней можно будет вернуться, — сказал мне Йодзу. Я равнодушно пожал плечами. Мне было все равно. — Хаору утверждает, что нашел человека, который знает о тебе и которому ты небезразличен, — со вздохом сказал Эндрю.— Правда? — вежливо спросил я. — И кто это?— Сюрприз-сюрприз, — пропел Йодзу. — Не буду портить первое впечатление.— Я был против с самого начала, — объявил Эндрю. — Это неправильно.— Ты человек, тебе неправильно, — возразил Йодзу, — а мы волшебные существа, нам можно. — Играть в людей, как в куклы?— Ну что ты, разве это игра в куклы? — ласково улыбнулся Йодзу. — Это ты не видел, как играют во Дворах. Но увидишь. Я ушел. Слушать их препирательства у меня не было настроения. Я хотел подумать. В человека, который ко мне небезразличен, я поверил сразу. Почему бы и нет? Ведь чудеса случаются. Знать бы еще, кто это. И откуда? Кто-то, кого я знаю? Кто-то, кого я уже видел? Вполне может быть. В клубе ?Черный кот? я сделался почти завсегдатаем, в магазинчике с редкими документальными фильмами продавец узнавал меня и здоровался. Я прошел мимо многих людей, не замечая их, но это еще не значит, что они не замечали меня. Кроме того, слово ?небезразличен? имеет много значений. Например, это может оказаться человек, которого я нечаянно обидел и который затаил злобу. Или женщина, которую я заинтересовал, но проигнорировал. Я задумался о том, скольких людей я мог обидеть и отвергнуть, не желая того. Получалось — многих. Не потому, что я действительно этого хотел. Просто так получалось. Я слишком погружен в себя, слишком эгоистично упиваюсь своей депрессией. Наверное, так нельзя. Но я просто не знал, как это — по-другому. Я не мог перестать чувствовать то, что я чувствовал, как не мог перестать дышать. *** — Нету на свете дождя, кроме того дождя, что был, когда старый Ной корабль строил. Он поливал Левиафана в морях и рыжую еленину косу на стогнах Трои. Нет от него укрытья, да и не надо от него укрываться — он не злой и бесконечный. Мир, поливаемый дождем, не утонет, потому что ему так обещал один предвечный...Сначала мне показалось, что я все еще сплю. Это был тот же голос, что и во сне — тихое, глубокое, непрофессиональное контральто. Я уснул на диване в гостиной, с ноутбуком и книгой под рукой. Сначала я собирался дождаться, пока мой ?сюрприз? проснется. Сюрприз... Я понял, почему Эндрю ругался с котом, как только вернулся в Дом Детей. Было темно и тихо — поздний вечер. Йодзу, привезший меня обратно из Беверли Миллс, унесся к себе прежде, чем я успел задать ему хотя бы один вопрос. На полу, между камином и креслами, был расстелен знакомый меховой ковер. На нем, накрытый одеялом почти с головой, кто-то спал. Йодзу только и сказал:— Это к тебе, — прежде чем исчезнуть.Хорошо хоть не ?это тебе?. Потому что живой человек — не вещь. Я подошел поближе, но смог разглядеть только копну волнистых волос и маленькую ладонь. Свет не горел, тьму разгоняли только пылающие в камине поленья, а будить спящего мне не хотелось. Сколько он уже спит? Сколько проспит еще? Можно было бы уйти к себе до утра, но я представил, как человек просыпается в незнакомой темноте и пугается. Если ?это ко мне?, значит, мне его и встречать, и извиняться, и объяснять, что произошло.Я сходил к себе, принял душ, переоделся, взял ноутбук, наушники, книгу по истории послевоенного джаза, вернулся в гостиную и устроился на диване. Книга была разбита на коротенькие разделы, каждый из которых посвящался альбому или группе, так что я прочитывал абзац, а потом слушал музыку. Этого занятия хватило бы на несколько ночей. Я не чувствовал себя сонным — я чувствовал злость и немного — вину: из-за моих проблем кого-то выдернули из его жизни, приволокли в этот дом и оставили спать вот так, на полу. Я не верил, что этот человек дошел до той же крайности, из которой Росс и Йодзу выдернули меня на Каллисто. Дважды в одну воронку снаряд не попадает. Время от времени я поглядывал на спящего, но он даже не шевелился. Только ровно поднималось и опускалось одеяло. Живой — уже хорошо. Хотя не в стиле Дома Детей было приволочь мне в подарок труп. Задремал я под тенор-саксофон Фароа Сандерса. Странно было засыпать под такую страстную, пронзительную музыку, но я все же уснул. А проснулся — под ?Колыбельную о дожде?. Я знал ее наизусть — услышал во сне, записал наяву, нашел в сети. Но никогда не слышал, чтобы ее пели вживую.Я приоткрыл глаза. Было светло. Я слышал дождь и потрескивание поленьев, щелканье клавиш. На полу рядом с диваном, закутавшись в одеяло, перед моим ноутбуком, который я успел положить на пол, прежде чем отключиться, с наушниками на голове сидела девушка и тихо напевала. ?Колыбельная о дожде? сменилась ?Витражом?, ?Витраж? — ?Колыбельной о волке из Анжу?, а я все смотрел, не шевелясь. Милая, с припухшими со сна веками, но не красавица. Длинные русые волосы, серые глаза. На шее я заметил ?переводчик? — значит, английский ей как минимум не родной. Маленький рот, широкие скулы, округлый подбородок. Тонкие запястья. По тому, как она куталась в одеяло, я догадался, что под ним нет ни нитки. А у меня была пижама. Внезапно она сняла наушники и выключила плеер.— Я тебя разбудила? Извини. — Все в порядке, — я сел. — Привет. Ты приятно поешь. — Тави Тум не поет. Тави Тум может только напевать про себя.Так она стала Тави. Что это не ее настоящее имя, я догадался довольно скоро. Что она ответила мне цитатой — узнал много спустя. — Я Грен, — представился я.Она кивнула:— Знаю. Хороший сон. Ты так редко мне снишься. — Это не сон, — сказал я. — Да хорошо бы, кабы так... — она с улыбкой повернулась ко мне. — Снись почаще. Я по тебе очень скучаю. Всякая ересь снится, вроде зеленых ?жигулей? и того, как Ханна уносит Мотю к ветеринару, а ты — нет. Я прикоснулся к ее плечу.— Вот так ты веришь, что это не сон?— Неа, — качнула головой она. — Тактилика мне снится часто, музыка — тоже. Цвет — вообще всегда. — А что не снится?— Запахи и вкусы. Жаль, что я почти ничего не буду помнить, когда проснусь. Я ожидал чего угодно, но не этого. Возмущения, удивления, страха — но не неверия в реальность происходящего. И того, что я уже ей снился — тоже. Что с этим делать? Ведь все реально — дождь, огонь, мы с ней. — Вот сейчас я писала на умыл подругам и начальству, что я в порядке, что буду не скоро, что прошу отпуск. А проснусь — под окном футболисты орут, или птицы, или самолет летит. В коридоре — коты, в сортире — коты. Посижу за своим компом, допроснусь, пойду готовить кофе и мыть посуду... — она зевнула, потянулась, уронив одеяло до пояса. Я отвел взгляд, но успел увидеть небольшую округлую грудь и полустертый контур дракона на левом плече.— Хочешь кофе? — предложил я. — Вкус и запах, все вместе. — Было бы хорошо, — согласилась она. — Но почему бы тогда не трубку? Тоже вкус и запах. — Трубки у меня нет, — я развел руками.— Жаль, — вздохнула она. — Ну, проснусь и покурю. А еще знаешь, что обидно в том, как ты мне снишься? Я никогда не могу до тебя дотронуться. Я сполз с дивана и сел рядом с ней. Обнял за плечи, прижал к себе. Она потерлась щекой о мое плечо, фыркнула в ключицу — и замерла. Я осторожно погладил ее по спине. — Так лучше?— Ты теплый, — невпопад сказала она. — И пахнешь почти так, как я себе представляла. Ой, — подняв голову, она посмотрела на меня снизу вверх огромными глазами. — Мы настоящие. — Настоящие, — кивнул я. Она была такая живая и хрупкая в моих руках. — Живые и смертные. — Смертность — понятие относительное, — сообщила она. — Поверить не могу... Нет, поверить могу, но до меня еще не дошло. Понимаешь, я работала. Работала, устала, дождь собирался, я прилегла подремать и уснула. А проснулась — тут. На овчине и под овчиной. Тактильная роскошь. Ты спал, а мне было скучно, и я полезла в сеть. У тебя линукс стоит?— Линукс, — подтвердил я. — Ну вот. Английского я не знаю, а тут — раз и освоилась. Надо будет попросить кого-нибудь поставить-таки линукс на мою машину. Хотя о чем я... — она рассмеялась, и я прижал ее к себе покрепче, расслышав истерические нотки. — Йодзу говорил мне, что Хаору нашел человека, которому я небезразличен, — сказал я, — но я думал, что это будет кто-то, кого я знаю.— А, ну раз Хаору... — она махнула рукой, положив голову мне на плечо. — От Дома Детей вообще всего на свете можно ожидать. Моя подруга говорила, что видела тебя в Москве пару лет назад, но, наверное, это был доппельгангер. Или нет?— Доппельгангер, — сказал я. — Я тут всего три месяца. — Шутки со временем. Понимаю все, кроме того, почему я. — Может, потому, что ты их знаешь? Дом Детей.— Ровно в той же степени, что и тебя, — возразила она. — Я знаю, что они есть. Я верю, что есть ты. Я очень хотела, чтобы ты жил, все равно где, лишь бы жил и жил хорошо. — Может быть, этого оказалось достаточно? — тихо спросил я. — Хотя я, скорее всего, не проживу долго.— Почему на этот раз?— Депрессия.— Она излечима. По себе знаю. Ну, по крайней мере, ее можно скомпенсировать. — Может, ты и есть мое лекарство?— Каким образом? — спросила она. — Я готова сделать все, что в моих силах, но как?— Может, одной готовности окажется достаточно, — пробормотал я.Сидеть с ней вот так было уютно. Тепло, спокойно, безмятежно. Единственное, чего я опасался в тот миг — что кто-нибудь войдет, и этот миг внутреннего покоя окажется разрушен.