5. (1/1)

Наари смотрела на меня в течение всего завтрака. В последние дни у меня и так не было особого аппетита, а под ее взглядом он совсем пропал. Поев, она поманила меня за собой. Мы вышли во двор через заднюю дверь. Она устроилась в висячем кресле, я сел перед ней на траву, на границе света и тени.— Если ничего не изменится, ты умрешь в течение года, — без предисловий сказала она. Я кивнул. Я уже и сам это понимал.— У тебя депрессия, и дело не в болезни тела, — продолжила Наари. — Мозг — тонкий инструмент, и что могла, я поправила, но тут я могу немного. Дело не в мозге, не в том, что люди называют нейромедиаторным обменом. У тебя изранена душа, а души не по моей части. Я снова кивнул. Насчет души... она была права. Если бы боль души проявлялась на теле, на мне не было бы живого места. — Тебе нужно что-то, чтобы начать восстанавливаться. Я не знаю, что. Я не человек, никогда не была человеком и не разбираюсь в людях.— Может быть, мне действительно лучше умереть?Она покачала головой.— Из твоего теперешнего состояния ты родишься снова с теми же ранами. Умирать надо в покое, а не в отчаянии. Можешь спросить мою гвардию, они уже умирали. — Гвардию? — не понял я.— Йодзу, Кей, Росс. Они умирали не единожды, но они всегда возрождаются с полной памятью и вместе. А ты умрешь и родишься заново с той же болью, тоской и тревогой, которые мучают тебя сейчас. Вдобавок, я не хочу, чтобы мои и их усилия пропали напрасно. Мы вложили в тебя много сил. Просто этого недостаточно. Нужно что-то еще. Что?Я пожал плечами.— Не знаю. — И все же? — Наари была спокойна и настойчива. — Если мне не может помочь ваша магия, то что мне может помочь?— Что-нибудь более человеческое. Загляни в себя, скажи мне, что тебе нужно? Что позволило бы тебе хотя бы остаться на плаву? За что ты мог бы зацепиться, если бы мог выбирать из чего угодно?— Моя леди, — вежливо сказал подошедший Эндрю и сел рядом со мной. — Не надо мучить Грена. Вряд ли он сможет ответить, и вряд ли кому-нибудь из вас по силам дать ему необходимое. Наари повернула голову и посмотрела на Эндрю. Иногда в ней было что-то большой кошки, иногда — от юркого маленького зверька, но сейчас у нее был взгляд рептилии. — Я все-таки психолог, — напомнил Эндрю и раскурил трубку. — Не психиатр, конечно. Ну кто из вас может работать с настолько серьезными психотравмами? Разве что Хаору, но...— Ты не говорил, что ты психолог, — сказал я, только чтобы не молчать. — Так я криминальный психолог, — объяснил он. — Ты не по моей части. — А что по твоей? — Серийные убийцы, — улыбнулся он. — И то я давно не практикуюсь. Сменил специализацию.Мы разговаривали под ледяным взглядом леди Наари, это было легче, чем беседовать с ней, и вдруг я понял, что знаю ответ на ее вопросы. Но вряд ли он ей понравится. — Теперь ты маг Дома Детей, — сказал я. — Не понимаю.— Тебе и не надо, — вмешалась Наари. — Ты не наш и никогда нашим не будешь. — В том-то и дело, — кивнул я, — что я не ваш и вашим не буду. Просто смертная игрушка в руках бессмертных детей. Все это ненастоящее, невзаправду.— А что взаправду? — серьезно спросила Наари. — Взаправду — то, как вы общаетесь между собой. Ты и Эйрик, Йодзу и его братья, Эндрю и Йодзу. — Любовь, привязанность и нужность, — понимающе кивнул Эндрю. — Видишь, Наари, все просто и совершенно недостижимо. Никто из нас не сможет дать Грену того тепла, которое ему необходимо. Ему нужен человек, а вы либо звери, либо нелюди, либо...— Либо ты, — сказала она, — а твоя привязанность уже определена и проверена. Но посмотрим. Посмотрим. Еще есть время. — И что тут можно сделать? В этом мире нет человека, который знал бы о Грене, кроме меня. А привязанность, нужность и любовь рождаются из знания. Наари фыркнула и встала.— Много ты знаешь о знании, мальчик-маг! Твое знание — логика и разум, твои годы — смех и грех! — жестко заявила она. — Ты еще дитя по сравнению с вечностью.— Ну если по сравнению с вечностью, то конечно... — пробормотал Эндрю, глядя ей вслед. — Аж мороз по коже. Я кивнул и пересел в кресло. Не хотелось сидеть на мокрой траве. Эндрю выбил трубку о каблук.— Иногда она почти человек, — пожаловался он, — а иногда вдруг раз — и вечная стихия. Жутко становится. Ты все-таки подумай, что тебе нужно. Потому что есть у меня одно недоброе подозрение...— Какое? — спросил я. — Видишь, я же все равно умру через год.— Как же, надейся, — буркнул Эндрю. — Если до этого дойдет, то Наари просто разбудит все твои базовые инстинкты — самосохранения, размножения и тому подобного. Мы все в очень большой степени животные и в очень малой — люди. Подавить человеческое и активировать животное ей ничего не стоит.— Может быть, это и выход, — сказал я. — Тебе не понравится, правда, — покачал головой Эндрю. — Ты слишком... не знаю, как бы это сказать... тонок. Будет конфликт между базовыми потребностями тела и потребностями разума. Сколько-то ты продержишься, но потом тебя просто разорвет. — Поверю тебе на слово. Но выбора у меня нет. Ты говоришь, что меня здесь никто не знает, а значит, я никому не нужен. И меня просто не хватит на новую привязанность без взаимности. — Может, если бы ты рассказал о том, что с тобой случилось, тебе бы стало легче? — предположил Эндрю.— Нет, спасибо, — отказался я. — Обойдусь. Позволь мне сохранить то уважение, которое вы ко мне испытываете, насколько это возможно. *** Мне приснилась песня. Ее пел женский голос. Неплохо пел. Я смотрел в потолок и вспоминал мелодию, но она так тесно сплеталась со словами, что у меня не получалось их отделить. ?Отвернуться от флага, наблюдая, как горит гербовая бумага у заката в руках. Его задача простая — утра рваную плоть к вратам покинутого рая ножиком приколоть...? Простая мелодия, примитивный ритм — и очень сложный текст. ?Слева по борту рай — ветер мчится вдаль, где его догоним мы. В сумрак собачьих глаз опускается медленно северная звезда?.Я валялся в кровати, пока не вспомнил песню целиком. И только чистя зубы, сообразил, что текст русский. Я неплохо выучил русский язык за время, проведенное на Каллисто — иначе там было не выжить. На Каллисто собралось отребье со всей субСолнечной, но власть там принадлежала тем, кто говорил по-русски. Но я ни разу не слышал там этой песни. Я бы запомнил. Такие странные слова. Я принял душ, побрился, вытащил из шкафа очередную белую футболку и серые джинсы. Как бы я ни угваздывал одежду — травой, землей, машинным маслом, пылью, кофе, фруктовым соком — отправленное в корзину с грязным бельем на следующий день снова ждало в шкафу, безупречно чистое. Магия, не иначе. Чтобы этот дом был таким чистым и аккуратным, каким он был, нужна армия горничных. Или помощь духов. Потому что никто из живущих здесь не заморачивался уборкой или стиркой. Все происходило само собой, и это нервировало. Меня нервировало. Я терпеть не могу заниматься домашним хозяйством, и при этом совершенно не переношу бардака, но я предпочел бы раз в неделю запускать дюжину роботов-пылесосов и протирать влажной тряпкой рамы всех картин, чем чувствовать незримое присутствие. Одевшись, я застелил постель, поставил на полку упавшую на пол, когда я уснул, книгу — комикс про Сэндмена. Потрясающая рисовка, затягивающий сюжет, но музыка не моя. Не джаз. Рок, скорее. Может, песня пришла в сон просто потому, что я зачитался, засыпая? Да нет, вряд ли. Кажется, я просыпался ночью оттого, что в окно светила полная луна. Снова полная луна — я здесь уже месяц. И в зеркальной двери шкафа отражалась черная крылатая тень, коронованная звездами. Вот это точно сон. Пока никто не проснулся, я достал ноутбук и записал текст песни, как его помнил. Потом попытался подобрать мелодию на рояле — ничего особенного. Что это за стиль? Жанр? Точно не любимый на Каллисто блатной шансон или что-то в этом роде. Да и вокал был женский. Я бы забыл об этом к вечеру, я и забыл, но следующим утром проснулся с другой песней. И, похоже, даже не с одной. Снова на русском. Шалости подсознания? Я бы поверил в это, если бы повторялись жанры, или если бы я хоть в детстве писал стихи. Но я никогда не писал стихов, а если бы и писал — моего русского не хватило бы на тексты этих песен. ?Выпал снег, полчетвертого, среда. Жизнь проста, жизнь печальна, как всегда. Дети строят ерунду изо льда. Скоро будет рождество — так считает большинство?. Сложнее музыка и проще текст, и снова тот же женский голос. Я записал и эту песню, и две других — про сокровища и про дорогу дурака. Фолк и фолк-рок. Уже определеннее. И не менее определенно, что я нигде не мог их слышать. ?Ну а мне милей дорога дурака...? Я бы запомнил. Через неделю тетрадь с партитурами пополнилась песнями про безумие; похабной джигой про шотландца; меланхоличной джазовой балладой с философским содержанием; сложным блюзом про одиночество и зеленые глаза; бросающей меня в дрожь при одном воспоминании фолковой балладе про смерть музыканта — и все эти песни звучали в моей голове плохо поставленным контральто. В один непрекрасный день на тетрадь наткнулся Кейджиро. Исправил грамматические ошибки — оказывается, он знал русский. Наиграл пару песен попроще. Задумался. И к ночи скинул мне в бесплатный почтовый ящик сжатые записи оригиналов. Песню про безумие пела женщина, но не та, которую я помнил по снам. Джигу, как и положено — развеселые ребята. Блюз и джазовую балладу — мужчина с мягким тенором. Балладу о смерти музыканта — дуэт из тенора и сопрано. К каждой песне Кей написал комментарий со ссылкой на официальные сайты музыкантов, или на видео, или на страницу, с которой можно было скачать альбом целиком. Фолк, и так называемая ?авторская? песня, и фолк-рок, и фьюжн. Но песни мне сниться не перестали. А я не перестал их записывать. И только после того, как Эндрю целый вечер напевал при мне какую-то дурацкую песенку без смысла — голоса у Эндрю не было вообще, — до меня дошло, что же мне снится. Так должен звучать голос, подпевающий радио, или плееру, или любой системе воспроизведения, если убрать эту систему и оставить только подпевающего. Я думал, если я послушаю оригиналы, дурацкие музыкальные сны перестанут мне сниться. Как бы не так! У меня появились любимые песни — например, про галеон и про Средиземноморье, про все фиолетово и про машиниста, про огни Бельтайна и про мартовские сумерки, но женщина из моих снов петь не перестала. Репертуар у нее был колоссальный. Она никогда не повторялась, или я просто не запоминал повторов. И каждую, каждую ночь мне снилась крылатая тень в зеркале. Но однажды она вышла из зеркала — а утром я обнаружил цепочку с подвеской на шее. Темно-серый матовый металл, сложное плетение, а подвеска — раскрытая книга и привешенный к ней колокольчик. Я попытался снять цепочку, но она была сплошной, без замка. И не рвалась. Я взбесился, но меня успокоил Кей.— Перестань, — рассмеялся он, видя, как я терзаю цепочку. — Это подарок Хаору. Переводчик. Надо же, с чего он решил, что тебе понадобится?— Что еще за переводчик?!— Ну обычный магический переводчик. Чтобы ты понимал все, что слышишь или читаешь. Мы тут по первости все их носили. Они распадаются, как только ты начинаешь свободно понимать все доступные языки и помнишь их без переводчика. Он безвредный. Ментальная магия. Кажется, он еще память улучшает, но я не уверен. Не скажу, что я успокоился, но смирился. Тем более, что я действительно начал полностью понимать то, что мне снилось. И все выверты речи Кея, и шутки Йодзу на языке, который оказался японским, и даже рассказы Эйрика о работе. Эйрик был криминалистом, и когда-то они с Эндрю работали в одной организации. Но Эндрю уволился и зарабатывал частными консультациями. Для него это был вопрос принципа — финансовая независимость от Дома Детей. Лето катилось на убыль. Ночи стали длиннее, вечера — прохладнее. У меня появились документы — водительские права, паспорт, номер социального страхования. Я не знал, как Эндрю их сделал, но, по его словам, документы были настоящие. Появилась своя машина: Росс пригнал мне непримечательную черную ?акуру?, которую сам перебрал и проверил. Появились деньги: вместе с документами Эндрю вручил мне две банковские карты. Я все чаще начал ездить в ДиСи. Бродил по паркам и музеям, проводил вечера в джазовых клубах, слушая местных музыкантов, покупал диски с музыкой и документальными фильмами. Развлекательное кино я не смотрел: хватало того, что я сам чувствовал себя персонажем кинофильма. Разрешение на ношение оружия и черный матовый ?глок? мне вручил Йодзу. Молча. Просто положил на верхнюю деку рояля, пока я играл ?Витраж? в джазовой переработке, и ушел. Наверное, я был вполне готов для самостоятельности. Денег на двух счетах хватило бы на год безбедной жизни. Но я не спешил покидать Дом Детей, и меня никто не торопил. Эскизами, которые Росс с меня нарисовал, был занят целый угол в его мастерской, но он продолжал делать наброски. Мы с Йодзу все так же стреляли по вечерам в синих сумерках. Кей каждое утро послушно садился за рояль, чтобы играть этюды. Эндрю по-прежнему был готов отвечать на любые мои вопросы. Я не хотел покидать их, потому что не находил в себе сил остаться в полном одиночестве. И тянул время, как мог. Если бы хоть кто-то из тех мужчин и женщин, подсаживавшихся ко мне в клубах, улыбавшихся в кафе, пытающихся знакомиться в магазинах, меня зацепил, я бы рискнул. Но эти люди не были мне интересны. Что они знали обо мне? Что они видели? Привлекательную внешность, дорогую одежду — моя одежда стоила дорого, — и все. Кому из них я смог бы рассказать хотя бы часть своей истории? Никому. А если бы и рассказал, кто бы захотел иметь со мной дело, узнав?