4. (1/1)

Рояль в гостиной возник на третий день моего пребывания в этом доме. Кабинетный, полностью настроенный, с удобным табуретом, он расположился между плазменной панелью и диваном, словно всегда тут был. Черный лак, позолота педалей и фирменного лейбла выглядели безупречно. Я огляделся, ища, кому бы задать вопрос. Но под вечер гостиная была пуста. Йодзу валялся на подвесной кровати с очередной книгой, Кейджиро возвращался домой только ночевать, Росс чем-то плотно занялся в подвальной мастерской, Эйрик был на работе, а спрашивать о чем-нибудь Наари я опасался. Вдобавок ее, похоже, просто не было. Я и сам старался не сидеть в доме. Хотя формально он находился в городе, до ближайших соседей было не меньше километра, и я был этому рад. Зато рядом было озеро, Росс показал его мне в первый же вечер, и я уходил к озеру — погулять и поразмыслить. Мне нужно было адаптироваться к земной силе тяжести, и пешие прогулки казались мне лучшим способом. Кроме того, на ходу можно было подумать. Хотя, признаться, думать мне было нечего. В голове было гулко и пусто, как в заброшенном складе. Я не знал, что мне делать и как жить. Нет, физиологически все было в полном порядке, я никогда не чувствовал себя настолько здоровым, но разве дело в физиологии? Я не рассчитывал, просто не рассчитывал дожить до тридцати. Завод кончился. Я выдохся. К концу моей истории на Каллисто у меня не осталось ни физических, ни душевных сил. Я просто ждал финала. Теперь физические силы у меня были. И много. Я часами бродил по окрестным рощицам, по берегу озера, не боясь заблудиться: у меня всегда было отличное чувство направления, да и Росс бы нашел меня за полчаса. Нюх у него и вправду был волчий. Но где взять душевных сил? Я выложился до капли, досуха. Я ничего не хотел, ничего не мог, и мне не на что было опереться. Дом Детей предлагал мне помощь, но я не представлял, как ею воспользоваться. Я разучился брать. В восемнадцать я бы пришел в восторг от такого количества одежды, от красивых людей вокруг, от того, что меня хочет рисовать настоящий художник... Сейчас мне было все равно. Утром я натягивал первые попавшиеся джинсы и футболку, ел то, что стояло передо мной на столе, и уходил. Росс обижался, что я не хочу позировать, но я не мог заставить себя сидеть на одном месте. На одном месте мне хотелось замереть, не двигаться и покрыться мхом. И вот — рояль. Беззастенчивая и наивная попытка меня расшевелить. Глупо было бы думать, что никто не заметит, в какой я апатии. Йодзу предупреждал, что он эмпат, да и Росс был очень чуток к чужим эмоциям. Я прикинул усилия — физические и финансовые, — которые нужны, чтобы так быстро доставить, установить и настроить рояль, и покачал головой. Дом Детей не мелочился. Я сел на табурет и поднял полированную крышку. Клавиатура скалилась издевательски. Я пробежался пальцами по клавишам, проверяя настройку. Отлично. Чуткий, послушный, звучный инструмент. Я перебирал клавиши, не думая, импровизируя. В свое время я был неплохим пианистом, и фортепианные импровизации давались мне не хуже, чем саксофонные. Я не стал пианистом только потому, что мне не хватало терпения репетировать фортепианные концерты до безупречности. Саксофон, если только это не классический симфонический саксофон, всегда дает некоторую свободу действий. Джазовое фортепиано — тоже. А вот классическое — уже нет. Помнится, дед был очень недоволен моим выбором. Хотя теперь это не имеет совершенно никакого значения. Я больше никогда не увижу свою семью. И это радует. Я в армию сбежал от их ожиданий и упреков, но самые жестокие упреки я ношу в собственной голове. И не знаю, можно ли от них избавиться.Я продолжал играть в вечереющем свете. Пальцы легко касались клавиш. От импровизаций я перешел к своим старым композициям, которые написал еще в школе, потом к пьесе, до последней ноты обдуманной за время переходов по пустыням Титана, от нее — снова к импровизациям, теперь на тему Гершвина. Я прервался только, когда по гостиной поплыл плотный, осязаемый запах трубочного табака. И огляделся. Я увидел глаза. Светящиеся, зеленые и золотые, глядящие на меня из темноты. Это выглядело жутко. — Ты как Орфей, усмиряющий диких зверей музыкой, — сказал незнакомый голос.Щелкнул выключатель. Вспыхнули точечные светильники на стенах. Из кресел и с пола на меня смотрели Йодзу, Кей, Росс и Эйрик. Это у Эйрика глаза сияют золотом. Высокий тощий рыжеватый парень в очках с собранными в непослушный хвост волосами пыхнул трубкой, упал на диван рядом с Йодзу и улыбнулся:— Ты прекрасно играешь. Хотя, конечно, я не меломан. — Да здесь никто не меломан, — смущенно сказал я. Мне было не по себе. Никто и никогда еще меня так не слушал. — Кей меломан, — возразил парень. Кейджиро, лежавший на полу, по-пластунски подполз ко мне и умильно поглядел снизу вверх.— Хочу, — оповестил он всех.— Сыграть еще что-нибудь? — не понял я.— Обязательно, но я не об этом. Хочу научиться. — Ого! — воскликнул Йодзу и достал сигареты. Кейджиро протянул к нему руку и пошевелил пальцами. Йодзу кинул ему портсигар и зажигалку, Кей сел и закурил. — Я думал, ты не куришь, — сказал парень с трубкой.— Бывает иногда, — отмахнулся Кейджиро. — Грен, научи меня. — Я никогда никому не преподавал, — признался я. — Даже не знаю, с чего начать.— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста... — проныл Кей, молитвенно сложив ладони. С сигаретой этот жест смотрелся забавно. Я задумался. Теорию музыки я давно забыл за ненадобностью, но тут тоже должны быть учебники. Основы практики в меня вбили настолько крепко, что их я не забуду никогда. А вот как правильно ставить руку начинающему пианисту, я не помнил. У меня это получилось почти сразу, но получится ли у Кейджиро?— Ну пожаааалуйста, — продолжал ныть Кейджиро. — А я тебя тоже чему-нибудь научу.— Основам компьютерной грамотности и сетевому серфингу его научи, — посоветовал тощий парень, на коленях у которого, мягко улыбаясь, устраивал голову Йодзу. Только тут до меня дошло, что это, похоже, тот самый маг-аналитик, любовник Йодзу. И зовут его...— Рад познакомиться, Эндрю, — сказал я.— Взаимно, — кивнул он. Кейджиро задумался.— Нужен будет комп, — сообщил он. — Ноутбук. — С бесплатным софтом и большим монитором.— Не учи дедушку кашлять, — отмахнулся Кей и завертелся, ища пепельницу. — Завтра будет. — Еще понадобятся учебники, метроном и... — я задумался. — Завтра съездим в ДиСи, — пообещал Йодзу. — Все будет. — А ты знаешь магазины музыкальной литературы? — удивился Кей.— Я знаю, — сказал Эндрю. — Но с вами не поеду. — Завтра дождь, — оповестил всех Росс. — Грен, а хочешь, я научу тебя водить машину?— Я умею, — удивился я.— Здешнюю, — уточнил молчавший до того Эйрик. — Различия есть. — И байк, — посоветовал Йодзу. Я вздохнул. Передышка кончилась. Дом Детей, похоже, твердо решил не дать мне заскучать. *** Для пеших прогулок у меня осталось только раннее утро — с рассвета до завтрака. После завтрака — час-полтора занятий с Кейджиро. Он был талантлив, но чудовищно нетерпелив. Стиснув зубы, я раз за разом объяснял ему, что для уверенной игры на фортепиано нужна развитая моторная память, а развить ее можно только постоянными упражнениями. От мины, с которой он играл гаммы и простейшие пьески, у меня ломило виски, но я пошел на принцип. Не хватало еще, чтобы меня, профессионала, переупрямил вечный подросток! Его бы упрямство — да на занятия базовыми упражнениями!После занятий музыкой Йодзу разминал брату кисти рук. И подкалывал — без передышки. Йодзу оказался той еще язвой. Еще хорошо, что беззлобной. Пока продолжался массаж, я играл сам, потому что мне тоже нужны ежедневные занятия. Профессиональные занятия музыкой сродни занятиям спортом: начав лениться, не просто останавливаешься в развитии, а откатываешься назад. Передышка на то, чтобы Росс набросал с меня очередной эскиз — и мы с Кейджиро садились за комп. Преподаватель из него был никакой: давно освоив основы, он не понимал, чего я могу не понимать в простых и очевидных вещах. У меня было подозрение, что он пытается сделать из меня не простого пользователя, а специалиста, но я слишком мало разбирался в компьютерах, чтобы подтвердить или опровергнуть это. Интуитивно понятные системы моего времени и близко не походили на то, чему он меня учил. Никогда до этого мне не приходилось изучать внутреннее устройство компьютера, ставить программы и драйвера, настраивать софт под себя... Перерыв на обед — готовили по очереди все, причем стиль готовки отличался кардинально, — и Росс утаскивал меня в мастерскую. Принадлежности для живописи, детали машин и байков, инструменты были разбросаны по ней в непостижимом, одному Россу понятном порядке. Когда я в первый раз оказался в мастерской, меня поразило, насколько она велика. Кажется, подвал был в несколько раз больше, чем первый этаж. И здесь было светло, очень светло. Даже пандус из рифленого железа, ведущий в общий гараж, сиял, как отполированный. Росс был автомехаником столь же вдохновенным, сколь и художником. Я и раньше немного разбирался в технике, но Росс искренне считал, что пока я не научусь справляться с самыми частыми поломками автомобиля, за руль мне лучше не садиться. Всю вторую половину дня я проводил в мастерской, изредка слушая, но чаще — делая. Не знаю, из чего варили мыло, которым мы с Россом отмывали смазку с рук, но я каждый раз удивлялся, что оно не снимает грязь вместе с кожей.Йодзу поначалу меня не трогал. Но очень скоро он начал вежливо, вкрадчиво приглашать меня пострелять перед ужином. И мы шли стрелять. Стрелок по сравнению с ним я был посредственный, но Йодзу твердо решил натаскать меня если не до своего уровня — а он стрелял с двух рук одинаково хорошо, — то хотя бы до приемлемого человеческого. Мы начали с легких пистолетов, перешли к средним и тяжелым, от неподвижных мишеней — к движущимся, и не за горами был черед карабинов, винтовок и прочего длинноствольного оружия. С огнестрелом в руках ленивый томный кот преображался в зоркого, стремительного, хваткого хищника. Я не знал и не хотел знать, где и зачем он научился стрелять так результативно и прицельно. Он стрелял не как солдат и не как снайпер, а как уличный боец. Очень красиво. Очень метко. И страшно. Стреляли мы не в тире, а в пустой безлюдной рощице рядом с озером. Росс устроил там целую систему движущихся и сменных мишеней. Время от времени к нам присоединялся Эндрю. Он приезжал в Бёрк не каждый день, и всякий раз, приезжая, посвящал мне от полутора до двух часов. Эндрю привозил мне журналы и газеты, уговорил выучить наизусть конституцию страны, рассказывал про федеральное и местное законодательство, излагал экономические и политические основы. Чем больше я узнавал о том, что творится в этом мире, тем меньше мне хотелось выходить за порог. Все было слишком сложно, слишком запутанно, бюрократизированно и параноидально.Утешением были фильмы перед сном. Йодзу подсунул мне рисованный сериал с той музыкой, под которую я проснулся, и каждый вечер я выкраивал полчаса, чтобы посмотреть еще одну серию. Музыка была прекрасна, и рисовка была прекрасна, и Гинко-сан был прекрасен. У него была цель. У него была работа. У него был друг. Мне хотелось быть им.Казалось бы, мне не оставляли времени, чтобы погрузиться в себя: каждый мой день был расписан с рассвета до заката, я не всегда мог выбрать время, даже чтобы подрочить. Однако были ночи. Иногда я просыпался в темноте с такой пустотой в сердце, что хотелось плакать. Но слез не было. Я, остававшийся один только в постели, задыхался от одиночества. Все, что я делал днем, было игрой, которую затеяли окружавшие меня вечные подростки. И эта игра будет продолжаться ровно до тех пор, пока я захочу ее продолжать. Но рано или поздно мы доиграем. Я выучусь стрелять и настраивать линукс, водить внедорожник и ориентироваться в здешних деньгах, Кейджиро освоит фортепиано достаточно, чтобы заниматься самостоятельно — и все закончится. Я перестану быть интересен. Мне придется строить жизнь самому. И что тогда? Мне не по пути с Домом Детей, мы не совпадаем ни ритмом, ни целями, хотя бы потому, что у них есть цель, а у меня — нет. Я могу найти работу — в Вашингтоне достаточно клубов, и для хорошего саксофониста всегда найдется занятие. Я могу снять квартиру в не самом плохом районе. Завести полдюжины приятелей и, может быть, даже подружку: когда мы с Йодзу выбирались в ДиСи, я ловил заинтересованные взгляды. Но все это было не то, даже более не то, чем на Каллисто. Там у меня хотя бы была задача: подманить Вишеза, поговорить с ним, уничтожить его. Сейчас у меня не осталось даже этого. Мне не за что было зацепиться, мысль скользила по окружающему миру, как пальцы по стеклу. Не было никого и ничего, что вызвало бы у меня не то что азарт — хотя бы слабый, но устойчивый интерес. Я смотрел ролики Piano Gays на Ютубе, мне нравилось то, что они делали, но не было желания ни присоединиться к ним, ни затеять что-то свое, подобное. Я видел записи сэйшнов, которые устраивал Кей, но меня начинало тошнить от мысли, что я могу принять участие в них. Я знал, что Йодзу танцует на роликовых коньках, а Росс регулярно устраивает выставки своих работ, но не желал посмотреть на эти красоты вживую. Записи, записи... мне хватало записей. Жизнь не была совсем уж безрадостной: я испытывал короткие вспышки удовольствия, играя на рояле, слушая, как получается сложный этюд у Кея, правильно разбирая и собирая незнакомый пистолет, выруливая с проселка на второстепенное шоссе, кладя пулю за пулей в центр мишени, просматривая подборку клипов, сделанных Кеем вместе с Йодзу... Но все эти вспышки не сливались в единое целое. Мелкие радости жизни не сливались в жизненную радость. Только расцвечивали ненадолго пустоту. Я продолжал что-то делать, чем-то заниматься — я упорный. На Каллисто я почти два года продумывал и разрабатывал операцию по... ну, скажем, по захвату внимания Вишеза, и при этом еще как-то жил и работал. Но там была конечная цель, ради которой надо было перетерпеть и дотянуть до финала. А тут цели не было. Я не мог представить ничего, что вернуло бы краски моему восприятию бытия. Мне было одиноко, холодно и пусто.