Глава LXV. Беллерофонт (2/2)
–Устами младенца глаголет истина… –вытирая слезы, проговорил Дени. – Мне вот тоже страшно по ночам.–А как же Сюбле? – между ними двоими с недавних пор творилось что-то непонятное.–Знаете, Люсьен, –провожая глазами пажа, усевшегося на противоположном краю башни, свесив ноги наружу, сказал Дени, –я ужасный трус. Когда Монсеньер казнил Жюссака – это меня так напугало, что я больше не смог… любить Сюбле. Верите, только мы оказывались вместе, как я тотчас видел перед собой глаза Монсеньера и слышал его голос – слов не разобрать, но что-то гневное. Какая уж тут любовь – все падает, не успев подняться.–Ужас какой, –поежился я. – А что Сюбле?–Сюбле не осудил меня… Он, похоже, собрался в монастырь, вот так…–Как же вас жалко обоих, Дени, –я вздохнул. – Вот прямо очень.
–Я очень благодарен судьбе за все, что у меня было, есть и будет, –тихо улыбнулся Дени. – Скоро и моего Армана-Жана пора будет отдавать в пажи…–Ему сейчас три?–В сентябре будет три, –потеплели глаза секретаря. – Мари-Франсуазе семь – как этому кузнечику. Слезай сейчас же! Мы идем вниз! – махнул он пажу.Я еще немного помедлил, стремясь как следует запомнить вид с башни – широкая Рона, величественно несущая свои воды к морю, пристань, слишком маленькая для целого флота, служащего для передвижения Ришелье: фрегат, на котором помещались аркебузиры, два судна для епископов и священников, лодка для слуг, закрытая лодка, где везли графа де Ту и его охранников, инаконец – огромная барка, застланная турецкими коврами, где под балдахином из алого дамаста помещалась широкая кровать его преосвященства, покрытая пурпурной тафтой с золотыми кистями.Путешествие водным путем из Тараскона в Лион заняло две недели, и берега были полны народу почти на всем протяжении пути: французы –от губернаторов до нищих – снимали шляпы и кланялись величественной веренице судов.Мы шли вверх по течению, и нередко приходилось грести, но путешествие это – жарким августом, без рытвин и колдобин, без тряски, рядом с Монсеньером, вдоль прекрасных цветущих берегов – стало одним из самых приятных впечатлений всей моей жизни.Если бы только Арман был чуть-чуть поздоровее!Его лицо приобрело какой-то желто-серый оттенок, и казалось совсем маленьким и тощим в пышных пурпурных подушках – когда он спал или, что случалось значительно реже – лежал с закрытыми глазами.
Когда его глаза были открыты, то огня хватило бы, чтоб сжечь все деревни по обоим берегам Роны.–Еще немного бульона, Монсеньер! – уговаривал я его. – А то прибудем в Лион – ваш брат вас не узнает.–Альфонс-Луи раздобрел на испанском шоколаде, –гневно заявил Арман, отталкивая ложку. –Надо ему отдать все мои сутаны – мне они непоправимо велики, а ему еще в самый раз.–Ну вот еще, –запротестовал я. – Поправитесь же вы когда-нибудь. Ничего я не отдам. Ни одной нитки!–Я правильно сделал, что завещал тебе свой гардероб, –закатил глаза Арман. – Ты жить не можешь без тряпок.–Это отличительная черта всех фаворитов, –пожал я плечами. – Не нами заведено – не нами кончится.По прибытии в Лион первой заботой Монсеньера стало письмо лекаря Марии Медичи сеньора Риолана.–Вы знаете, Шарпантье, лекарь пишет, что Мария Медичи завещала мне своего попугая – которого я же ей и подарил… Двадцать семь лет назад. Я буду молить его величество, чтобы он разрешил мне унаследовать это животное.–Вы и так унаследовали ее долги, –удивился секретарь. – Кажется, выгодная сделка для короля. И доставкой ее тела в Сен-Дени – усыпальницу французских королей и королев – занимаетесь тоже вы!–Его величеству сейчас не до этого – он готовится к процессу над мсье Грандом, –отмахнулся Монсеньер. – Да и долгов королева-мать оставила всего шестьсот тысяч ливров.Альфонс-Луи действительно пополнел и выглядел не в пример лучше младшего брата.–Брат мой, его величество считает, что кардинал Ларошфуко слишком стар, чтобы дальше служить раздатчиком королевской милостыни, –сообщил Арман. – Вы можете занять эту высшую для духовного лица должность, если судебный процесс над Сен-Маром и де Ту пройдет так, как надлежит.–Я могу дать обвиняемым последнее утешение, –невозмутимо сообщил кардинал Лионский. – А юридической частью пусть занимается ваш канцлер Сегье и этот ужасный Ломбардемон, которому бы больше пристала не мантия судейского, а капюшон палача.–Кстати, о палаче, –вскинулся Монсеньер. – Шарпантье, напишите дю Трамбле-старшему в Бастилию, пусть отправит в Лион этого Шарля Филиберта – нам нужен палач, в чьих квалификации и надежности нет никаких сомнений. Пока суд да дело – как раз доберется.?Она была вдовой Генриха Великого и матерью королей и королев, носящих главные короны Европы. Сожаления о ее смерти при этом Дворе усиливаются тем, что умерла она вдали от него, следуя советам некоторых бездарностей, которым ее легковерие придало большую важность?,** –читал Арман-Луи передовицу газеты, написанную Ришелье лично. – Мсье Лоран, а в газете напишут, как отрубят головы изменникам?–Конечно, напишут, –пообещал я ему.–А самому можно будет посмотреть? – в синих его глазах любопытство боролось со страхом.–Еще чего. Я посмотрел как-то одну казнь – потом год в постель писался, –напугал я мальчишку. – Я и сам не пойду и тебя не пущу. И вообще, мы наверное до казни уедем.–По Роне? – обрадовался паж.–Нет, дружок, слишком далеко идти против течения. На носилках.После того как Сен-Мара предал Гастон, предал Буйон, приговор был предрешен, но кардиналу надо было заставить Гранда испить всю чашу до дна – заставить его самого написать признательные показания.Ломбардемон прибег к простейшей уловке – пригрозив Сен-Мару допросом с пристрастием, он солгал, что де Ту во всем признался.Сен-Мар знал, что де Ту пытали, и поверил. Так у суда появились подробные признания обвиняемого, а Огюст де Ту стал единственным, кто не сказал и не написал ни слова ни о себе, ни о своих друзьях – точнее, о тех, кого он считал друзьями.9 сентября, не дожидаясь казни, Монсеньер покинул Лион и отправился в Бурбон-Ланси – на воды, поправить здоровье.Едва алые носилки преодолели два лье, как гонец принес благую весть – герцог Энгиенский взял Перпиньян!
Руссильон окончательно стал новой французской провинцией, и на западной границе не осталось территорий под чужой юрисдикцией.Испания теперь была надежно заперта за Пиренеями.Еще через пару лье другой гонец сообщил, что Сен-Мар и де Ту мертвы.–Пишите, Шарпантье!?Сир, ваши враги мертвы, а ваши армии заняли Перпиньян?.
И напишите канцлеру, чтобы выслал из страны мать Сен-Мара, а его брата-аббата лишил бенефиций. И срыл замок Сен-Мар с лица земли!–А Седан тоже срыть? – полюбопытствовал паж, изнывающий от скуки в долгой дороге.–Срывать придется лет сто, –мазнул его по носу пером секретарь. – В Седан поехал Мазарини – не думаю, что он оставит там камень на камне – в фигуральном смысле, не прибегая к пороху.–Джулио имеет странное убеждение, что мир лучше войны, –заметил кардинал, откидываясь на подушки. – Но у него хватает сил следовать своим курсом, хотя путь убеждения труднее, чем путь насилия. Шарпантье, напишите ему, чтобы скорее возвращался – я без него решительно не могу. Я знаю лишь одного человека, который мог бы меня заменить, и этот человек – иностранец! – Ришелье пожал плечами.–Джулио получил французское гражданство, теперь он Жюль Мазарэн, –напомнил я.
–Итальянец и испанка… –пробормотал Арман еле слышно. – Это так нелепо, что обречено на успех…?Милый господин Люсьен!
И пишу тебе письмо. Это Жанна Филиберт, хотя я скоро уже не буду Филиберт, а буду Сансон, потому как посватался ко мне молодой человек – хоть и из Италии, но из почтенной семьи – все у них палачи еще со времен Людовика Святого.Так что век за вас будем Бога молить, и Эркюль тоже. Это жених мой – Эркюль. Конечно, не такой он красивый, как вы, мсье Лоран, но таких как вы и на свете более не сыщешь. Разве что вот мсье Жарр сидел в Бастилии о тридцать восьмом годе,тоже красавец писаный, а все ж до вас далеко!Батюшка мой уже выздоравливает, может стоять, хотя говорят, что навсегда хромым останется. Как лекари не старалися, а все ж таки в трех местах поломанная нога ровно срастися никак не может, вот и короче на пять дюймов.Но что делать – ведь батюшка поклялся, что от обетов своих более не отступится – вот и не взял денег, что друзья молодого господина де Ту ему совали.
Тогда рассерчали они и покалечили моего батюшку, сломали ему правую ногу в колене, в щиколотке и в ступне – палками, чтоб, значит, не тронуть палача и не кончить самим жизнь на эшафоте.Но батюшка не помер, а дополз домой и на следующее утро стоял на своем месте. Ногу ему привязали к палкам. Хоть и дюже бледный, но господину Сен-Мару он голову снял – как пушинку, тот и глазом не моргнул.
Уж такой красивый! Только очень уж грязный, а еще маркиз. Очень благочестиво он себя вел – тихий, смирный, крест поцеловал, последнее напутствие получил и помолился.
Всем бы такую смерть.А вот насчет господина де Ту батюшка нисколько не виноват, и я не виноватая. Батюшка от замаха ступил на калечную ногу и свалился без памяти.А господина де Ту начал какой-то грузчик казнить, только то не казнь, а мука.
Всю шею ему разлохматил, четыре удара, кровь хлестает, ошметки летят, бедняга кричит – а конца-краю не видать.Не могла я на это глядеть, ну и перерезала ему горло – он сразу и отдал Богу душеньку. Никто меня не остановил, потому как я кричала, что палачова дочка, и все, кто меня тронет – на эшафоте окажутся.А после он ведь так и не смог мечом голову-то отрубить – потому как меч особых умений требует, а топором уж сто лет как не казнят. И голову отрубил теслом – какой-то плотник случился в толпеи пожертвовал инструмент. Так теслом-то всяко сподручней, тем более помертвому телу. В два удара отрубил.Так что батюшка, когда опамятовался, меня похвалил и сказал, что дедуля покойный тоже с небес видел все и радовался.Век буду за графа де Ту молиться, за упокой его душеньки, потому как принял он мученическую кончину, и за маркиза Сен-Мара тоже, уж больно он пригожий.Дорогой мсье Лоран, прошу вас Христом-Богом – не оставьте нашу семью своим попечением! Возьмите моего жениха Сансона на место батюшки в Бастилию!Век будем за вас Бога молить – и за его преосвященство кардинала Ришелье тоже!Остаюся ваша до гроба Жанна Филиберт (пока еще)?.–Ну как? – спросил я, закончив читать вслух это потрясающее повествование.–Я давно думаю над тем, чтобы усовершенствовать орудие казни, –сказал Арман. – Что с вами, Шарпантье? Паж, подай тазик, живо! Проблюется – пусть напишет коменданту Бастилии о новом палаче Сансоне, а пострадавшему Филиберту пошлет триста ливров – за ранение на посту.*Текст письма Людовика XIII цитируется по Ф. Эрланже.**Текст газеты цитируется по Ф. Эрланже.