Глава LXIII. Воля Провидения (1/2)
Глава LXIII.Воля Провидения (ноябрь 1641)Выпуклые глаза Франсуа Жюссака спокойно смотрели на приближающееся лезвие.
Замах, удар – и голова покатилась. Зажмурившись.Ну да, чтобы земля не попала в глаза.
Следующая голова зажмурилась еще при жизни – лицо сморщилось так, что я не мог опознать, чья же голова торчит из грядки, вдоль которой прохаживается Монсеньер с тяпкой в руках.
Присмотревшись, я заметил, что тяпка какая-то неправильная – слишком длинное лезвие – скорее, нечто среднее между тяпкой и кочергой. Да это же плотницкое тесло! Я вспомнил давний спор на мосту Пон-Нёф, когда молодой плотник утверждал, что королевский фаворит лучше кардинальского…Меж тем, тяпка, или тесло, или кочерга вонзалась в шею истошно кричащей головы, билакровь и летели ошметки кожи и мяса.К счастью, я ничего не слышал, но и вида хватало, поэтому я скорей отвернулся.
Соседние головы – одна совсем посиневшая, непонятно чья из-за завесившей лоб окровавленной пряди, другая – с пеной на красивых губах, – вели себя тихо, как и последняя на грядке – я видел лишь затылок, покрытый шапкой спутанных грязных кудрей.Кровавые брызги залепили мне глаз. Жжет!
Я проснулся.Еще бы не жгло – я лежал в луже вина, по лицу текло. Обтеревшись рукавом, я почувствовал, как от этого движения в голове словно зашатались стены – перед глазами все поплыло, волна подкатила к горлу – я еле успел нагнуться, чтобы не заблевать стол.Я поздно заметил Буаробера. Все исторгнутое потекло ему за шиворот, но поэт даже не шевельнулся.Кроме Буаробера, на полу валялись еще Шавиньи иШарпантье в обнимку с Сюбле.Один только Рошфор удержалсяна стуле, обхватив спинку, и закинул голову назад, выставив красивое белое горло.
В углу на сундуке прикорнули мэтр Шико – совсем маленький и седой, и шифровальщик Россиньоль – словно сова в своих толстенных очках.На полу рядом с сундуком растянулся Ситуа, которого я сначала принял за чучело крокодила.Количество бутылок не поддавалось счету.Дышать было нечем, единственная свеча трещала, рождая больше копоти, чем света.Дверь распахнулась, пропустив толику воздуха, и на пороге возник Кавуа – пухлые губы скорбно сжаты, в руках – новая бутылка.– Еще по одной? – он двинулся ко мне, не смущаясь ни видом, ни запахом. Я подставил стакан, который, оказывается, сжимал в кулаке.– Не чокаясь, – предупредил капитан гвардейцев, небрежно разливая вино – половина пролилась на стол и потекла вниз – мне на штаны и на затылок Буаробера.
– Вы знаете, Кавуа, – язык был словно слишком велик и цеплялся за зубы. – Мне приснилось, что Жюссаку… Что ему отрубили голову.– Не приснилось, – блеснул он глазами и залпом выпил. – Царствие небесное.Я зажмурился и метнул в себя содержимое стакана.– ?Его преосвященство настаивал бы на помиловании этого дворянина, если б интересы государства не превалировали над его личными пристрастиями?, – читал своим глуховатым баритоном Огюстен Клавье замершей в испуге кухонной челяди.– Дайте мне эту гадость.Мажордом беспрекословно протянул мне газету:– Пожалуйста, мсье Лоран…Провожаемый испуганными взглядами и всхлипываниями Дальбера, я свернул газетный лист вчетверо и спрятал за пазуху. Отдам Коринне.Губернатор Арраса уничтожил испанский гарнизон, покинувший крепость Бапом, взятую нашими войсками. Гарнизону сам Людовик XIII позволил беспрепятственно уйти в Дуэ. Жюссак то ли не знал об этом, то ли проигнорировал приказ, но его солдаты перебили испанцев, не оставив в живых ни души.Узнав об этом, Монсеньер велел арестовать ?сеньора Сен-Пре?, именуя преступника именно так до конца суда – словно размежевав старого верного Жюссака и губернатора Арраса, нарушителя приказа.Требование тюремного заключения уже удивило суд, а желание казни, прямо выраженное Ришелье, – ошеломило. Но занять место сеньора Сен-Пре никто не хотел, и суд послушно вынес смертный приговор, приведенный в исполнение девятого ноября сорок первого года.Сам король был удивлен такой свирепостью своего министра, тем более что война в Пикардии шла успешно, переместившись аж к Мозелю – войска кардинала-инфанта отступали.– Ваше слово должно быть свято, сир, – буркнул кардинал, с трудом усаживаясь перед аудиенцией послов Каталонии – ноги распухли и не слушались, ходить он не мог и с трудом сидел.
Но за столом, покрытом алой бархатной скатертью, этого было не видно.Людовик сам выглядел не намного лучше – белое как творог лицо исхудало, камзол висел мешком, и король, чтобы не пугать своих вероятных новых подданных, надел мушкетерский плащ.Держался на ногах он, впрочем, тоже нетвердо, да еще и в очередной раз поссорился с Сен-Маром – некому было поддерживать монарха под локоть, маскируя любовью страх, что король не устоит от слабости.И эти люди завоевали Пикардию!Каталонские послы, впрочем, оказались людьми не робкого десятка, а может, привыкли, что в семье монарха все время кто-то умирает – испанские Габсбурги не отличались здоровьем и долголетием. А в семье сменяющих их Бурбонов, хвала Пречистой Деве, подрастали два здоровых мальчугана. Да и Гастон Орлеанский на хвори отродясь не жаловался.– Теперь вы, сир, стали еще и графом Руссильонским и Барселонским! – поздравил Монсеньер после завершения аудиенции.– Я расширю границы до Пиренеев – с вашей помощью, кузен, – милостиво кивнул король, выискивая среди свиты светлые лохмы мсье Гранда.Но тот не показывался, небось опять писал своей драгоценной Марии Гонзага.– Эта женщина плохо на него влияет! – по возвращении из Пикардии в столицу жаловался Монсеньер, читая их переписку. – Он стал осторожнее и поет теперь с ее голоса. Стал терпеливей выслушивать жалобы короля, не морщит носик от его телесных немощей…– Разве это плохо? – осведомился Шарпантье. – Королю так спокойней.– Рано или поздно Гранд все равно сорвется, – возразил кардинал. – И я очень сомневаюсь, что Марии Гонзага есть дело до душевного состояния Людовика. Она хочет, чтобы Гранд оставался с королем как можно дольше – для продвижения каких-то целей. А цели Марии Гонзага – это цели Гастона. А цели Гастона – это цели Испании.– Вы думаете, Гастон метит в регенты? – осторожно спросил Шарпантье, опустив в своем вопросе слова ?после смерти Людовика?.– Разумеется. Вот тогда от Франции ничего не останется – всю продаст оптом, а потом в розницу.– Для этогоГастону надо дружить с Анной Австрийской, – сказал секретарь. – Она мать, и сама может получить регентство – как та же Мария Гонзага или Кристина Савойская.–Они получили регентство потому, что их поддержал я. То есть Франция, – кротко сообщил кардинал. – А кто поддержит Францию?При мысли, что Ришелье может стать регентом, меня охватил озноб. И представилось громадное поле, усаженное человеческими головами – дальние не больше мушкетной пули, а ближние уже заходятся в крике под занесенным лезвием…– Не спи, замерзнешь, – я обнаружил, что меня ласково разглядывают. – Помоги мне перебраться на кровать, мой милый. Сидеть я уже не могу.По странной случайности, в день казни Жюссака скончался кардинал-инфант. В тридцать два года.
– Это рука Провидения… – остановившимися глазами Монсеньер смотрел в шифровку, доставленную лично Россиньолем. – Как тут не удостовериться в Божественном присутствии…– Меня там точно не было – вы все свидетели! – подтвердил Рошфор.
Не в силах выносить ликование Ришелье, кондотта сползлась поминать друга в каморку мэтра Ситуа – туда Монсеньер отродясь не заглядывал.
Ситуа оказался просто находкой, поделившись настойкой мандрагоры – чтобы отдать должное памяти Жюссака, вина обычной крепости явно было недостаточно. Начали с мандрагоры, продолжили бургундским и вот теперь Кавуа льет на стол шамбертен.– Друг мой, вы не могли бы меня перевернуть? – кротко просит Буаробер. – Я по запаху чую, что меня поливают отменным вином – пусть оно льется мне в рот…Я переворачиваю поэта, радуясь, что он не стал заострять внимание на том, чем его полил я несколько раньше. Впрочем, у мандрагоры запах еще отвратнее.Кавуа плещет на стол еще, и Буаробер глотает, жмурясь от удовольствия.Зачем, зачем Жюссак поцеловал Жанну Филиберт? Приметы не врут. Все врут, а приметы – нет.Надеюсь, палач в Аррасе не уступает в мастерстве ее отцу, и отрубил голову с одного удара…Мгновенная смерть – тоже дар, не каждому дается…Граф Суассон, принц крови, троюродный брат Людовика XIII, попал в сети Гастона Орлеанского и устроил летом мятеж. За его спиной были испанские деньги и войско Седанского княжества. Поначалу Провидение как будто благоволило мятежнику – одержав несколько мелких побед, он одержал и крупную, разгромив маршала Шатильона при Ла-Марфе и перейдя Мозель.– Маршал Шатильон разбит! Суассон идет на Париж! – курьер, доставивший весть, был сам как кричащий лист – хотелось его отцензурить.– Мы тут Эр осаждаем, а наш Шатильон проигрывает битву, – безмятежно заметил Монсеньер, никак не реагируя на поднявшуюся суматоху. – От ставки Суассона до нашего лагеря рукой подать. Они ка-а-ак прыгнут! И конец кровавому кардиналу…– Гранд идет. Один глаз на нас, другой- на Понтуаз, – быстро шепнул Шарпантье, завидев Сен-Мара на Мавре, спещащего в ставку Ришелье – надо признать, за три часа вокруг кардинала несколько поубавилось народу.– Чем сердце успокоится? – Монсеньер сменил выражение лица – брови поднялись, углы рта опустились и даже залихватски закрученные усы обвисли.