Глава LXIII. Воля Провидения (2/2)

Таким увидел его Сен-Мар, ворвавшись в шатер.

– Ваше высокопреосвященство, – влетая, он искрился радостью, но при виде испуга в глазах кардинала улыбка Гранда увяла и он смущенно закосил глазами, переминаясь с ноги на ногу. – Вы опечалены итогом битвы при Марфе?– Нет, с чего вы взяли, Анри! – вздернул голову Монсеньер. – Этого мятежника сейчас же разобьет маршал Шатильон. В конце концом, маршал Ламейере может снять осаду с Эра и пойти навстречу Суассону!– Я слышал, что Суассон будет в Эре завтра же – испанцы откроют ему ворота крепости, – заявил Сен-Мар.– Тогда, конечно, ума не приложу, что мне делать… – пригорюнился кардинал. – Ведь Суассон не пощадит старого больного человека… Сразу отправит под арест.– Суассон хочет не вашего ареста, а вашей смерти, – значительно проговорил Гранд, раздув ноздри.– Тогда я пропал! – Монсеньер охватил голову забинтованными в двадцать слоев руками. – Хотя… Король защитит меня!– Короля поместят под опеку, – выпалил Анри. – Под опеку Гастона. Но вы не бойтесь, – он решительно встряхнул головой. – Я защищу вас. Я не дам вас в обиду Суассону! Не бойтесь, ваше высокопреосвященство!– Спасибо, мой мальчик, – растроганно проговорил Монсеньер. – Я знаю, что могу на тебя положиться…Ты – не то что Суассон или Орлеанец… Или… – чье имя кардинал хотел назвать следующим, мы не узнали, будучи прерваны истошным криком курьера – воистину, сегодня был день громких новостей.– Суассон мертв! Мятежник мертв! Испанцы отступают за Мозель!Сен-Мар осекся и заморгал, слушая запыленного гонца.– Я сам все видел – за мной послали, чтобы я доставил его величеству условия капитуляции, а вышло так, что повез весть о смерти! Сидит Суассон на лошади, только-только собрался спешиться – как раз! Выстрел, и уж на земле валяется, с дыркой аккурат над правой бровью!– А откуда дырка взялась? – осведомился кардинал. – Ты видел?– Нет, ваше высокопреосвященство, Суассон как раз отвернулся – ровно его кто окликнул. А повернуться уж не судьба была.– Судьба… – кивнул Монсеньер. – Шарпантье, наградите курьера за скорость.Сен-Мар не прощаясь выскочил из шатра.– Ну что, мой друг? – кардинал был в изумительно хорошем настроении. – Чуть бы попозже! Впрочем, не будем упрекать Провидение – оно всегда действует наилучшим образом.– Как всегда – Гастон, – пожал плечами Шарпантье. – То, что он втянул Сен-Мара, тоже очевидно. Чем Гастон их всех привлекает – ума не приложу!– Если цель заговора – регентство, то виновна ли королева? – Монсеньер взялся за бородку. – Вот что я хотел бы знать…– Узнаем, – потянулся Шарпантье. – Вот вернется Рошфор – может, еще чего расскажет…– Да, удивительное совпадение, – сощурился кардинал. – Граф как раз отлучился на небольшую прогулку.

– До Марфе, – хмыкнул секретарь. – Поле боя – прекрасное место для променада. Кстати, какова будет официальная версия?– М-м-м… Покойный Суассон… – Арман посмаковал это слово. – Покойный Суассон имел весьма прискорбную привычку поднимать забрало пистолетом.Эта неосторожная привычка в конце концов привела его к преждевременной смерти.– Во цвете лет, – в шатер зашел Рошфор, весь покрытый пылью – что не мешало ему иметь вид триумфатора. – Безвременно, безвременно!Граф вынул пистолет и поцеловал замок:– Я понял - надо делать так называемые чудеса своими руками. Ну как – кто в заговоре, кроме Гастона?– Этого выяснить пока не удалось, – помрачнел Монсеньер. – Меня интересует только один человек в этом очередном ублюдочном детище Орлеанца – королева.

Собственно, Ришелье не так давно снова заинтересовался королевой – для этого надо было увидеть в ней не испанку, а мать будущего короля Франции.– Она мать. И хочет видеть своего сына властелином могущественной державы, а не кукольным корольком над тремя городами и десятью деревнями, – Мазарини вкладывал в слова всю душу. – Любая мать хочет для своего ребенка самого лучшего! К тому же она отнюдь не глупа и понимает, что Испания слабеет.– Вы, Джулио, слишком горячо воспринимаете интересы Анны Австрийской, – мягко заметил Монсеньер.

– О, дело не в личных симпатиях, – поднял ладони Мазарини. – Совсем нет…– Дело именно в личных симпатиях! – отрезал Ришелье. – Страсти часто сильнее рассудка, и политик обязан учитывать и привлекать на свою сторону любую силу.Мы не выбираем, кого любить. Кто-то там, – он показал рукой вверх, – распоряжается этим. Кто я, чтобы с спорить с Провидением? И вы не спорьте! А королева – женщина, она в этом разбирается лучше меня и лучше вас.– Благодарю, ваше высокопреосвященство, – пробормотал Мазарини. Я еще никогда не видел его таким смущенным.– И дай вам Бог никогда не встретить мальчика с флорентийскими глазами, – Монсеньер сжал руку Мазарини и тот встал, поняв, что аудиенция окончена.Я поцеловал его, едва за Джулио закрылась дверь.На губах остался вкус крови.– Ты жалеешь, что встретил мальчика с флорентийскими глазами? – я поднял пальцем его подбородок. – Вот спасибо.– Ты разрушил идеальный союз, болван! – улыбаясь, он обхватил мои запястья сильными тонкими пальцами. – Я наслаждался положением фаворита королевы. Она была такая живая! Такая страстная! Такая щедрая. Такая наивная – я мог вертеть ею как угодно.– А потом Мария Медичи резко поумнела? – я вклинил колено меж его бедер и легонько нажал.

– Она почувствовала, что у меня есть сердце, и что оно отдано не ей, – ответил Арман, кладя мне руку на грудь. – Она знала, что я никогда не умирал от любви к ней, но до тебя у нее не было соперников. Как она меня тогда не отравила – уму непостижимо.– Она любит вас не за сердце… За душу! Пылающую во славу Франции… – вспомнил я слова этого безумца Ситуа.– Думаешь, Мария Медичи меня по-прежнему любит? – слегка отстранившись, спросил Арман. – Такого старого, больного, заезженного одра?– Я же люблю, – я прервал дискуссию, схватив одра на руки и перенеся на кровать.Ситуа был не так уж и неправ, сравнивая Ришелье с великомучениками.

Измученный болями в прямой кишке, нарывами на руках, раздувающими предплечье до толщины бедра, и на ногах – где язвы перестали закрываться, лишенный нормального питания – из-за геморроя он старался вообще не есть, чтобы не бередить узлы, часто лишенный сна – разве он хоть на миг поставил под сомнение собственную способность управлять государством и командовать военными операциями?Держи карман шире.Когда стало ясно, что карета не может больше служить ему средством передвижения – он сначала начертил конструкцию без колес – карета крепилась к дышлу сложной системой ремней – так седока трясло значительно меньше.Но вскоре и такая тряска сделалась невыносимой, и Монсеньер перешел на самый надежный и бережный вид передвижения – на человеческий.Мою матушку вместе с дубовым креслом несли шесть или десять сыновей и зятьев.Кардинала Ришелье – восемьдесят четыре гвардейца.Огромные дубовые носилки, обтянутые алым бархатом, засновали по дорогам Франции – им дивились Пикардия, Эльзас и Руссильон.В носилках помещалась кровать Монсеньера, на которую ставился письменный столик, книги, бумаги в маленьком секретере, скамеечка для пажа – Монсеньер набрал в пажи самых легких мальчишек – в исключительных случаях занимаемая секретарем.В исключительных – из уважения к носильщикам. Гвардейцы менялись через каждые два часа, но никто не назвал бы этот труд легким.Я изнывал в дороге – не мог даже следовать бок о бок с Арманом – мешал бы носильщикам, по четыре в ряд тянущих за жерди слева, справа и сзади носилок.Впереди гарцевать тоже было неудобно – из-за летящей из-под копыт пыли.Лучше всего было бы, конечно, завалиться в постель рядом сМонсеньером, и то спать на плавном ходу, то любоваться окрестностями – но так ни разу и не пришлось.Иногда я делил с ним ложе и в носилках – но только в случае беспамятства и лихорадки. Так что я желал, чтобы таких случаев было как можно меньше.Большую часть дневных переходовмы проводили порознь.С питанием дело обстояло не лучше.– Вы, конечно, можете обходиться одним вином, – без обиняков заявил мэтр Шико после недели отказа от твердой пищи, – но алкоголь пагубно действует на кишечник, раздражая его. Вы так же страдаете, кроме того лишаете себя сил, получаемых с едой.– Я не могу себе позволить, каждый раз идя по нужде, нитерять сознание от боли, ни принимать опий – мне нужна ясная голова, – пояснил кардинал. – Придумайте что-нибудь, должен быть выход.Решение нашла Мари-Мадлен.

После взятия Мезьера король и кардинал ненадолго возвратились в столицу, и Монсеньер тут же отбыл в Рюэль.Там у него, по обыкновению, проснулся аппетит.– Что это, племянница? – удивился он, уставившись в тарелку, где лежали мелко нарезанные рыба, курица, спаржа, репа и творожная запеканка.– Это чтобы вам было легче жевать, – пояснила племянница. – Расскажи, Люсьен.Дело в том, что Мари-Мадлен где-то услышала, что пища может усваиваться при жевании, еще до попадания в живот, или желудок – я толком не понял.– Я ставлю опыт! – приказала герцогиня. – Будешь неделю питаться только тем, что жевал, но не глотал!И я старательно жевал пулярку, треску, бараньи котлетки, бланманже из рисовой муки, бисквиты и брюссельскую капусту – жевал, а потом выплевывал.Срать мне было и впрямь нечем, но с голоду я не помер.Опыт был признан удачным, но Монсеньер взбунтовался.– Не буду я плеваться! – заявил он. – Я и так не очень похож на человека, если начну плевать за столом – меня точно сожгут! Или признают умалишенным.– Кто сожжет-то? – поинтересовалась племянница, но настаивать не стала.– А вот измельченная еда мне очень нравится, – подольстился Монсеньер. – Я буду благодарен, если вы распорядитесь подавать мне такое блюдо почаще.

Что только не лезет в голову наутро после попойки!Не помню, чтобы я в своей жизни так напивался.?Хуже, чем потеря друга, может быть только потеря еще одного друга?, – вспомнил я слова Рошфора под Ла-Рошелью, сказанные после смерти Миледи, когда я хотел застрелить д’Артаньяна…

Я тогда был наивен, как теленок, – думал, что моим друзьям грозит опасность только от моих врагов…– Огюстен сказал, ты забрал газету, – воздвиглась передо мной племянница. – Фу-у-у… Ну и амбре.– Здравствуй, Коринна, – кажется, речи я не лишился. Только стены прыгают и пол уезжает. – Где-то в камзоле.– В этой заблеванной тряпке? – брезгливо пошевелила она груду одежды, как попало сваленную на пол. – Спасибо, обойдусь.– А как же… Память…– пробормотал я, хватаясь за голову, чтобы хоть так остановить кружение.– У меня осталось на память кое-что получше, – она снисходительно оглядела меня с головы до ног, не переставая морщить нос.– Что… осталось? – спросил я, уже предчувствуя ответ.– Я беременна, – просто сказала она и уселась рядом со мной на кровать.– А когда?.. – горло разом пересохло, и я скорее прохрипел, чем проговорил свой вопрос.– Я ездила в Аррас перед судом, – безмятежно произнесла Коринна, глядя на голубое небо за окном. – Последнее свидание.– И что ты теперь думаешь делать? – осторожно поинтересовался я.– Я выхожу замуж, – ничуть не изменив безмятежного выражения лица, ответила Коринна. – За галантерейщика Бонасье. Он мой торговый партнер.– А он знает про ребенка?

– Знает.

– А как его зовут, кстати? – поинтересовался я именем будущего родственника.– Его? Галантерейщик… – прыснула Коринна. – Я не знаю, как-то случая не было спросить.– А как ребеночка назовешь?– Франсуа или Франсуаза. Как отца, – пожала плечами она. – Фамилия чужая, так пусть хоть имя будет отцовское.– Когда свадьба?– Сегодня вечером. Так что мне пора, дядюшка! – она чмокнула меня в нос, еще раз поморщившись от запаха, и удалилась.