Глава LXII. Брачное капище (2/2)

К этому же дню Монсеньер приурочил открытие нового театра – ?Пале-Кардиналь?** – зал здесь в два раза больше, а сцена снабжена новейшим поворотным кругом, двумя люками, системой подъема и спуска. А на освещение рампы ушло десять буассо чистейшего воска.Зрительный зал украшают бархат, позолота, итальянские светильники – оформлением занимался Мазарини, кроме того, зал таит еще один сюрприз, до поры до времени. Королевскую ложу венчает гигантская корона из позолоченного дерева.Успех ?Мирамы? грандиозен!

Жан Демаре, написавший пьесу по канве Монсеньера, выглядевший довольно мрачно перед поднятием занавеса, все больше и больше просветлялся и в последнем акте засиял, как вермелевый таз.Ариман – хлыщеватый молодчик, со всех сторон увешанный жемчугами, вызывал дружную неприязнь.– У Марса он и у любви любимец, – воздевая кустистые брови, гремел со сцены актер, играющий благородного старогокороля – отца Мирамы.– Кто много хвастает – тот часто проходимец! – отвечала принцесса Мирама – гордая красавица в огромном белокуром парике.Зал взорвался аплодисментами, множество глаз обратилось на королевскую чету – Анна Австрийская, в голубом платье из затканного серебряными лилиями атласа и плечами, закутанными в облако легкого газа – вместо жесткого стоячего кружевного воротника, как всегда невозмутимо разглядывала что-то поверх голов.

Людовик, в нежно-голубом атласе с таким же узором, что-то пылко втолковывал Сен-Мару – в белой парче с голубой атласной отделкой – по счастью, без геральдических лилий.Словом, в королевской семье в ложе был мир, и в королевской семье на сцене, в конце концов, тоже воцарилась идиллия – Ариман-Бэкингем был низвергнут и убрался, поскальзываясь на оторвавшихся жемчугах – его изгнание сопровождалось хохотом всего зала.Улыбнулась королева – мне показалось, что в этот раз требование протокола совпало с ее настроением – чуть сощурились прекрасные глаза и почти сомкнулись длинные ресницы.Смеялся Гастон Орлеанский – жмурясь, утирая слезы и демонстрируя великолепные зубы.Смеялся Принц Конде – порядком потасканный старикан с гибкой спиной – старательно ловя взгляд Монсеньера.

Смеялась его дочь – тонкая надменная красавица с поразительно яркими лазурными глазами.

Смеялся – надменно и пренебрежительно – его старший сын, герцог Энгиенский, виновник торжества – юноша с тонким правильным лицом и неподвижным взглядом змеи.Смеялись герцогини, графы, маркизы и виконты. От бриллиантов, сапфиров, рубинов и изумрудов, во множестве украшающих платье, на стенах и потолке дрожали снопы цветных лучей, соперничая с огнями рампы.Смеялись в отдельной ложе пленные испанские генералы, которых специально привезли из Венсеннского замка – Педро де Леон и Жан де Верт, предводитель хорватских ландскнехтов, чье резкое, словно рубленное лицо не смягчилось даже от смеха.Пожалуй, только на одном лице я так и не увидел даже тени улыбки – нареченная Энгиенца и племянница Монсеньера – малютка Клер-Клеменс гляделана сцену, но в ее громадных глазах застыло выражение, близкое к ужасу.– Как она мила! – в начале праздникапервым воскликнул Принц Конде, сгибаясь в поклоне. – Какое изящество!Будущий свекор, увидев будущую невестку, пришел в неописуемый восторг.– Как она мила, – послушно повторил жених – его сын, кланяясь и скрыв лицо под красивыми рыжеватыми локонами, упавшими на глаза.Выпрямившись, он уставился на невесту светлыми немигающими глазами, в которых не было любви и застыло что-то, близкое к отвращению.Наткнувшись на взгляд нареченного, Клер-Клеменс опустила голову и преодолела середину зала, внимательно глядя под ноги.Ведущий ее под руку отец, маркиз Майе-Брезе, муж сестры Монсеньера Николь, был выше ее в два раза. Хотя сам ниже Монсеньера и одного роста с будущим зятем.Взгляды всех присутствующих приковала маленькая фигурка, увешанная жемчугами и бриллиантами – Клер-Клеменс казалась выше из-за высоких каблуков, но плечики и узкая грудь выглядели совсем детскими, как и маленькое нежное личико.Только взгляд огромных светло-карих глаз наполнен совсем не детской мукой.Она ничуть не похожа на своего высокого черноглазого отца с пышными черными волосами и румяными щеками.Она истинная дю Плесси – светло-карими глазами, носиком с горбинкой, длинной шеей, тонкими пальцами – и тем ужаснее свершающееся действо.– Что за бессмыслица… – уловил я тихий возглас за спиной. – Я б замуж за него пошла сама…Положа руку на сердце, неизвестная дама права – пожалуй, любая была бы счастлива стать женой первого жениха Франции – двадцатилетнего красавца, Бурбона, кровного родственника короля. Но малютка Клер-Клеменс, казалось, совершенно разделяла чувства своего жениха.– Вы же знаете, Энгиенец влюблен в Марту дю Вижан… – шепотки усилились.– Дю Вижан? Ну не может же он на ней жениться – она замужем и вообще, по слухам, предпочитает женщин…– Энгиенец, хоть и совсем недавно начал бриться и красив, как девушка, совсем не походит на своего отца, у которого триста шестьдесят пять адъютантов – на каждый день…– На каждую ночь, вы хотите сказать…– Энгиенец – настоящий лев! Помяните мое слово – вскоре он будет командовать армией.– Если женитесь на этой малютке, то вы сами, барон, сможете командовать армией.– Я бы с радостью – такая изящная крошка! Говорят, ей всего десять лет.– Ну положим, не десять, а тринадцать – столько же было ее величеству, когда ее выдали за Людовика.– С таким дядей – хоть пятьдесят…Словом, когда невеста преодолела всю длину бальной залы, настроение у меня здорово подпортилось.Монсеньер, идущий по другую сторону от Клер-Клеменс, казалось, был нерушимо счастлив.Его триумф усилился после бурных аплодисментов, с которыми зрители приняли ?Мираму? – все-таки роман Анны Австрийской и Бэкингема, легший в основу сюжета, – весьма лакомый кусочек!Ну а танцы, казалось, и вовсе унесут все печали и развеют тревоги.Поначалу так и было.

К Монсеньеру подошла Мари-Мадлен и напомнила, что я ан-га-жи-ро-ван ею на первый танец.

Со стороны мы представляли, наверное, забавное зрелище – племяннице пришла в голову идея обрядить всю кондотту в оттенки красного – сама она выбрала для праздника платье, в котором ее написал Шампень – из того же лионского шелка, что и кардинальская мантия. И меня заставила пошить костюм из того же шелка, только разрезы позволила оставить цвета лоран.Шарпантье тоже получил обнову из бледно-розовой тафты, Буаробер – из темно-винногобархата, а Сюбле отвоевал свою морскую волну, откупившись сменойбантиков на красные.Актеры, после массы вызовов, убежали за кулисы, и громко зазвучала музыка – невидимые музыканты играли, казалось, где-то совсем рядом.Притихшая от неожиданности публика получила сюрприз – задник сцены уехал вниз, и глазам изумленного Двора предстала двусветная бальная зала – во всем блеске сотен свечей, вощеного паркета, свежих цветов, золоченых стульчиков с красными бархатными сиденьями и призывно улыбающимся через плечо дирижером, предводителем большого оркестра на хорах.Королевская чета могла наблюдать за новым представлением – не покидая ложи.Публика хлынула в зал, засновали лакеи – с вином и засахаренными лимонами в тазах из позолоченного серебра.Двадцать вермелевых тазов накануне доставили из Флоренции, как и украшения для зрительного зала и новую мантию для Монсеньера, отороченную горностаем – у прошлой пожелтели хвостики.Опасаясь сквозняков, я уговаривал Армана надеть соболью безрукавку, крытую парчой, но он отказался, сказав, что так он похож на русского царя Жана Четвертого, ассоциаций с которым желал бы избежать.Монсеньер принимал поздравления от его величества, когда Мари-Мадлен повела меня танцевать куранту.В первую пару встали жених и невеста, все в белом и золотом, – натянув улыбки, они превратились если не в идеальную, то милую пару, и меня немного отпустило – может, все наладится?В глазах многих заблистали слезы неподдельного умиления – два отпрыска самых знатных и могущественных семей: блистающая невинностью невеста и жених, сильный как молодой лев – что могло быть прекраснее?Без команды ?Фигура первая!? я пропустил бы начало, но герцогиня ткнула меня в бок кулачком, и я зашевелил ногами.Видимо, неплохо, раз она улыбнулась.

Вторая фигура ввергла меня в ужас – как же я узнаю, к какой даме надо подойти, если их не три, а тридцать? Я додумался посмотреть на Буаробера, стоящего в следующей паре – он пошел к своей даме, а я пошел к следующей – это оказалась не много ни мало, Принцесса Конде!Она даже удостоила меня разговором!– Вы хорошо танцуете, мсье Лоран! – приседая и выпрямляясь, сказала она. – Почему раньше не танцевали?– Благодарю, недавно научился, – ответил я, вызвав ее снисходительную улыбку, и с облегчением вернулся к Мари-Мадлен.

Фигуры куранты повторились еще три раза, я немного освоился, тем более что Принцесса Конде продолжала ласково со мной говорить – как будто давно меня знала. ?Она же была любовницей Луи Ла Валетта! – дошло до меня. – Вот я попал меж двух огней!?На фигуре ?круги расходятся? произошла катастрофа.Клер-Клеменс, возвращаясь к партнеру, споткнулась и упала – во весь рост, отчетливо загремев о паркет всеми драгоценностями.Вновь проступившее отвращение Энгиенец даже не подумал скрыть.

К упавшей девочке кинулись кавалеры из соседних пар.Буаробер поспешил за ними, но крайне неудачно поскользнулся, оборвав юбку баронессе де Юбер, и выбил у лакея таз, обсыпав всех сахаром и лимонами.Все с облегчением захохотали над поэтом, баронессой и улимоненными соседями, пока Клер-Клеманс, с сухими глазами и вздернутым подбородком, благодарила за помощь графа де Ту, первым поспевшего ей на помощь.Энгиенец и дама графа де Ту встали в пару, и куранту дотанцевали до конца.Все и было кончено.Мари-Мадлен утешала сестру, король озирался, ища своего драгоценного Гранда – его величество отбывал в Сен-Жермен, оставив королеву веселиться – удивительная, немыслимая в прежние времена любезность. Из моего угла я увидел в кулисах Сен-Мара, что-то быстро говорящего Гастону Орлеанскому, и увиденное мне очень не понравилось.Сначала в зал вернулся Гастон, а немного погодя – Сен-Мар, на бегу весьма нежно переглянувшись с высокой, очень красивой дамой с соболиными бровями. Пока король обнимал свое сокровище, из кулис вышел третий – граф де Ту – и заговорил с красавицей.– С кем это беседует граф де Ту? – спросил я у возникшего рядом Мазарини.– Это Мария Гонзага, – ответил Джулио.– Если ее сестра Анна на нее похожа, неудивительно, что архиепископ Реймсский хочет сложить сан, чтобы жениться, – пошутил я.– Для этого необязательно быть похожей на Марию Гонзага, – кротко произнес Мазарини и отправился прямиком к королеве.Со спины, с его кудрями и красной кардинальской мантией, наконец-то полученной у Урбана VIII после прямого ходатайства Людовика, он напоминал Ла Валетта – несмотря на то, что был выше. Но главное отличие было в походке – Луи летел вперед, как пушечное ядро, а Джулио ступал на мягких лапах.Я перевел взгляд на Монсеньера в противоположном конце – с красными пятнами на скулах он принимал нескончаемую череду поздравлений, и вереница согнутых в поклоне спин выстроилась до середины огромного зала.– Мсье Лоран, как я рад вас видеть! – раздался знакомый голос. Передо мной затанцевал барон дю Верней в компании дамы, а за их спинами замаячил виконт Ле Мьеж.– Не хватит никаких слов, чтобы выразить благодарность вашего преданнейшего и покорнейшего слуги! – заторопился барон, усиленно кланяясь. – Спешу вас заверить, что столь любезно взятое вами ходатайство было в полной мере удовлетворено: крестьяне получили семена, и наши земли, хвала его высокопреосвященству и вам лично, дорогой господин Лоран, ныне пребывают в наилучшем виде!Виконт молча согнулся в поклоне, улыбаясь всем своим бледным веснушчатым лицом.Новые красные камзолы, воротники ришелье с новым рисунком парусника – должно быть, дела их и впрямь пошли на лад.

– Позвольте вам представить мою сестру, мсье Лоран! – спохватился барон. – Графиня Франсуаза де Нюйе.Графиня – пышная женщина исключительной красоты и не первой молодости, призывно улыбалась мне пунцовым ртом – в точности такого же цвета роза ришелье, уже слегка увядшая, была приколота к корсажу ее вишневого платья.– Ах, мсье Лоран, – заговорила она глубоким контральто, – я в первый раз попала в столь блистательное общество! У нас в Пикардии такая тихая жизнь… Мой муж остался там – он побаивается Парижа. А так не хочется уезжать обратно, не отдохнув! – она надула губы, вызвав у меня сначала удивление, потом смех, а потом замешательство.?Кого же ей сосватать на этот вечер?? – пронеслось у меня в голове. Я закрутил головой, моя маленькая паства понимающе притихла, с благоговением на меня глядя.Рошфор? Буаробер? Маршал д’Аркур, прибывший из Савойи? Шарпантье? Ага, вон он с Сюбле милуется в декорациях. Летуаль? Канцлер Сегье опять с каким-то юнцом из Сорбонны…О, Ротру!

Графиня сначала моргнула, увидев потертый камзольчик молодого поэта, но когда он подбежал на мой зов – расцвела, рассмотрев его вихры и неудачно запудренные юношеские прыщи.– Господин Ротру – поэт! Графиня де Нюйе – завтра уезжает в Пикардию! Знакомьтесь. Не теряйте времени! – я отправил их танцевать аллеманду.

Осушив еще бокал бургундского, я успел в последнюю пару, подхватив под руку Принцессу Конде.Ничего сложного, прав был мэтр Гаспар. Как ригодон, только чуть помедленнее, впрочем, у меня возникло ощущение, что музыканты подстроились под меня, когда я прибавил жару. Принцессе Конде понравилось.Угощая даму шамбертеном, я услышал разговор:– Кто же его остановит? Он свалил самого Вандома – как-никак, сына Анри Четвертого! Если кровь Бурбонов ныне не защита, то Энгиенец никуда не денется – будет любить свою жену!– Она сама невинность – разве можно сравнить ее с этой вульгарной Вижан?– Принц Вандом – не единственный бастард Генриха Четвертого, господа… Миф о Беллерофонте – весьма поучительная история…Я обернулся – но красные и голубые спины уже сомкнулись, загородив от меня беседующих. Я продолжил поить Принцессу Конде – можно сказать, будущая родственница, как-никак.

*Текст письма цитируется по Ф. Эрланже.**После смерти Ришелье театр, так же как и дворец, был переименован в ?Пале-Рояль?, и под этим именем вошел в историю мировой драматургии как место, где ставились пьесыМольера.