Глава LII. Торжество Гименея (1/2)
Глава LII.Торжество Гименея(октябрь 1634)Пюилоран оказался крепким орешком – или казался таким себе самому – и потребовал для гарантии собственной безопасности породниться с Ришелье. Он попросил руки двоюродной племянницы Монсеньера – м-ль де Поншато.Монсеньер согласился.– Сразу всех и окрутим! – потер он руки. – Младшую выдам за Пюилорана, а старшую за герцога Ла Валетта – старшего брата нашего дорогого Луи.– За Анри? – спросил я, памятуя о их совместных забавах времен военной академии.– Молчи, – предостерег Арман. – Анри давно женат, во-первых, во-вторых, он носит титул герцога Фуа-Кандаль. А герцог де Ла Валетт – это титул среднего, Бернара.– Да сколько же их? И все Ла Валетты!– Ну что делать, если их отец, старик Д’Эпернон, никак не желает отправляться на тот свет? После его смерти Анри будет назваться герцогом Д’Эперноном, а Бернар – герцогом Фуа-Кандалем. Ну а наш кардинал Луи так и им останется – выше титулов в Церкви нет.– Его могут избрать Папой Римским, – заметила Мари-Мадлен. – Теоретически.– У меня сложилось впечатление, что он, скорее, готов молить Папу снять с него сан, освободить от обетов и разрешить выйти из духовного сословия, – заметил Монсеньер. – В таком случае титул герцога Ла Валетта после смерти отца достанется ему, перейдя от среднего брата.– Если он это сделает, то умрет прежде отца – тот удушит его собственными руками. Вы слышали, как он называет Луи? ?Валет в колоде Ришелье?!– Ну что ж, после свадьбы Бернара Ла Валетта с моей племянницей наши колоды смешаются, – пожал плечами Монсеньер. – Скорее бы! До начала войны мне необходимо навести порядок во внутренних делах. Прежде всего обуздать Гастона.Пюилоран согласился. Он получал в жены племянницу Монсеньера, губернаторство в Бурбоннэ и в последний момент потребовал еще титул герцога и пэра.– Дайте, дайте! – раздраженно ответил кардинал. – Даже не спрашивайте. Это ненадолго, а время дорого!– Да, монсеньер, – поклонился секретарь. – Обращаю ваше внимание, что фаворит Гастона, получив герцогство и пэрство, станет выше Сен-Симона. Фаворит короля не может быть ниже фаворита Орлеанца.– Ну так дайте пэрство Сен-Симону, – пожал плечами Арман. – Вот уж кому не жалко. Что я буду без него делать? Что вся Франция будет делать без этого святого человека при особе монарха? Что там у короля с Отфор?– По-прежнему. Молятся. Анна Австрийская уже сама науськивает Отфор раздраконить Людовика, но тщетно – король исключительно целомудрен.– От этого у него желчь разливаетсяи одолевает черная меланхолия – надо срочно подсунуть ему кого-нибудь другого. Отфор – фрейлина и подруга королевы, верная, между прочим, – как я ее не уговаривал, осведомительницей быть отказалась. Возьмем новенькую, которая при дворе никто и звать никак. Есть у нас многообещающие дебютантки?– Есть, но его величеству трудно угодить… В женщинах его привлекает чистота, а не обещания. Есть некая Луиза де Лафайет – такая тоненькая темноволосая девочка – сущий ангел, шестнадцать лет. Ее можно попробовать, но есть осложняющее обстоятельство.– Какое?– Ее духовник – иезуит.– М-да. Я лично не имею ничего против иезуитов, но Мазарини им не доверяет. А я доверяю Мазарини. Но у нас нет выбора, в конце концов, духовника можно и сменить… Дорогая племянница, тащите эту Лафайет в Рюэль – мы на нее посмотрим.– Тройное обручение? В Рюэле? Я хочу посмотреть! – заявила Коринна. Моя племянница так и не ушла в монастырь, хотя Монсеньер предложил ей любой на выбор, а Дени – внука моей сестры Марии – определил в Сорбонну на факультет богословия. Вместо монастырских бдений Коринна с Мадлен вышивали воротники, украшая их розами.
Времени уходило даже меньше, чем на ретичеллу, а рисунок, в отличие от монотонных одинаковых треугольников, ромбов и кругов, по прихотливости и живости не уступал, на мой взгляд, лучшим фламандским образцам. Плетеный воротник с розами стоил года работы одной кружевницы – прорезная вышивка занимала неделю.– Дядя Люсьен, ну мне же интересно поглядеть на помолвку! Как все одеты! Какие рисунки на кружеве! На короля с королевой!– Ну куда ты пойдешь – ты же не дворянка.– Ты тоже не дворянин, – парировала Коринна. – Я такое платье сошью – лучше, чем у королевской фаворитки!– Это как раз не трудно. – Интересно, на праздник мадмуазель Отфор тоже прибудет в подряснике?– Знаешь что – я пойду спрошу у госпожи Мари-Мадлен. Если она сочтет твое присутствие уместным – так тому и быть.
– Конечно, Люсьен, буду очень рада. Тебе давно пора заняться своим долгом по протежированию родни, – заявила Мари-Мадлен. – Тем более, в Рюэль обещала приехать Антуанетта, после рождения дочери она нигде не бывает, да и наш милый Шарпантье дома появляется не так чтобы часто. Она вообще ни с кем не знакома – пусть Коринна составит ей компанию. У нее, кстати, есть украшения? Могу одолжить свой жемчуг.– Ваша милость, вы ангельски добры.– Ой, все. У меня только одна шея – для всего моего жемчуга ее явно недостаточно. Пойдемте, кстати, и подберем.Я люблю слушать, как постукивают друг о друга жемчужные нити – Мари-Мадлен, к восторгу Коринны, подобрала ей ожерелье изумительного золотистого оттенка.– Вы ужасно добры, ваша милость, – прогудела Коринна.– Давай меряй, – поторопила ее Мари-Мадлен, – тебе как раз под глаза.Жемчуг бесподобно подошел к карим, с прозеленью у зрачка, глазам Коринны. Сама Мари-Мадлен носила жемчуг с холодным голубоватым отливом – с ее белоснежной кожей и светло-карими, как у Монсеньера, глазами, лучше и придумать было нельзя, разве что сапфиры, которые она стала надевать в последние два года – благо после бегства королевы-матери некому больше было пенять на то, как она живет, какие камниносит и как одевается.
Мимо открытой двери я заметил крадущегося на цыпочках Буаробера – ну все, сейчас начнется!– Здесь табун не пробегал? – осведомилсяон, округляя глаза и замирая на одной ноге.
– А вы что, отстали? – опять не сдержался я.– О нет, мсье Лоран, – Буароберпротянул ко мне руки в молитвенном жесте, развернув корпус в нашу сторону и так и не опустив ногу. – Я спасся из гостиной под предлогом поиска коня, необходимого для завершения партии. Не могу сказать, что его потеря смертельно меня печалит, ибо с его возвращением в стойло нас ждет новое свидание с Мельпоменой.– Вас? Или нас? – осведомилась Мари-Мадлен.– Увы, нас. Хотя ваше присутствие, безусловно, сделало бы общение с одержимым музами патроном более приятным. И ваше тоже, – он наконец-то опустил ногу, чарующе осклабился и припал к ручке Коринны, поданной ею словно без участия воли – повинуясь движению его клонящегося корпуса ирук, начавших движение снизу вверх и встретивших ее кисть на середине пути.– Не знаю вашего имени, прелестная незнакомка, – его круглые серо-голубые глаза взирали на нее с восторгом – такое быстрорастворимое обожание было у Буаробера одним из излюбленных приемов в разговоре.– Коринна Лоран, – понизив голос на октаву, пробасила Коринна. Буаробер моргнул светлыми ресницами, выпустил ее руку, но тут же подался к ней еще ближе, подобострастно растягивая в улыбке углы широкого рта:– Вы прекрасно озвучили бы Юпитера в пьесе Монсеньера.Мне захотелось дать ему по шее.
– В том случае, если вы будете Танталом, – Мари-Мадлен, как я подозреваю, обуревало то же желание, но выразилась она более культурно.– Я бы предпочел роль Леды, но меня ждут в Колизее, – когда это Буаробер не оставлял за собой последнее слово? Пока Мари-Мадлен сверкала глазами, набирая в грудь воздуха для ответной тирады, он подмигнул Коринне, взял ее под локоть и торопливо повлек к выходу, другой рукой подхватив подол своей короткой светло-лиловой рясы.
В спину ему прилетела шкатулка из-под жемчуга, которую он, даже не обернувшись, поймал и отдал Коринне, глядевшей на него не отрываясь.– Паяц! – выдохнула Комбалетта. – Гаер! И этот человек называется членом Французской академии!– Да вообще все эти поэты… – поддержал я. – Ужас какой-то.Я не понимал, как вообще оказалось, что по вторникам Пале-Кардиналь стал напоминать Мантую времен войны за наследство: кругом расхристанные типы с бутылками, извергающие малопонятные потоки слов и измазанные с ног до головы чернилами – как писцы, но писцы, которых я встречал у кардинала, были трезвы, опрятны, одеты в аккуратные суконные дублеты и почти всегда немы.– Это будущее Франции, варвар, – вот и все, что соизволил ответить Монсеньер на мое недоумение.
Кольте и Ротру были, в общем, ничего, да и Летуаль тоже, если не обращать внимания на его платье, не чищенное со времен казни Равальяка, Корнель вообще – исключительно почтенный господин, неведомо как примкнувший к этому вертепу, но Буаробер!Этот поэт, кажется, подрядился играть при Монсеньере роль шута. Хотя все эти господа, вообще-то, призваны облекать в стихотворную форму драматические идеи кардинала.– Он убивает ее, потом убивает себя на ее могиле… Нет, погодите, Летуаль, пусть лучше она убивает себя, а он уходит в монастырь… В общем, вы сделайте два варианта ко вторнику, а я выберу наиболее подходящий, – с ласковой улыбкой говорил Монсеньер. – И, знаете, такой прочувствованный монолог перед смертью…– Ее? Или его? – Летуаль засовывал лохматые листы в истрепанный рукав, с хрустом сгибая толстую бумагу и не замечая, как Кольте дергает его за полу.– А вы сделайте оба варианта, – Монсеньер заулыбался еще более чарующе и взялся за бородку, мимолетно поморщившись и поправив повязку на руке. – Я тут набросал немного…Поворошив листы, он нашел нужный и разразился получасовой декламацией, к ужасу поэтов, вновь вынужденно усевшихся за стол – неограниченное употребление вина было привилегией этой пятерки, условием работы и приманкой для музы, как выразился Ротру.У Буаробера таких выражений в обиходе не водилось.– Если б Монсеньер воевал так же успешно, как пишет стихи – Ла-Рошель не была бы взята до сих пор, – высказался Кольте, вспотевший после кардинальской декламации.– Если б Монсеньер был женщиной, – Буаробер поднял брови, вытянул губы уточкой, вильнул бедрами, поправляя подол, и бурно задышал, словно поднося к глазам листок и приготовляясь читать перед строгим судьей, – если он был женщиной, то я бы сказал ему, – тут спина его выпрямилась, плечи расправились, а брови нахмурились:– Я сказал бы – недурно, милая, но выходите лучше замуж!И вот такого человека Монсеньер привечал! Предводительствуемые этим баламутом, поэты писали пьесу ко дню тройной помолвки – третьей нареченной была еще одна внучатая племянница Армана по отцу,мадемуазель дю Плесси де Шевре, а женихом – граф де Гиш.
– Король желает войну! Где я возьму ему войско, чтобы воевать на два фронта, где? Или он думает, что его элитных полков хватит на всю западную и всю восточную границы одновременно?– В стране двадцать миллионов подданных, это вдвое больше, чем в Испании и вчетверо больше, чем в Империи.
– И сколько среди них солдат?
– Испанский король же как-то выходит из положения.– У него наемники, которым он платит золотом из заморских колоний!– Значит, и нам без наемников не обойтись, дорогой Арман.– А где брать деньги?– Повысим налоги.– Мне еще только крестьянской войны не хватало для полного счастья.– А собственно говоря, почему все с крестьян да с крестьян? Обложите налогом монастыри и аббатства – никто никогда не считал их доходов – пусть поделятся с армией.– Отец Жозеф, это гениальная идея! Духовенство поднимет плач на реках Вавилонских, но они мне в лице архиепископа Гонди кое-что задолжали, так что с ними я справлюсь. Но что скажет Папа Римский?– Папа ничего не скажет, если не захочет лишиться французской пребенды. На нужды Папы мы ежегодно отправляем два миллиона ливров – можем решить, что нам важнее солдаты и пушки.– У Папы тоже есть свои солдаты и пушки.– Главное, мой дорогой Арман – это его небесные легионы, с которыми вы встретитесь после смерти.– Я даже не знаю, отец Жозеф, кому вы больше сейчас польстили по части встречи на небесах – мне или Урбану Восьмому.Рюэль готовился к празднеству: эконом и казначей закупали цветы, вино и провизию, поэты писали акт за актом, актеры репетировали, инженер Летелье совершенствовал поворотный круг сцены.
Театральный зал в Рюэле всегда напоминал мне бонбоньерку – в красном бархате и позолоченных завитках резного дерева, с тяжелым занавесом из темно-красного плюша, с золотыми масками Трагедии и Комедии, украшающими ламбрекен над сценой – это было одно из самых красивых мест в замке. Королевскую ложу украшала большая корона и белый шелковый занавес с вытканными лилиями.Вот с ложей-то и вышла первая закавыка.– Дядюшка, кто будет в королевской ложе?– Его величество, ее величество. Сен-Симон. Отфор. Я. Люсьен.– Дядюшка, я понимаю, что ложа на шестерых, но это слишком вызывающе.– Из-за Люсьена?– Да. Ну сами представьте – вы и так выше короля, даже когда он в шляпе с перьями. Еще и Люсьен выше королевского фаворита. Это чересчур.– Я могу сесть в соседнюю ложу.
– Это тоже будет вызывающе – вы противопоставляете себя их величествам?– Ну а что делать?– Давайте сделаем так: в королевской ложе – королевская чета. В ложе справа – вы с Люсьеном. В ложе слева – Сен-Симон и Отфор. Прилично и логично.