Глава LI. Оттенки красного (1/2)
Глава LI.Оттенки красного (февраль 1634)Арман нашел новую страсть – поэзию, и предавался ей с исключительным, яростным усердием.
– Едва увидел я сей свет – уже зубами смерть скрежещет, Как молнией, косою блещет и дни мои, как злак, сечет…* – бормотал он, торопливо покрывая бумагу еще более косым, чем обычно,почерком – хвосты у буковок торчали так, будто на лист сыпанули охапку иголок.– Хорошо же? – невозможно было глядеть в эти круглые глаза и хоботком вытянутую верхнюю губу – таким Армана дю Плесси свет не видывал, наверное, с Наваррского коллежа.– Волшебно, – Комбалетта иногда высказывалась вне очереди. – Особенно рифма хороша: ?скрежещет – блещет?. Точная.Спервоначалу мы, конечно, пугались, особенно мэтр Шико.– Монсеньер, что с вами? Не в то горло попало? – кинулся он к кардиналу, который вдруг застыл с открытым ртом, вперив глаза в седло барашка, обложенного репой и брусничным вареньем.– Тише, все хорошо, просто дядюшка пытается думать гекзаметром, – первой догадалась Мари-Мадлен.– Может быть, начать с каких-то более простых форм, например, с александрийского стиха? – робко предложил Шарпантье.– С александрийского листа**… – хмыкнул медик, усаживаясь обратно и осушая бокал.– Я все прекрасно слышу, между прочим, – заметил Монсеньер. – Дени, перо!– Извольте, – подав перо и пачку исписанных листов, Шарпантье с интересом следил за строчками, которыми Монсеньер покрывал бумагу, и в конце процесса заложил за спину руку с тремя пальцами: поэма на три четверти часа.Мы усиленно заработали ножами и челюстями: Монсеньер не терпел, когда его декламацию прерывали посторонние звуки. Сначала делая исключения для вина, он быстро пресек и эту лазейку, после того как Жюссак захрапел прямо во время кульминации очередного драматического шедевра.– Не украшение одеждМоя днесь муза прославляет, Которое в очах невежд Шутов в вельможи наряжает. Не пышности я песнь пою, Не истуканы за кристаллом, В кивотах блещущи металлом, Услышат похвалу мою.Хочу достоинства я чтить,Которые собою самиУмели титлы заслужитьПохвальными себе делами…** – ну разве можно было это спокойно слушать?
Я не мог понять, как человек, который непринужденно мог продиктовать в официальной переписке что-нибудь вроде ?Я скорее жду во флоте молодцов, что пьют ром, разбавляя его морской водой, чем паркетных шаркунов? или ?Рейн, который стоило выпить или умереть, стал хорошим сержантом, помешав бежать тем, кому недоставало храбрости? – отчего мое сердце таяло, словно масло на горячей бриоши – как этот же человек, принявшись писать стихи, выдавал такую скуку и тягомотину, что даже кошки принимались скрести бумагу с намерением ее закопать?– Вы ничего не понимаете в поэзии! Варвары! – кричал Монсеньер, кидал перо и отправлялся в Лувр – сочинять с королем очередную операцию против Габсбургов.Война в Лотарингии, ставшая возмездием за брак Гастона Орлеанского с Маргаритой Лотарингской, стала последним событием, когда его величество чувствовал себя сносно, не впадая в черную меланхолию.
– Его величество желает войны! – жаловался Монсеньер по возвращении. – Габсбурги – как пожар – желают спалить все пограничные территории, до которых дотянутся, но у нас нет такого количества войска и нет денег. Война с Испанией сейчас опасна как никогда! Единственное, что мы можем сейчас позволить, чтобы сдерживать имперских Габсбургов – платить шведам и обещать Валленштейну корону Богемии.Дочери Шарпантье Мари-Франсуазе исполнился месяц, когда ее отец с грохотом ворвался в спальню во время бритья Монсеньера.– Валленштейн убит!На секретаре лица не было. Монсеньер выхватил у него депешу, кроша в пальцах сургучную печать. Я еле успел отдернуть бритву.– Убит своими же генералами! – кардинал и секретарь обменялисьполными ужаса взглядами. – Они устроили пир, а после ворвались в опочивальню, где пригвоздили Валленштейна к стене алебардой!
– Он был безоружен, в одной рубашке… – подтвердил Шарпантье дрожащими губами. – Это дело рук капитана Вальтера Деверо…– Это дело рук Фер-ди-нан-да! – застучала кулачком по столу Комбалетта – за завтраком, разумеется, не было места другим темам. – Император не простил измены.– Валленштейн попал в ловушку, согласившись сесть за пиршественный стол с комендантом крепости Эгер. И комендант крепости, и начальник охраны Валленштейна продались императору!
– Значит, начальник охраны Бутлер остался жив?– Да, Бутлер, этот иуда, получил два имения из числа земельных владений убитого, аДеверо, нанесший смертельный удар – тысячу талеров.– Тысячу талеров! Sic transit gloria mundi! – неверяще покачал головой кардинал. – И самый страшный, самый могущественный человек в Европе зарублен топором, как свинья на бойне!– Самый могущественный человек в Европе – это вы, Монсеньер, – автоматически произнес Шарпантье.– Благодарю, мой друг! Вы меня просто осчастливили этим поразительно уместным замечанием! – выкатил глаза Арман. Комбалетта прыснула. Жюссак заржал. Рошфор тонко улыбнулся.
– Пути Провидения неисповедимы, – примирительно заметил мэтр Шико.– Топорная работа… – скривил губы Монсеньер. – Как грубо!– И как эффективно, – поднял бровь Рошфор. – Один удар – и у императора Фердинанда больше нет головной боли.– Фердинанд заказал тысячу месс в память Валленштейна, – сообщил секретарь.– Как странно, что Валленштейн, будучи помешан на гаданиях, предсказаниях и астрологии, никак не был предупрежден. Неужели не было никаких знаков, знамений? – не могла успокоиться Комбалетта. – Я уверена, что насильственная смерть обязательно отражена в гороскопе.– Суеверия это все, – заскрипел стулом Жюссак. – Бабушкины сказки…– Астролог? – вскинулся Шарпантье. – Конечно! Валленштейн пригласил своего астролога на ужин!
– И что? – не выдержал я.– И то! – развел руками секретарь. – Астролог опоздал – не сразу нашел дорогу в этот проклятый замок. Добрался в Эгер к утру – увидел труп своего клиента, пришпиленный к стене алебардой.– Как это пришпиленный? – удивился Жюссак. – Копейное острие алебарды не больше двух пядей.АВалленштейн вон какой был кабан.– Ну почему? – пожал плечами Монсеньер. – Может, Деверо в него всадил и острие, и лезвие зараз?– Это с какой силой надо рубануть? – поразился Жюссак. – Я б не смог.– Так он же был без доспеха – в ночной сорочке, – включился Рошфор.– Если через ключицу только… – Жюссак так и эдак двигал в воздухе руками. – Разве что Люсьен смог бы – всяко не труднее, чем сыромятные ремни рвать.– А если это была не алебарда с копейным наконечником, а просто копье? – спросила Комбалетта.– Так на копье тем более ограничитель, – вмешался медик. – Чтобы проткнутый на тебя не свалился. А то знаю я таких – ему печень продырявили, а он прет и прет по древку тебе навстречу и кистенем машет.– Ну это крестьянское какое-то копье, – бросил Жюссак.– Деревенщина бунтует – откуда им про ограничители знать.– Так я ж и говорю – с кистенем, – пожал плечами мэтр Шико. – Цеп, между прочим, – страшное орудие. Лобную кость сминает до затылка!– Кошмар, – вознегодовала племянница.– Неужто его не сняли к утру?– А кому снимать? Фельдмаршал Иллов, генерал Терцки, полковник Кински, ротмистр и драгуны – все разделили участь своего командира… – потер покрасневшие глаза секретарь.– Когда уже закончится эта война? Не может же она тридцать лет идти? – вздохнула Мари-Мадлен.– Дени, отправьте это в сегодняшний номер газеты, – протянул Монсеньер исписанный лист. – В раздел международных новостей. Пусть задержат выход и наберут новую передовицу.– Жаль, картинок нет, – посетовал я, получив вечером свежий лист газеты, оглушающе пахнущий типографской краской. – Как Валленштейн стоит, а они бегут. И рубят.– Я понял, что ты оценил силу изобразительного искусства… – улыбнулся Арман. – Возможно, когда-нибудь новости будут сопровождаться картинками, но пока что ни один художник не может с такой скоростью рисовать, делать офорт и отправлять в типографию иллюстрацию свежих, а не годичной давности новостей.– А здорово было бы… – размечтался я. – Открываешь газету – а там ваш портрет – как вы выступаете в парламенте! Или новое здание Сорбонны.
– Или отец Жозеф, проводящий обряд экзорцизма в Лудене.
– С голыми монахинями? – оживился Жюссак. – Отличная мысль!– Между прочим, Рубенс пишет с феноменальной скоростью, – заметила Мари-Мадлен. – Ему хватило недели, чтобы скопировать в Риме всего тамошнего Тинторетто. И теперь его копии стоят дороже оригинала.– Не напоминайте мне о Рубенсе…– сморщился кардинал и принялся ловить полосатого котенка, забравшегося на стол. – Чернила пить нельзя, мой милый!– Скорость работы позволила Рубенсу обзавестись настолько приличным состоянием, что он может выделить малую толику на содержание королевы-матери, на что оказались неспособны ее многочисленные дети в коронах, – едко произнесла племянница. – Ни сын, ни зять – английский король – не берут на себя эту ношу.– Одна ее свита обходится в четыре тысячи ливров в месяц, – Монсеньер принялся грызть перо. – Рубенсу не надо собирать деньги на войну с Испанией – я очень благодарен ему за то, что он снял с французского бюджета хотя бы эту статью расходов. А Карл Первый воюет с собственным парламентом – добром это не кончится, и теща ему совершенно ни к чему – со своими ценными советами.– Рубенсу написал двадцать пять полотен для Люксембургского дворца за то время, что Шампень пишет ваш парадный портрет, – хмыкнула Комбалетта. – У меня голова болит от скипидара. А портрет не готов и наполовину!– Леонардо да Винчи, хочу напомнить, за всю жизнь написал всего восемнадцать полотен, – возмутился кардинал.
– Его заказчики не были столь обременены государственными делами, дядюшка, – Мари-Мадлен наградила Монсеньера поцелуем в лоб. – Хотя с котом в руках на парадном портрете вы были бы не-от-ра-зи-мы.Следующее утро принадлежало Филиппу де Шампеню – он расположился в двусветном зале, разложив льняное масло, палитры, тряпки, кисти и ненавидимый Комбалеттой скипидар вокруг гигантского станка с портретом Монсеньера – пять на восемь футов. Сегодня живописец должен писать лицо. Наконец-то.