Глава LI. Оттенки красного (2/2)

Больше двух месяцев я ждал, когда портрет будет готов, наблюдая, как Шампень ?решает проблему цвета?. Выбрав позу и наряд – красная мантия из лионского шелка, рокетта из венецианского кружева и простой высокий воротник, красные туфли на высоком каблуке, биретта в вытянутой руке – Монсеньер изводил художника тем, как тому ?следует писать красный?.– Если бы я хотел выглядеть, как туша в мясной лавке – я пригласил бы Рубенса! Он уже написал меня румяным херувимом, от вас я жду совершенно другого.– Да, ваше высокопреосвященство? – покорно отвечал художник, взирая на заказчика со спокойствием страстотерпца. – Может быть, определимся с общей статикой портрета, а потом перейдем к колористике?– И вы будете изводить меня сеансами, чтобы в конце концов раскрасить, как ярмарочного черта? – кардинал не оставлял подозрений. – Нет уж, начинайте с цвета!– Не то, не то, не то! – сердился Монсеньер, кружа над холстом как над добычей. – Биретта слишком оранжевая.– Не могли бы вы, ваше высокопреосвященство, привести мне пример того оттенка красного цвета, который вы бы хотели видеть? – предлагал художник.– Ну вот же он! – негодовал Монсеньер, поддавая ногой подол. – Я же его вижу!– Давайте попробуем при другом освещении, – соглашался Шампень. – Например, дождемся весны.– Некогда ждать! Попробуйте еще раз.Печальное лицо Шампеня ни разу не оживилось даже намеком на улыбку, когда кардинал повышал голос, художник опускал глаза и собирал на лбу морщинки, словно стараясь перетерпеть боль, обычно перебирая при этом кисти или вытирая руки заткнутой за пояс тряпкой с сильным запахом скипидара. От этого у Монсеньера начиналась мигрень, и уточнение колорита опять откладывалось на неопределенный срок.Все это становилось довольно утомительным. После очередного сеанса, когда я пришел проверить, не заляпан ли паркет – тряпку или ковер стелить было опасно, потому что Шампень, выведенный кардиналом из равновесия во всех смыслах этого слова, однажды поскользнулся и чуть не повалил холст прямо на заказчика – живописец отставил кисти и впервые со мной заговорил.– Мсье Лоран… – его глаза цепко изучали меня, словно щекоча с головы до ног.– Да, ваша милость.– Мсье Лоран… У меня к вам есть просьба. Мне кажется, я нуждаюсь в несколько большей информации об эстетических пристрастиях моего заказчика…– О чем вы?– Вы не могли бы надеть ваш любимый костюм? – выпалил художник. – Очень вас прошу!– Да могу, конечно, – я был в бархатной янтарно-коричневой паре и воротнике с узкой полоской ретичеллы. – Через четверть часа вернусь.Я переоделся в костюм цвета лоран с вытканными серебряными розами, такого же цвета ботфорты и воротник из фламандского кружева, где мотивом тоже были розы. Застегивая мелкие серебряные пуговицы, я размышлял, надеть или нет крест из богемских гранатов – подарок Мазарини.Он преподнес его мне неделю назад, после дипломатической миссии в Праге, в детали которой Монсеньер не посвятил даже Шарпантье – видимо, дело было темное. Именно после успешного выполнения этой задачи Монсеньер стал в шутку называть Мазарини ?брат Палаш?, что быстро переняла вся кондотта. Джулио это нравилось.– Люсьен, я взял на себя смелость сделать вам подарок, – Мазарини обеими руками протягивал небольшой ларец, в каких обычно хранят драгоценности. – Мне кажется, вам это подойдет.Я глянул на Монсеньера – получил благосклонную улыбку. Поблагодарил и взял. На коричневом бархате кроваво-красными каплями горел небольшой крест на прихотливо сделанной цепочке – тоже сплошь из камней, вплотную прилегающих друг к другу очень тонкими серебряными оправами.– Какая тонкая работа… – я потянул за цепочку, и крест скользнул в ладонь, словно струйка крови. Камни будто горели, нагреваясь о кожу – в черно-красной глубинепрорастали алые тычинки, опаляя до марева воздух над собой.

– Это богемские гранаты, – Мазарини смотрел наменя в упор слегка заискивающим взглядом. – Они полностью прозрачны, но так насыщены цветом, что и самые чистые из них кажутся темными. Поэтому их оправляют не в золото, а в серебро.Я повернул подарок к свету – свечи отразились в камнях, зажигая в каждом крошечный пожар, с пламенем темным, как в яме углежога.– Благодарю.

– Примерь, – повелел Арман.– Тут очень простая, но прочная застежка, – заторопился объяснить Джулио. – Вот этот рычажок вниз…– Застегните, – я не стал слушать. – Разберемся.Он сглотнул – когда уже привыкнет носить высокие воротники, у нас тут не Италия – и зашел ко мне за спину, наклоняясь и колдуя с застежкой. Видимо, система была не такой уж простой – щеки у него покраснели, когда он выпрямился и поправил цепочку, заправляя ее под воротник.– Очень красиво! – он совершенно точно подобрал цвет. Темная вишня в серебре идеально подходила к шелку камзола, добавив последнюю каплю совершенства.– Прекрасно, – ухмыльнулся Арман. – Чуть левее.– Что? – не понял я, и так и эдак поворачиваясь перед огромным венецианским зеркалом в раме из эбенового дерева, покрытой прихотливой резьбой на тему искушения Евы.– Чуть левее, Джулио, – приказал Монсеньер, и Мазарини, закусив губы, точным движением поправил мне крест, сдвинув на линию пуговиц посредине, поймав лиловым рукавом кровавый отсвет от гранатов. Такой же отсвет стоял сейчас в глазах Армана, изо всех сил пытающегося расплавить амальгаму зеркала – судя по напряженному лицу.– Спасибо, Джулио, – повторил я, откидывая голову назад мало ему не на плечо – мы одного роста, и я почти коснулся затылком его щеки. – Perfetto!Он поспешно отступил на шаг, продемонстрировав излюбленный жест – вскинутые ладони.– Спасибо, Джулио, – повторил Арман, – вы можете идти.Мазарини поспешно покинул кабинет, после чего Монсеньер оказался у меня за спиной, нависнув и приближая свои губы к моим, вцепившись мне в подбородок забинтованной рукой.– Perfetto? – его дыхание обжигало. – Давно ты делаешь успехи в итальянском?– Un poco, signor. Non fatto niente di male, – каждое слово я впечатывал ему в губы, быстроприкасаясь и еще быстрее отстраняясь, и поставил точку, задев его язык своим.– Mio bambino… – задыхаясь, он обхватил меня обеими руками, целуя в затылок. – Mio amato bambino…– Si, signor,– я почувствовал, что наше воздержание имеет в эту минуту все шансы закончиться. – Che volete fare di me?****– Ах… – застонал он, прижимаясь ко мне короткими толчками, целуя в ухо, в шею над воротником, – Ах… рerfetto…Сквозь опущенные ресницы я видел, как он вздрагивает, раздавливая о мой зад последнюю судорогу наслаждения, чувствовал, как бьется его плоть, слышал стон сквозь сомкнутые губы, прижатые к моим волосам – зеркало, как соратник и соучастник, отразило и мою руку, тянущую его ладонь к вытканным розам, чтобы солидарно излиться, упираясь в теплую плоть.

– Снимай штаны сейчас же. Испортишь шелк. И вообще, я хотел тебя поцеловать…– Я знаю… Не мог больше терпеть.

Арман немедленно отправился порадовать мэтра Шико, а я привел себя в порядок и пошел искать Мазарини.

– Чай, бисквиты, марципан и варенье из бенедиктина, собственноручно сваренное его величеством, пожалуйста. Нет-нет, я сам подам, – я понес серебряный поднос в библиотеку и, действительно, обнаружил итальянца в кресле перед камином. Увидев меня, он отложил книгу – ?Словарь османского языка? – и встал, чтобы помочь мне разгрузить поднос на маленький китайский столик со столешницей алого лака.– Ура, заработало, – сообщил я ему, нацеживая чай в китайскую же фарфоровую чашку.– Рад поспособствовать… – он опять смущенно развел руками. – Ради его высокопреосвященства я готов на всё, я думаю.– А я – нет, – захрустел я бисквитом.– Не на всё. Я знаю.Он испуганно поглядел на меня поверх парящей чашки.– Я вовсе не имел в виду…– Надеюсь, нам не придется детально выяснять границы дозволенного в деле споспешествования делам его высокопреосвященства, Джулио, – я положил в рот ложку варенья. – Ешьте, эти яблочки варил сам король.– Это частное чаепитие или может присоединиться любой желающий? – поинтересовалась Мари-Мадлен, подходя к камину.– Конечно! – я вскочил, пододвинул ей кресло и полез в недра лакового шкафчика за сервизом. Протерев чашечку льняной салфеткой, я налил ей чаю и придвинул бисквиты.– Вы изучаете турецкий язык? – присмотрелась она к переплету отложенной итальянцем книги. – Неужто война с турками будет?– Наши усилия направлены на противоположный результат, – заулыбался Мазарини. – Османская империя может стать сильным союзником против Габсбургов.– Папа предаст нас анафеме.– Мы работаем над этим. Утопающий хватается и за змею – есть такая турецкая поговорка.– А мы тонем? – взлетела бровь Комбалетты.– Открытая война с Испанией крайне несвоевременна и требует ресурсов, которых у нас нет.– Война с Испанией стоит на повестке последние десять лет – и несвоевременна? Лучше уже не будет, – Мари-Мадлен хладнокровно запустила ложку в варенье. – Бог не выдаст, свинья не съест.– Ла Валетт говорит точно так же, – сказал Мазарини, вставая, чтобы залезть в карман под пелериной дзимарры: – Мы встретились в Риме, и он просил передать вам письма.Как эта пачка поместилась в карман – они у него бездонные, что ли?– Ах, Джулио, благодарю! – Комбалетта схватила увесистые конверты, едва не рассыпав. – После обеда прочитаю. Кстати, почему вы пьете чай за час до обеда? Сегодня нам обещаны первые артишоки из рюэльских теплиц.– Не люблю артишоки, – повел головой Джулио. – Стараюсь их не есть.– Почему? – улыбнулась племянница. – Даже в феврале?

– Я видел сон… – вдруг сказал Джулио. – Очень давно, когда служил в пехотном полку…– Продолжайте, – подбодрила его Комбалетта. – Сны – это один из языков, на котором с нами разговаривает Провидение.– Мне приснился король испанский Филипп Третий и император австрийский Фердинанд Второй… Они сидели за столом и ели артишок, – смущенно потупился Мазарини. – Вы же знаете, как едят артишоки – отрывают лист от кочана, пропускают меж зубов, выдавливая мякоть, а останки выбрасывают.– Во Франции их едят точно так же, – подбодрила его Мари-Мадлен.– Так вот, Габсбурги поочередноотрывали по листу, каждый из которых нес на себе надпись. ?Венеция?, ?Флоренция?, ?Генуя?, ?Мантуя?, ?Савойя?, ?Ломбардия?, ?Салуццо?, ?Сиена?, ?Феррара?… После зубов надписи были еле видны – измятые, пустые, высосанные листы падали и падали в чашу, пока от артишока не осталась одна кочерыжка.– Ужас какой! – поежился я. – А что потом?– А потом… Потом я увидел, как Габсбургам на стол подают другой артишок. ?Бургундия?, ?Нормандия?, ?Шампань?…– Или ?Прованс?, – глаза Комбалетты горели. – По-да-вят-ся! А вы вполне можете побороться с отцом Жозефом за прозвище ?Пророк Иезикииль?!– Благодарю вас, однако Монсеньер уже окрестил меня ?Брат Палаш?, – развел руками Джулио.

– Отрадно, что не ?Дубина? – как Буаробера, – хмыкнула Мари-Мадлен.Преследуемый воспоминаниями недельной давности, я поднялся в двусветный зал, где ждал меня Шампень.– Превосходно! – оставив обычную сдержанность, вскричал художник. – Стойте там, где стоите!Он принялся яростно мешать краску на палитре, добавляя и добавляя синего.– Вот так… Словно красный подсинили до пурпура, а потом добавили жемчуга! Думаю, я нашел цвет, который заказчик одобрит, – Шампень принялся вытирать кисти о свисающую с пояса тряпку. – Благодарю вас за сотрудничество, мсье Лоран. От всей души.– Да не за что. Можно посмотреть?

– Да, конечно, – удивился он и шагнул в сторону, пропуская меня к портрету.Словно добавили жемчуга… Живописец превратил жар ало-красного кардинальского одеяния в холодное сияние. Перламутровая раковина, майский снег, выпавший в Ла-Рошели, ледяной блеск голубых глаз маршала Бассомпьера, сияние черной свечи на могиле отца… Вот об этом только не надо, не сейчас…– Превосходно! Просто perfetto! Я потрясен, – честно сказал я Шампеню.– Вы тонко чувствуете живопись, мсье Лоран, – поклонился живописец. – Слухи совершенно правдивы.– Не все, – возразил я. – Только те, что попадают в газету.От портрета Монсеньер пришел в восторг, совершенно не разделенный отцом Жозефом.– Какая-то янсенистская ересь. Изобразил вас как гения воли – безблагодатного, унылого и сурового.– А я, по-вашему, кто?– Дорогой Арман, я полюбил вас как человека, которого при рождении Господь Бог поцеловал в голову, а Жанна Д’Арк – в сердце!Филипп де Шампень написал две дюжины его портретов, став придворным художником, но нигде так и не появилось ни одной кошки.Зато кошек в изобилии изображали карикатуристы – кардинал Ришелье и Черная месса, кардинал и ведьмы, кардинал в виде громадного черного кота в сутане – такого добра было навалом, обильно ввозимого из Испании, Италии и империи. Да и у нас умельцы попадались.Кардинал обычно приходил в хорошее настроение при виде себя в кошачьем обличье, и некоторые картинки украшали его стол по нескольку недель. Как правило, их приносил отец Жозеф. Вот и сейчас он вынул из портфеля знакомую желтую папку, но не открыл, а просто положил на стол.– Посмотрите на досуге. Арман, я отправляюсь в Брюссель на переговоры с Гастоном. Что мне предложить ему за то, чтобы он соизволил возвратиться на родину?– Прощение государя. Позволение жить в своих имениях. Щедрое денежное вознаграждение.– О-о-о! На Гастона деньги есть, на войну с Испанией – нет.– Гастон стоит войны с Испанией во всех смыслах, вам ли не знать.– Все это очень мило, но как быть с главным вопросом – король признает его брак с Маргаритой Лотарингской?– Нет.–Мой дорогой Арман, я не вижу пространства для маневра.– Я нашел это пространство – нынешний фаворит Гастона Пюилоран. Пообещайте Пюилорану губернаторство в Бурбоннэ, и пусть он сам обрабатывает своего патрона. Для него это жирный кусок, я думаю, он вскоре переправит нам Орлеанца через границу на блюдечке с голубой каемочкой.– А мы дадим Пюилорану пост губернатора Бурбоннэ, дорогой Арман?

– Еще чего. Пюилоран получит от нас уютную камеру в Бастилии – одну из тех, что ваш брат ценит ?на вес мышьяка?.– Я понял. Пюилоран – очередная мышь в мышеловке под названием ?Заговор Гастона Орлеанского?. Но не последняя.Едва капуцин шагнул за порог, я открыл папку. В этот раз котов не было. Была гравюра, изображающая две фигуры у камина – женщина наклонилась к мужчине, соблазнительно выставив груди, а тот загораживался от нее каминными щипцами. Надпись гласила:?Плотским порывам дадим решительный ОТФОР!?– История о том, как его величество вынул письмо из корсажа фаворитки, вооружившись щипцами? – этот анекдот повторяли накануне Рождества – надо же, уже и проиллюстрировать успели.– Раз защищается, значит, чувствует угрозу, – пожал плечами Монсеньер. – Истинный стоик не нуждается в защите от плотских побуждений – он их просто не имеет.– Это обнадеживает, – заметил я, открывая следующий лист. Там был изображен его высокопреосвященство – как всегда на рисунках такого пошиба – преувеличенно долговязый, худой, с огромными глазами и торчащими вверх усами. Облаченный в странный наряд с коротким плащом по испанской моде, он словно отплясывал какой-то дикий танец перед женской фигурой, раскинувшейся на постели – в одной ночной сорочке, но с короной на голове.– Кардинал Ришелье танцует сарабанду для Анны Австрийской, – прокомментировал Арман. – Крайне льстит, что меня еще считают способным на подобные физические экзерсисы.Следующую картинку я тотчас захотел перевернуть обратно: кардинал в недвусмысленной позе лежал меж раздвинутых ног королевы. ?Не сыщешь бесполезней чрева, не видывал такого свет – дерут красотку два кузена, ну а дофина нет как нет!?– Смотри дальше…На следующей картинке королеву заменил король. Я выронил гравюру на стол – закружилась голова.– Это называется пропаганда, – бесстрастно заметил Арман. – Подрыв престижа королевской власти. Испания исправно снабжает парижскую чернь подобными мерзостями. Но наши, правда, не отстают – глянь следующую.Кардинал. Нагибает короля Испании – эта оттопыренная нижняя губа и светлые локоны узнаваемы и на маленькой гравюре – но для надежности по краю мантии идет надпись ?Испанский король?. В очереди за испанским королем стоят, снимая штаны, император Фердинанд, герцог Савойский и герцог Лотарингский (тоже подписанные). Я не выдержал и расхохотался.– Это называется пропаганда, – повторил Монсеньер, хищно дергая усом. – Следующая – жемчужина этого собрания. Маленький шедевр.Пальцы дрогнули, и я не сразу смог перевернуть последнюю картинку. Это была не гравюра, как все предыдущие изображения, а кусок картона, покрытый масляными красками. На ней был нарисован Монсеньер в красной мантии, стоящий на четвереньках перед молодым человеком в камзоле цвета гнилой вишни, который, расстегнув штаны,показывал кардиналу преувеличенно огромный член, вызывая у того радостную улыбку.Я сел. Сердце колотилось где-то в горле. Грубые, небрежные мазки тем не менее отчетливо складывались в узнаваемый образ – большие черные глаза, волосы ежом – даже белые виски художник не забыл. Горбатый нос кардинала, улыбка – левый угол рта выше – как будто рисовал кто-то, имеющий возможность хорошо изучить это лицо.– Верно по сути, крайне оптимистично в части деталей, – мурлыкнул кардинал. – Художник польстил состоянию моего здоровья.– Вы знаете автора? – прошептал я.– Я знаю всех авторов, – проурчал Арман прямо мне в ухо. – Ты не заметил надписи на обороте.Поднеся к глазам первую гравюру, с Отфор, я прочитал лиловую чернильную надпись, мелкую, но разборчивую: ?Дело № 1345 67/89 об оскорблении Его Величества. Автор: Б. Коссимон / Бастилия. Распространитель: Д. Рамбаль / Бастилия?.?Дело № 1134 55/70 об оскорблении Ее Величества. Автор: Н. Румийи / Повешен. Распр. О. Борромеи / Повешен?.?Дело № 1095 65/01 об оскорблении Ее Величества. Автор: П. Бервиль / Повешен. Распр. О. Виссиэр / Повешен?.?Дело № 1255 33/04 об оскорблении Его Величества. Автор: П. Суарес / Сконч. Распр. А. Альварес / Дипломатич. неприкоснов.??Дело № 1356 09/21 об оскорблении обществ. благопристойности. Автор: П. Анже / Бастилия. Распр. А. Лельевр / Бастилия?.?Дело № 0085 43/08 об оскорблении обществ. благопристойности / 00. Автор: Ф. Шампень / Оставлен под наблюдением. Распр. А. Даверне / Повешен?.– Вы его простили?– Ему превосходно удается изображать меня во всех оттенках красного, – ухмыльнулся Арман. – Идем в постель, милый, – жизнью имитировать искусство.*Стихотворение Г.Р. Державина (1743–1816) ?На смерть князя Мещерского?.**Александрийский лист – сильное слабительное. В отличие от александрийского стиха – сложной стихотворной формы с 12 слогами, цезурой после 6-го, ударениями на 6-м и 12-м, и попарным чередованием смежных мужских и женских рифм.***Стихотворение Г.Р. Державина ?Вельможа?.**** - Идеально.- Идеально?- Немного, синьор. Я не сделал ничего плохого.- Мой мальчик… Мой любимый мальчик…- Да, синьор. Что вы хотите со мной сделать? (итал.)