Часть пятая. Последний заговор. Глава L. Браки и рождения (2/2)
После казни коннетабля Монморанси это приняло такие размеры, что стало меня смущать – я стал ходить вплотную к Арману, за его левым плечом, ни на кого не глядя – чтобы все поклоны были адресованы его персоне – столь важной, что не грех поклониться и дважды.
Мужские взгляды со значением – любовным – мне тоже перестали быть в диковинку, так что в целом можно сказать, что я не был обделен вниманием окружающих.– Тебя еще не просят составить протекцию? – поинтересовался Монсеньер после очередного визита в Лувр. – Пристроить родственника на хорошее место, дать на кормление аббатство, освободить из Бастилии?– Нет, Монсеньер.– Достаточно того, что цвет лоран – самый модный в этом сезоне, – сообщила Комбалетта.– Цвет лоран? – я был донельзя польщен.– О да. Раньше его называли цветом гнилой вишни, а теперь – цвет лоран. И носить с не с золотом, а с серебром – очень изысканно.– Король ходит в черном. И Сен-Симона заставляет, – я пожал плечами. – Его лакеи и то одеты лучше.– Еще эта Отфор воду мутит! – вскричал Арман, с размаху бросая перо в чернильницу. – У всех фаворитки как фаворитки – любятся, наряжаются, играют на лютне, скупают товар у ювелиров, рожают бастардов – наша молится! Ходит в каком-то подряснике! Беседует с королем о геенне огненной!– Она, между прочим, была нормальная! – возмутилась Мари-Мадлен. – Строила глазки даже старому герцогу Д Эпернону и архиепископу де Гонди! Это ваш Людовик решил, что Мари де Отфор – вылитая Мадонна Литта – ну и пошло-поехало.– Вылитой она была бы с младенцем у груди, – проворчал Монсеньер. – А де Гонди останется без кардинальской шапки – я не я буду, но Урбан не посмеет!– Не даст Гонди – не даст и отцу Жозефу, дядюшка, – племянница с судком в руках надвигалась с неотвратимостью Валленштейна. – Вам пора есть тушеную в сливках репу.
– Опять есть, – пожаловался мсье Арман. – Я ел два часа назад – суп из цветной капусты.– Дробное питание – так вашему желудку легче справляться. – Ну еще ложечку. За шведского канцлера Оксеншерну. За короля Людовика. За дофина. Умница.
Необходимость появления на свет дофина породила множество действий, которые приводили к весьма причудливым последствиям.Я заметил, что Дени снова стал появляться с красными глазами.
В Рюэле он вообще каждое утро выглядел так, словно всю ночь рыдал в подушку.
Хотя в Рюэле так хорошо! Тугие тюльпаны, неженки розы, целомудренные лилии… Яблони, каштаны, вишни, сливы… как будто я в раю средь облаков, и только кошачьи вопли напоминают, что я на земле.Целая куча котов, кошек и котят под предводительством полосатой Мими встретила нас в Рюэле, к вящей радости Армана – он очень скучал по Люциферу, тем более, что я не поддерживал никакие разговоры о несчастном звере, ограничившись коротким: ?Погиб?.Хотя все мордатое лохматое потомство явно происходило от Люцифера, черных без единого белого пятнышка котят больше никогда не появлялось.
Теперь кошки были всюду, забираясь даже в священный портфель отца Жозефа – после того как он чуть не уехал в Баварию с трехцветным котенком среди шифровок и депеш, капуцин приобрел привычку проверять, нет ли среди бумаг зверья.Так что дела шли как обычно: отец Жозеф обрабатывал Валленштейна, Мазарини – Папу Римского, Мари-Мадлен с Луи наслаждались весной, Монсеньер был с секретарем ласков – в чем же дело?– Ш-шах, Монсеньер, – Дени стукнул конем о доску.– Каким-то вульгарным конем… – протянул Монсеньер. Я насторожился – что-то в его голосе показалось мне необычным. Я глянул в зеркало, висящее над камином, оторвавшись от настоя зверобоя, который грел перед тем, как подать Арману перед очередным приемом пищи.– Простите, Монсеньер, – секретарь сидел спиной ко мне и зеркалу, но втянутая в плечи голова достаточно говорила о его состоянии духа.– Прощаю, – кардинал медленно поднес ко рту мизинец и поласкал верхнюю губу, приглаживая усы. – Рокировка! – еще раз проведя по волоскам над капризно оттопыренной губой, он грациозно поменял местами фигуры на доске.
Сегодня он в первый раз снял повязки! Все-таки Рюэль не зря любимое место кардинала – нарывы зажили, и только белизна много месяцев не видевшей солнца кожи напоминала о болезни. Да свежие красные рубцы. Но вновь видеть эти прекрасные руки без нескольких слоев полотна было отрадно.– Мат, – прошелестел Шарпантье.– Что? – округлил глаза Монсеньер. Глядя на доску, он приподнял брови и задумчиво высунул кончик языка. – Действительно. Поздравляю! Вы совсем, совсем не щадите своего старого больного шефа.– Я щажу… То есть я… Это сицилианская защита… – оправдывался секретарь, всплескивая руками. Фигурки посыпались на ковер.– Ну что вы, Дени, – кардинал удержал на столешнице его руку, положив свою сверху. – Вы прекрасный игрок, мне доставляет истинное наслаждение, – брови кардинала поползли вверх, а голос сочился медом – сейчас польется с кончика языка, который опять показался меж губами, – играть с вами, мой милый.Я попробовал отвар – теплый, но не горячий – перелил его в китайскую фарфоровую чашку, утвердил на блюдце и поставил перед Монсеньером. Он молча принялся пить, бросая короткие невозмутимые взгляды на Шарпантье, который гремел фигурами, запихивая их в коробку.– У меня встреча с глазу на глаз, господа, – проинформировал кардинал, возвращая мне пустую чашку. – Примерно на час вы свободны.Пунцовый Шарпантье удержал меня за рукав:– Люсьен… Можно с вами поговорить?– Конечно!– Я думаю, в моей комнате нам будет удобнее…Едва я вошел, он зарыдал, распластавшись по двери.– Я не могу больше, не могу… Это невыноси-и-и-мо! Уйду-у-у-у…– Что такое, Дени? – я взял его за плечо, пытаясь развернуть и посмотреть в глаза. – Что такое?– Я не могу, не могу больше так работать! – захлебывался он слезами, вжимая лицо в сгиб локтя. – Я уво-о-о-о-люсь…– Что? Не верю своим ушам! – я продолжал отрывать его от двери. – Вы бросите Монсеньера?– Я? Брошу? Ах, Люсьен, вы ничего не понимаете… – рыдания усилились. Как-то так получилось, что я продолжил его тянуть, а он упираться, вжимаясь в дверь, – словом, когда я дернул сильнее, то мне пришлось его ловить, чтобы не упал. С размаху влепившись в меня всем телом, он не смог скрыть натянутые в паху штаны. Отпрянув в тот же миг, он опоздал – я заметил его напряжение.
Рухнув на кровать, он закрыл руками лицо и задавленно всхлипывал.– Дени, – я сел рядом и опять взялся за его плечо. – Я не совсем понимаю, что происходит, но не вижу ничего страшного. Может быть, вы расскажете мне?– Да что тут рассказывать? – рывком он сел и решительно вздернул подбородок. – Вы же сами видите.Я молчал, и он, так и не поднимая глаз, продолжил:– Я не сплю вторую неделю. Не могу успокоиться – от этого всего, – он развел руками, указывая на трещащие штаны. – Я должен уйти, пока Монсеньер не заметил это… это… этот стыд и срам! – выкрикнул он, снова зарыдав.– Может быть, есть какой-то другой выход? Ну как же вы уйдете – а как же Монсеньер будет без вас? Он без вас не сможет. А я как же? Ну не горячитесь, Дени, придумайте что-нибудь… – я гладил его по спине, пытаясь утешить хотя бы прикосновениями – раз уж не могу сказать ничего путного.– Ай… – он вывернулся из-под моей руки, вскочил с кровати и кинулся к комоду. С грохотом выдвинув ящик, он извлек оттуда хлыст.– Даже это уже не помогает, – он хлестнул себя по спине.
– Ну раз не помогает – зачем? – я отобрал у него хлыст.– Я подумал, что пример отца Жозефа… – то, что отец Жозеф был флагеллантом и в Страстную Седмицу хлестал себя до рубцов, знали, наверное, все. В последний год он еще жег себя каленым железом – кажется, секретарь был не в курсе. Какое счастье.– Отец Жозеф – лицо духовное, у него обеты, у него устав… Вы – мирянин,под силу ли вам такое умерщвление плоти? Вы испросили разрешение у вашего духовника?– Я? Я не могу обращаться к своему исповеднику с вопросом ?Что делать, если я плотски возбуждаюсь на своего шефа и не могу ни спать ни есть от одури!? – выкрикнул секретарь, с воем кидаясь на кровать.– Я понял. Покажите спину.Он замер, но все-таки начал расстегивать пуговицы камзола. Конечно, заторопился, начал рвать и путать.– Давайте я вам помогу.Я помог ему снять камзол, заметив, что неловко двигается он не только от стеснения, но еще и от боли. Задрав ему рубашку, я ахнул: спина была исполосована вдоль и поперек, припухшие рубцы чередовались с сине-черными полосами и засохшими кровавыми струпьями – Дени взялся за дело со всей серьезностью. К счастью, нагноений не видно, кроме жуткого вида, исхлестанная спина вряд ли грозит ему серьезными осложнениями по части здоровья.- Дени… – я опустил его рубаху и положил руку на колено. Колено под моей рукой дернулось. – Есть и другие способы избавляться от плотского томления – почему вы выбрали такой калечащий?Я уже знал, что услышу в ответ.– Я не знаю… Не знаю других способов, – он шмыгнул носом, опять отворачиваясь.– М-м-м… – а ведь я слышал, что в протестантских семьях очень строгие нравы по части забав, которым обычно предаются подрастающие детишки… – Вы же любите античную литературу!– Я искал, но не нашел. Там не описан процесс, – свесил голову бедолага.– В конце концов – вы женаты!Он опять зарыдал – а чего я ждал? Это как раз было предсказуемо – за два года супруги Шарпантье так и не консумировали брак.Я свалился на кровать рядом с ним. Посмотрел в потолок. Протянул руку и провел от его колена к бедру. Подождал. Приподнялся, не убирая руки, и поцеловал секретаря в теплый и почему-то мокрый висок.Положил растопыренную ладонь ему на пах – горячо, туго. Секретарь, кажется, перестал дышать. Медленно расстегнул ему штаны. Красное, липкое, измятое – да это какой-то испанский сапог, а не штаны – как же он мучается каждый раз?– Дени… Друг мой, если вам будет неприятно или больно – вы сразу же скажите, хорошо?Дождался его кивка. Приготовил носовой платок. Погладил. Обхватил. Задвигал. Еще раз поцеловал в светлую макушку. Осторожно обтер. Вытер руку. Не застегивая штанов, прикрыл подолом рубахи. Опять лег рядом. Взял за руку.– Благодарю вас, Люсьен… – завозился и зашептал он под боком. – Я вас люблю. Как друга.– Я тебя тоже, Дени.Я вернулся в кабинет с запиской от секретаря. ?Я попросил у Монсеньера срочный трехдневный отпуск по семейным обстоятельствам, – пояснил Шарпаньте, ставя подпись. – Как вы думает, Люсьен, он мне не откажет??– Ну и как? – ухмыльнулся Монсеньер, кинув записку на стол и оглядывая меня с головы до ног.– Маленький.– О-о-о! – закатил глаза Арман. – Варвар. Можно же сказать: античных пропорций.Через девять месяцев Монсеньер стал крестным Мари Франсуазы Шарпантье.