Глава XLIX. Триумф смерти (1/2)

Глава XLIX.Триумф смерти…Озверелые крики повисли над темной улицей. Толпа билась в стены домов, выплескивалась на площади, где набирала силу и ревела как девятый вал, грозя снести любой порядок, любой закон и любую святыню.Я не могу различить ни одного слова, улавливая лишь общий настрой – круши! Бей! Убивай! Святотатствуй! Сверкающие глаза, распяленные в крике рты, вскинутые кулаки, восторг и ярость на изможденных, землистых лицах.

Оборванное платье, изношенная обувь, многие и вовсе босы, топчут голыми ногами снежное полотно, серое от копоти и помоев и отстроченное по обочинам кровавым кармином.

Чья это кровь? Кому сегодня выпало быть жертвой народного гнева – морискам? Маврам? Марранам? Иудеям? Гугенотам? Католикам? Цыганам? Альбигойцам? Ведьмам? Тамплиерам? Красным? Белым? Черным? Голубым? Богачам? Беднякам?Я не понимаю, какой сегодня день, какой век, кто такой я – но чувствую всем существом – беда! Спасайся! Или бежать, или прятаться, потому что следующим растерзанным трупом стану я сам. Как только чей-нибудь взгляд не скользнет равнодушно, а хоть на миг задержится и опознает во мне чужого. Врага. Дичь, на которую открыта охота.Эта мысль бьет мне в виски кузнечным молотом, сердце колотится, ноги сами рвутся бежать, я чудовищным усилием останавливаю заячий порыв – бессмысленный перед разгневанным тысяченогим Левиафаном.Толпа громит Сорбонну. Низкий гул вдруг прорезает высокий мальчишечий дискант:– Ришелье! Долой Ришелье!– Долой! – утробным слитным гулом откликается толпа.Из моего убежища я вижу, как вперед выскакивают мальчишки, их предводительголой красной рукой вскидывает что-то круглое – это человеческая голова, отделенная от тела. Я успеваю заметить до боли знакомый горбатый нос и аккуратную белую бородку.Мальчишка швыряет голову под ноги толпе. С визгом налетают остальные, пиная голову словно мяч, бородка мелькает меж их ног, уже серая от грязи и красная от крови. Сердце словно сжимает в тисках, слезы жгут глаза, текут почему-то по вискам прямо в уши. Я не могу даже зарыдать – один звук, и я погиб.Вот один из игроков метким пинком в хрящ ломает нос – от удара голова Монсеньера катится по грязному снегу прямо на меня.Сейчас меня заметят!В ушах гул, сердце сейчас выскочит из груди.Я ступаю на грязный снег и беру голову в ладони.– Люсьен, Люсьен! – меня схватили за плечо – я пропал! Твердый ком в горле мешает кричать, я давлюсь этим криком – кажется, горло сейчас разорвется.– Люсьен, да проснись же ты! – надо мной стоит Мари-Мадлен со свечой в руке и изо всех трясет меня за плечо тонкой рукой в кружевном пеньюаре. – Тихо! Дядюшку разбудишь…Упоминания о Монсеньере мгновенно приводит меня в чувство.

– Как он? – сажусь и морщусь: все-таки спать на ковре не очень-то удобно. Вот и кошмары снятся.

– Ничего утешительного, – от ее слов я холодею, но Мари-Мадлен спокойна. – Я решила, что если еще и ты получишь во сне разрыв сердца – общую картину это не украсит.– Благодарю, – не могу отвести от нее глаз – как же она все-таки красива и как похожа на Монсеньера! В неверном свете свечи, трещащей в тяжелом густом воздухе, который пора без обиняков называть смрадом, ее распущенные темные волосы скрадывают очертания щек и груди, отчего тонкое лицо с пылающими глазами и узким горбатым носом сейчас, пожалуй, такое же, как у Монсеньера лет в пятнадцать, в бытность его маркизом де Шийу, кадетом военной академии…– Рыдать пока рано, – под моим взглядом она плотнее запахивает халат, оставляя открытым только ворот пеньюара, вздымающийся пеной фламандского кружева.– Что тут у нас? – вот и мэтр Шико, считает больному пульс. – Частит…Вид Монсеньера, если выразить кратко – краше в гроб кладут. Землистый цвет лица прерывается лишь лихорадочным румянцем на скулах, резко поседевшие пряди прилипли к исхудавшему лбу, под скулами ямы, сквозь пересохшие губы со свистом вырывается частое дыхание.Медик осторожно откидывает одеяло – Комбалетта хватается за меня, а я – за нее. Под левой ключицей, на обоих запястьях, на тыльной стороне левой ладони бугрятся нарывы – красно-багровые, с желтыми окнами гноя на вершине.– Организм очищается, – шепчет мэтр Шико. – Сейчас будем вскрывать.– По крайней мере, специально отворятькровь не потребуется, – замечает Комбалетта, отпуская мою руку и опять приходя в боевую готовность.Опять гнойное зловоние, кровь на простынях, на руках врача и Мари-Мадлен, опять у меня темнеет в глазах и я зажмуриваюсь – не хватало грохнуться в обморок.

Уже рассвело, в первых лучах летнего солнца лицомсье Армана уже не выглядит таким серым. Тщательно осмотрев больного, мэтр Шико обнаруживает еще два гнойных очага – над левым соском и под мышкой. Остальное тело пока чистое.Заодно меняю ему рубашку, надо бы переменить и простыни. Осторожно переложив его на кушетку в кабинете, я нахожу новый повод для тревоги – постель слишком сухая.

Когда Монсеньер в беспамятстве, он, как и всякий больной в таком состоянии, ходит под себя. Чтобы сберечь перины,во время его болезней я застилаю постель большим квадратом из козловой шкуры, выделанной так, чтобы совершенно не пропускать влагу. Сверху – толстая мягкая бомбазиновая простыня, а потом обычная батистовая.Сейчас и верхняя, и нижняя простыни почти сухие – ночью мсье Арман не мочился. И вчера не просил судно после полудня. Делюсь этим сведениями с мэтром Шико.– Настолько поражены почки? – бормочет он себе под нос, осторожно притрагиваясь к животу больного. – Нет, моча вырабатывается, мочевой пузырь немного вздут…– Насколько это опасно? – сводит брови Комбалетта.– Намного опаснее было бы прекращение действия почек, в случае отсутствия выработки мочи, – мэтр Шико прикасается к животу Монсеньера сложенной куполом ладонью. – Примерно до таких пределов способен растягиваться мочевой пузырь. В самом крайнем случае введем катетер.– Но введение катетера чревато повреждением путей и даже их разрывом? – уточняет Мари-Мадлен.– Разрыв мочевого пузыря чреват еще более страшными последствиями. Моча в брюшной полости – это… – не договорив, медик разводит руками. – Пока будем ждать опорожнения естественным путем.Мсье Арман вновь в кровати, и на фоне подушки, простыней и повязок лицо его поражает зеленоватым оттенком, дополнившим землистость. Кот осторожно обнюхивает хозяина и вытягивается у него под боком, касаясь щеки вытянутой лапой. Заводит свою шарманочку: ?Уррр…ур… Пурр…пурр…Мрр-мррр?, отчего лицо мсье Армана чуть светлеет. Или мне мерещится?Наш больной не в силах самостоятельноглотать, так что всю утреннюю дозу порошков мэтр Шико смешивает с какой-то прозрачной мазью и закладывает снадобье между десной и щекой. Дыхание кислое, тяжелое, а десны синюшные, что особенно угнетает медика. Впрочем, бодрого тона он не теряет:– Люсьен, наша задача на ближайшие шесть часов – не допускать усиления жара. Обтирания водой и уксусом, прохладные компрессы на лоб. Если больной помочится – вообще прекрасно.Тебе же я настоятельно советую привести в порядок себя – умыться, побриться и прочее. И поесть – в атмосфере, не насыщенной миазмами. Никому не поможет, если ты превратишься в пугало. Я вот, например, сегодня выспался – пока Мари-Мадлен с тобой поочередно дежурила. И кошмары мне не снились! – потрепав меня по плечу, медик, как мне кажется, открывает уже рот для коронной фразы про Амьен, но, бросив взгляд на пересохшие губы своего пациента, замолкает.Я выхожу из спальни – как будто выныриваю из омута: как много в мире воздуха и света! Как сочна зелень лип и вязов, как сладко пахнут розы, как успокаивающе гудят шмели, как сильны и бодры гвардейцы на посту у главного въезда в парк, как красные плащи идутих загорелым, румяным лицам!Как я хочу вернуться к постели тяжело больного человека, в духоту и вонь от гнойных повязок, глядеть на землистое лицо и внимать его нечистому дыханию.Хотя вообще-то поесть действительно не лишнее. И умыться. И белье переменить, а то от меня несет, как после плена.– Мне мыться, бриться и поесть, – отдаю команду Симону, Безансону и Дальберу, вытянувшимся передо мной в почетном карауле. К моему удивлению, мои слова совершенно их успокаивают, и они расходятся выполнять указания без вопросов, Безансон с Симоном – шепча благодарственную молитву, а Дальбер – просто улыбаясь во весь рот.В столовой я нашел всю кондотту в весьма неспокойном состоянии духа. Как ни странно, удовлетворившись моим свежевыбритым видом – точно так же, как и слуги – ни отец Жозеф, ни Жюссак, ни граф, ни Шарпантье не задали мне и Мари-Мадлен ни одного уточняющего вопроса.

Наоборот, как будто ждали, когда мы расправимся с уткой по-пикардийски, кроликом в белом вине, бланшированной цветной капустой и бланманже из рисовой муки.

– Что стряслось? – вздернула бровь Мари-Мадлен, закончив обгладывать кролика. – Гастон Орлеанский женился?– А откуда вы знаете? – недипломатично удивился Шарпаньте. – Я получил депешу четверть часа назад.– Это же просто носится в воздухе. Кто возжелал стать упитанным тельцом и возлечь на алтарь Гименея?– Маргарита де Водемон, сестра герцога Лотарингии Карла Четвертого.– Боже, храни Лотарингию. Сама-то Маргарита вполне, но ее братец как свинья стриженая – визгу много, шерсти мало.

Теперь все зашевелится, особо рьяные кинутся доказывать свою преданность, не дожидаясь, пока в этом союзе созреет хотя бы первый плод.– Один уж созрел… – капуцин глотнул воды из бокала. – Сегодня утром на ступенях Нотр-Дама нашли труп диакона, застегивавшего те треклятые булавки. Это младший сын графа де Шаньи. Заколот кинжалом в спину.– Креатура архиепископа Гонди, как, впрочем, и весь клир Нотр-Дама. Этого следовало ожидать, три поколенияГонди подряд занимают архиепископскую кафедру – привыкли и хотят большего… А дядюшка им не потворствует. Опять итальянцы! Гонди были банкирами клана Медичи и титул герцогов де Рец получили из рук самой Екатерины, затеявшей Варфоломеевскую ночь.– Дело желтенькое, – высказался Жюссак после долгого всеобщего молчания.– Прорвемся, – возразила племянница и встала из-за стола. – Идем, Люсьен.Плохо было дело – стало ясно при первом взгляде на лицо Монсеньера, еще более похудевшее и обострившееся. Землисто-зеленый цвет кожных покровов не нарушался даже лихорадочным румянцем, хотя Монсеньера колотил озноб.

– Пульс слабый, – сообщил мэтр Шико. – Новых гнойных образований нет.– А что с мочой? – спросила Мари-Мадлен, опускаясь на колени перед кроватью.– Без изменений, – покачал головой медик. – Время еще терпит. Меня больше беспокоит жар и озноб.

– Сейчас согреем, – без колебаний сказала племянница. – Люсьен, ты ведь плохо спал ночью? Полезай к нему и грей. Если приставать начнет – не поддавайся.Меня не надо было долго просить, стянув камзол, я забрался под одеяло и осторожно, с другой стороны от распластанного кота, прилег вплотную к Монсеньеру, опасаясь отяготить его даже объятием. Но Монсеньер, не выходя из забытья, придвинулся ко мне, и дрожь его пошла на убыль.

Удовлетворенно кивнув, мэтр Шико отправился готовить очередную порцию порошков, а я, конечно, заснул. К счастью, без сновидений, но явь была немногим лучше кошмара: Арман в голос стонал, из глаз его ползли мутные слезы, губы приобрели явственный синюшный оттенок.– Пульс слабый, но стабильный, – мэтр Шико был непоколебим. – Сердце работает нормально.

– Который час?

– Девятый. Как там у вас – сухо?Увы, сухо. Осторожно пощупав живот Армана, я нашел его вздутым и твердым – как будто над лобком выросла опухоль размером с крупное яблоко. Едва касаясь, я принялся гладить его живот, приговаривая на ухо, как маленьким детям, когда нужно, чтобы они помочились: ?Пссс…Пссссс…?. Арман застонал сильнее, мучительно сморщившись, но не смог исторгнуть ни капли.

Теперь я сам захотел отлить. Тихонько выпроставшись из-под двух одеял, я отправился в уборную и там с наслаждением помочился, подивившись, как я мало ценил возможность беспрепятственно справлять малую нужду, поняв значимость этого простого действия лишь на примере мучительной болезни Монсеньера.Взявшись за ручку двери кабинета, я остолбенел, услышав крик Комбалетты:– Со-бо-ро-ва-ни-е? Священника? Как можно!Не сдавайтесь!Дайте ему еще ваших порошков из жаб, скорпионов и ведьмина дерьма! Если не помогает – вводите катетер!Ведьмино дерьмо!

Ведьмино!

Ведьма!

Вот я осёл. Надо было еще вчера бежать к матушке. И не с пустыми руками. ?А сейчас можно защиту купить?? – ?Родню надо. Или любовь. Иначе не подействует. Кого предлагаешь?? – вспомнил я тот самый разговор.И родня под рукой – Мари-Мадлен.

Есть еще Альфонс-Луи, но он в Лионе.

Есть родной брат Мари-Мадлен – Франсуа де Виньеро, маркиз де Понкурле. И его сын – Арман-Жан де Виньеро, родившийся два года назад. Но все Виньеро в Гавре.Еще крошки Клэр Клеменс и Жан-Арман – дети Николь, самой младшей сестры Монсеньера, но они еще дальше – в замке Милли, что в нижнем течении Луары.Мэтр Шико вылетел из кабинета Монсеньера и заспешил наверх – надо думать, за свежей порцией скорпионов. Комбалетта осталась одна. Судьба благоволит мне!Но посмотрел я сначала на Монсеньера. Мне показалось, или нос у него еще сильнее заострился? Нельзя терять ни минуты!– Нельзя терять ни минуты, – Мари-Мадлен подошла ко мне, терзая нос кружевным платком. – Мэтр считает, что пора послать за священником. Отправил записку духовнику дядюшки и пригласил его на завтрашнее утро. – Она доверчиво склонила голову, уткнувшись лбом мне в плечо.Я могу свернуть ей шею. Без крови, без следов. Замотать в покрывало, пройти через смежную дверь в свою комнату и вылезти в окно, выходящее в сад – не под прицелом гвардейцев. Она легонькая, Купидона этот груз нисколько не замедлит.

Или жертва нужна живая? Связать ее и вставить кляп – дело одной минуты. Если я сумел ее дядюшку стреножить…