Глава XXXII. Орлиное гнездо (2/2)
Я сидел и смотрел на этот крест, не замечая, сколько прошло времени, пока рубины не отразили хвостатую вспышку – уже начался фейерверк, уже стемнело, из Лувра доносилась музыка.– Задумался? – за моей спиной возник Монсеньер. Я торопливо встал для приветствия. Его тонкое лицо сияло, подрагивали ресницы, улыбка открывала жемчужные зубы. Я почувствовал, как колени мои подкашиваются, но предчувствие, кажется, обмануло меня: Монсеньер поманил меня к выходу из спальни. В кабинете он, так же молча, откинул угол гобелена и открыл еще одну потайную дверь, приглашая войти.
Там была узкая винтовая лестница в пять витков, а потом – еще одна тяжелая на вид, низкая дверь. Монсеньер нажал на цветок – часть украшающей дверь резьбы – и кивнул мне на вход, откуда приятно потянуло теплом и запахом яблок.Перешагнув порог, я очутился в роскошной комнате с бархатными красными стенами, толстым ковром под ногами, зажженным камином – и без окон. Свет лился из-под купола – не заслоняемый ничем, никакими строениями и деревьями, мы как будто вознеслись на небеса. Я понял, где мы – в ротонде, украшающей главное крыло дворца. ?Орел в облаках?, – вспомнил я девиз на печати Монсеньера, переведенный для меня Рошфором с латыни. Словно отвечая мыслям, взгляд мой упал на картину – огромное живописное полотно, на котором Зевс в образе орла предавался страсти с красивым юношей, – я почувствовал, что краснею. Картина висела напротив широкой кровати, застланной багровым шелковым покрывалом. На столе рядом стояло несколько бутылок вина, бокалы, блюдо с яблоками, мандаринами и виноградом и большой серебряный кувшин с крышкой.Туда же Монсеньер поставил подсвечник и повернулся ко мне. Страсть билась в его глазах, как Левиафан в сетях утлой рыбацкой лодочки. Я был готов ко всему, но мсье Арман не буйствовал, голод и алчность покинули его взор, уступив место нежности.
– Ты лишен возможности говорить, так что я буду делать это за двоих, – тихо сказал он, кладя мне руку на грудь. Прямо на сердце. – Если согласен – кивай, и главное – крути головой, если против. Договорились?Я кивнул.Не снимая ладони с моей груди, он другой рукой сорвал с себя крест и не глядя бросил на ковер. Туда же отправился и пилеолус.
Ленты его высокого кружевного воротника, украшенные бисерными кисточками, я развязал уже сам, не дожидаясь просьбы, лишь сверяясь по выражению его лица – все ли хорошо? Все было хорошо.
Мы очень-очень медленно взаимно разоблачали друг друга – на ливрее пуговиц было меньше, чем на сутане, но у меня было больше привычки к этому занятию, так что закончили мы одновременно. Под сутаной у него, конечно, были не туфли, а ботфорты, да еще и со шпорами.
Без знаков своего священства он опять выглядел военным – высокий, небрежно сильный и грациозный – вылитый герцог Эпернон, легендарный архиминьон Генриха Третьего. Мсье Арман был сейчас больше похож на него, чем собственный сын Эпернона – Луи де Ла Валетт.И улыбка его была сейчас улыбкой победителя, штурмом берущего желаемое – сквозь ресницы, сладкая, обольстительная – он приблизил лицо и коснулся моих губ своими – теплыми, ласковыми, сладкими от яблочной помады. Его язык осторожно прошелся по моим сомкнутым губам – не надавливая, не вторгаясь, а лаская и пробуя на вкус. Мягкие усы чуть щекотались, я провел рукой по его щеке, пригладив шелковистые волоски. Он поймал мою руку и начал целовать запястье, подобравшись к обшлагу, расстегнул его и избавил меня от ливреи, а потом – осторожно и неторопливо – от рубашки.
Я взялся за его рубашку – в первый раз снимая ее не как слуга, а как любовник. И как любовник – бросил на ковер, а не развесил как следует. Пора было переходить к сапогам – я подтолкнул Монсеньера на край постели и взялся за носок – даже сквозь кожу ботфорта я чувствовал тепло его тела. У Монсеньера был высокий подъем – проблем со снятием обуви с высоким голенищем, от которой немало страдают слуги, у нас сроду не было. Чулки, кюлоты и исподнее так же полетели на ковер. Надо было снять все чуть пораньше – на члене опять остались следы от швов… Я быстро поцеловал пострадавшее место, насладившись теплом, запахом и тихим стоном. Он взялся за меня. Я знал, что сейчас будет. Дойдя до штанов, он замер, увидев свежий рубец.
– Люсьен… Вы опять пострадали из-за меня… – он помрачнел.
Что я мог сделать? Запустив пальцы в его густые волосы, я заставил его поднять голову и увидеть мою умоляющую улыбку. ?Я жизнь отдам за вас, что говорить о том, что уже прошло?? – он внял моей немой мольбе и решительно завершил мое разоблачение, переплетя пальцы с моими, утянул меня на кровать, откинув покрывало и открывая белоснежные батистовые простыни, украшенные кружевом и вышивкой.В первый раз за пять лет – с начала нашей связи – мы оказались в постели обнаженные, готовые к любви, находясь оба в здравом уме и твердой памяти.Монсеньер похудел, имышцы его столь отчетливо вырисовывались под кожей, что внушали мне робость. Хорошо, что кровать без балдахина.
Он, словно подумав о том же, бережно поцеловал мой шрам над бровью, затем белый след от пули на руке, а потом мне стало трудно дышать, ибо его губы прошлись по свежему шву на бедре, а волосами он задевал мой налитой член, готовый разорваться.
–Я предлагаю избавить тебя от напряжения, –тихо сказал мсье Арман, – полагаю, это не последний твой раз за сегодня.Он глядел на меня снизу вверх, дожидаясь моего ответа, и от этого я чуть не кончил, не дожидаясь, пока его губы накроют мое возбужденное естество. Он изогнулся надо мной, то целуя головку, то выпуская и обводя длинным искусным языком – я не мог долго выдерживать этой сладчайшей пытки и закричал, закинув голову, –насколько позволял мне распухший язык. Прямо в небеса я кричал его имя, первый раз осмеливаясь назвать его просто по имени – его изысканному, аристократическому, накрахмаленному, кружевному имени – не как господина, а как любовника, как лучшего друга, кричал невнятно, но он понял меня.Я лежал, откинувшись на высокие подушки, весь в испарине, в блаженстве, в благодати, и думал о том, что хочу пить. Арман тут же – меня это уже не удивляло – откупорил бутылку шамбертена и наполнил один бокал. Сделав глоток, он приник к моему рту, осторожно делясь со мной вином, не пролив ни капли – точно зная, сколько я могу вместить, поил, словно орлица – орленка.Я не мог на него наглядеться, хотелось навсегда запечатлеть это прекрасное сильное тело, гладкую белую кожу, холеное лицо, на котором, если б не седина, почти незаметны были следы времени. Я изучал и запоминал его глазами, руками, и жалел, что не могу сделать этого языком.Я ждал, что он захочет взять меня, но он объяснил:–Я не сторонник проникновения, это слишком… по-звериному… –я вскинулся в тревоге, но он положил мне палец на губы, пояснив: –Сам я желал бы быть принимающей стороной, но не хочу увеличивать количество повреждений в этой комнате. Твоих рук вполне достаточно. Лечи свой язык, мальчик, у меня на него большие планы! – низко и бархатно прошептал он и лизнул меня в ухо – отчего я немедленно был готов во второй раз.А потом в третий, в четвертый…
К утру простыни были залиты семенем – его и моим, мы расплескали вино, раздавили мандарин, катаясь по постели, но никакой крови, никакой боли не было в этом орлином гнезде, наполненном его вздохами и моими стонами.*Поле, усыпанное цветами, – особый вид гобелена XV– XVI вв.