Глава 12, о том, как в Малиновке появилась чёрная стрела (1/1)
Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город.
В то же самое время, украинская ночь была тиха, как ей и положено: прозрачно небо, звёзды блещут.
В свете этих звёзд в гуще ветвей бузины, окружающих старый монастырь, угадывалась невесомая серебристая фигура, скользившая так легко, что даже ветви оставались не потревоженными, а с листьев не срывалась роса.
Жизнь в свете звёзд была естественным состоянием этого хрупкого юноши с лицом, нежным, как у девушки. Его ярко-голубые глаза с волшебным блеском угрожающе светились в темноте. Тонкие руки с девичьими запястьями, уверено сжимали большой композитный лук.
- О, Элберет Гильтониэль! – воззвал юноша. – Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь! Это ?аминь? прозвучавшее, как ?огонь?, и впрямь было командой, данной самому себе. С тетивы неизвестного эльфа сорвалась стрела с чёрным оперением и с тихим свистом унеслась в ночь.*** В штаб-квартире пана атамана Грициана Таврического царила обычная боевая готовность. Кони стояли пьяные, хлопцы запряженные. Среди безвольно раскинувшихся тел, то и дело спотыкаясь и теряя калоши, бродил Попандопуло, прижимая к груди четверть самогона. Он уже ополовинил бутыль, и тоска неразделённой любви становилась для него всё невыносимее.
- Ой, Гриша, и чего это я в тебя такой влюблённый! Это были последние слова первого представителя истинно европейских ценностей в Незалежной. Из темноты что-то свистнуло, и несчастный влюблённый упал ничком на тела своих боевых соратников. В юго-западной части его организма вертикально торчала полуметровая стрела с чёрным оперением. К стреле была примотана записка. Эту записку прочёл четверть часа спустя бесшумно возникший из оврага пластун. Пластун был одет в рваный полосатый банный халат и мешковатые штаны, голову имел некогда бритую, обросшую клочковатой стернёй ровно в той же мере, что и подбородок. На суровой физиономии пластуна выделялся могучий нос, которым тот жадно повёл, улавливая сивушный запах. Крепкие, жилистые руки осторожно высвободили четверть из объятий навеки почившего Попандопуло и торопливо её ощупали на предмет целостности. Послышался вздох, полный облегчения и долго сдерживаемой жажды.
Впрочем, два человека, бывшие величайшими авторитетами для ночного лазутчика, одной из главных мужских доблестей почитали терпение и выдержку. А потому вышколенный пластун пересилил страсть, шептавшую ему немедленно припасть к вожделенной бутыли, и осторожно стянул со стрелы записку. На надушенной веленевой бумаге изящным женским почерком было начертано: ?Смерть пидарасам!? И подпись: Джон Мщу За Всех. Пластуну на миг показалось, что он узнал почерк. Почесал в задумчивости нос, а потом сделал глубокомысленный вывод:- О!*** Между тем, удачливый ночной убийца скользил невесомой тенью в зарослях, окружавших Малиновку, яростно пощипывая мочки острых ушей. Вопреки обычной эльфийской моде, неизвестный эльдар был обрит наголо.
- А теперь я ещё и рыжий. Даже не блондин, – зло шептал он. – Я вам всем покажу, суки рваные! Зае***ли! Видимо, этот эльфийский юноша не прошёл суровую школу глубокоуважаемой Катерины Матвеевны. Скажем прямо, он воспитывался в компании сплошных иезуитов. А эти и не такому научат. Впрочем, он имел полное право так сказать. Когда-то, в далёкой юности на своей родине, этот юноша был черноглазым брюнетом с нежной кожей, словно покрытой пушком персика. Его любимым занятием было переводить Юдифь стихами. Он любил женщин, а женщины любили его. Самой большой радостью для его утончённой натуры было видеть, как загораются огромные глаза возлюбленной, когда он ласково светит ей в ухо фонариком! На беду свою этот эстет имел несчастье разбудить низменную страсть во многих тысячах психически неуравновешенных натур. И с тех пор жизнь его превратилась в форменный ад. Первыми начали сходить с ума его лучшие друзья. На Атоса обычно накатывало в глубоком подпитии, когда несчастный сам себя не помнил. Впрочем, юноша на него не сердился, видя, как граф в отчаянье от этой напасти пытается совладать с собой. В конце концов, Атос исчез, избавив друга от необходимости справляться с его внезапным нездоровьем. Зато вдруг активизировался Портос. Однажды, выпив в трактире какой-то чудесной субстанции, он разгладил свои пшеничные усы и полез целоваться, восклицая:- Вы моя прелесть!
Арамис мило нахмурился, по-детски надул коралловые губы. Кто знает, не в тот ли самый момент ему пришла в голову светлая мысль уйти в эльфы? Для начала он попытался уйти в монастырь. К сожалению, это не помогло. В монастырь вломился обезумевший от страсти граф Рошфор, яростно выпучивая глаза и восклицая:— Арамис, неужели я ничего не значил для вас? Все, что было между нами, было лишь игрой? Несчастный аббат опешил на миг, соображая, чего же это такого между ними было. В своём изумлении он выглядел обворожительно, к сожалению. Полуоткрытые розовые губы манили запечатлеть на них сладостный поцелуй. Что Рошфор и попытался сделать, но был остановлен крепким и острым коленом в пах.- Рене, я не отдам вас даже богу! – страстно мычал глава контрразведки кардинала Ришелье, когда Арамис в развевающейся сутане убегал в ночь. После этого кошмар уже не прекращался. Волосы и глаза аббата стали менять цвет по нескольку раз на дню. Не помогла даже краска, купленная им в Одессе на Малой Арнаутской и обещавшая радикально чёрный цвет. После использования этого снадобья бедный аббат приобрёл цвет волос сходный с тем, что устраивала себе его знакомая Тонкс – английская волшебница, вышедшая замуж за оборотня. Решив, что жить с такими ультрафиолетовыми волосами в Советской России не рекомендуется, Арамис решительно сбрил их наголо тупой бритвой. Его прозрачные голубые глаза, видимо, забыв, что им полагается быть чёрными, как ночь, при этом роняли горькие слёзы отчаянья.
Хуже всего было то, что едва он показывался в населённых районах при свете дня, на него немедленно начинали реагировать самым нездоровым образом даже совершенно незнакомые люди, до того момента казавшиеся вполне приличными.
Арамис решил, что его настигло проклятие. Молитвы и посты не помогали.Единственным спасением для него оказалось уйти в ночь, где он не мог пересечься ни с одной особоймужского пола. К сожалению, особы женского пола ночью по лесам тоже не бродили, что повергало гетеросексуального аббата в глубочайшее уныние.- Суки! Сколько раз говорить: я девушек люблю! Девушек! Его горький шёпот в ночи разбудил лягушку в пруду, на берегу которого он сидел. Лягушка подслеповато моргнула, потом глаза её выкатились и замерцали. Из груди амфибии вырвался страстный квак, а губы сами собой сложились сердечком.- Самец, - грустно констатировал аббат. Впрочем, теперь его страдания подходили к концу. Он, наконец, узнал причину всех своих несчастий. Однажды, скрываясь от похотливых ручонок малиновского попа, коему аббат доверился как брату по вере, он залёг за нужником сельского старосты. Ночная жизнь в бегах давно отучила Арамиса от чтения, поэтому глаза против воли жадно впились в письмена, которые обнаружились на стене сортира. Крупные буквы оповещали, что здесь имеет место быть малиновский форум, и аббат блаженно расслабился, ожидая увидеть золотую латынь. Однако же, по мере чтения его глаза всё сильнее вылезали из орбит, при этом несколько раз сменив цвет.- Чтооо??? – в гневе заорал он, напрочь забыв о необходимости скрываться.
И, конечно же, немедленно был пойман отцом Онуфрием. И плохо пришлось бы несчастному юноше, если бы не рыжий незнакомый гусар, который с криком: ?Три тысячи чертей!?и бряцанием шпор повалился между ним и попом, на ходу пытаясь расстегнуть ширинку.
Арамис вспомнил, что он теперь эльф, одним тарзаньим прыжком взлетел на крышу нужника, потом перескочил на раскидистый тополь – и был таков. Потом он долго горько плакал в одиночестве, восклицая:- Неужели вы не понимаете, как это пошло? Всё живое мечтает трахнуть Арамиса! Его пытался утешить какой-то дождевой червяк. Но когда червяк тоже полез к нему в штаны, аббат понял, что надо уже что-то с этим делать. И вот теперь настал час его иезуитской мести. Аббат д’Эрбле залёг в кустах с видом на сортир, терпеливо дожидаясь, когда его покинет дед Щукарь, маявшийся животом вторые сутки. Несмотря на развратное иезуитское воспитание, Арамис был парнем добрым и не хотел случайных жертв.
На тетиве уже лежала угрожающего вида чёрная стрела с наконечником, тихо мерцавшим синим огоньком во мраке.
Лук свой Арамис позаимствовал на прошлой неделе во время очередной попытки принудить его к однополой любви стрелком из команды Мстителей. После некоторого физического воздействия Клинт услышал глас божий и подался в монахи. Тем более что мечтать о любви в его состоянии уже не представлялось физически возможным. А синюю светящуюся фигню страшной взрывчатой силы аббат добыл из скипетра асгардца Локи в аналогичной ситуации. Впрочем, он не знал, есть ли в Асгарде монастыри. Самое лучшее, что мог теперь сделать хитрый скандинавский бог – это податься в оперу. У него теперь был совершенно потрясающий тенор. Записка от Джона Мщу За Всех была надёжно прикручена к древку чёрной стрелы. Аббат понимал, что её вряд ли кто-то прочтёт, но он обязан был это сделать во имя всех жертв форумных малиновских маньячек. Дед Щукарь, поддерживая порты, на нетвёрдых ногах проследовал в хату. Арамис глубоко вздохнул, натягивая тетиву. Атомный гриб вырос на месте дедова нужника, ударная волна пронеслась по Малиновке, опрокидывая собачьи будки.- Вот это и называется ?снести форум?, - блаженно улыбаясь, сказал Арамис. В эту ночь под звёздами его никто не потревожил. Бедный юноша спал, широко раскинувшись и причмокивая во сне. Ему снилась его возлюбленная с сияющим взглядом прозрачных голубых глаз.- О, Мари! – сладострастно шептал он. На этот шёпот из темноты приплёлся ишак. Вначале жадно принюхался к человеческому телу на пригорке, но потом в его скотское сознание проникла одна отчётливая мысль.- Да ну, на фиг! – подумал осёл.И опасливо затрусил прочь.